Ю. Л. Епанчин

НАД СХВАТКОЙ:

ПАЦИФИЗМ КАК ПОЗИЦИЯ ХРИСТИАНСКОГО ГУМАНИЗМА (Максимилиан Волошин в годы Первой мировой войны)

Творчество М.А. Волошина стояло особняком в когорте литературных исканий Серебряного века. Сам Максимилиан Александрович сознательно противопоставлял свой взгляд на окружающую действительность односторонней литературной групповщине и политической ангажированности собратьев по перу. Он не становился в позу непризнанного гения, но постоянно отстаивал право на самостоятельную позицию. В полной мере это проявилось в его отношении к развязанной в августе 1914 г. мировой войне. Он принял ее как данность, свидетельствующую о колоссальном духовном недуге европейских народов. Его позиция — это спокойный пророческий взгляд на кризис европейской цивилизации и безусловная надежда на отрезвляющее воздействие тяжелых испытаний на души воюющих противников.

Действенный пацифизм, в понимании Волошина, представлял собой не устранение и невмешательство в совершающиеся кровавые события, а активное противостояние им, война духа против демонов насилия. Естественно, такой подход не мог получить поддержки ни у одной из противоборствующих сторон, и творчество Волошина не было должным образом воспринято современниками и надолго было предано забвению. Находясь внутри различных национальных, культурных, политических и идеологических кругов и в то же время наблюдая их извне, поэт-мыслитель стремился синтезировать наиболее живое и действенное в раздробленном человечестве и противодействовать разрушительным тенденциям. Каким образом он пытался решить эту задачу и какова была степень результативности его деятельности — об этом пойдет речь в настоящей статье.

Начало Первой мировой войны застало Волошина вдали от России. Выехав в июле 1914 г. в Швейцарию, он увидел Европу в состоянии предвоенной истерии. Газеты, митинги, толпы с развевающимися знаменами, «казалось, что я переживаю фантастический сон, что я кинут в неведомые века и в неизвестную страну, быть может европейскую, но после ее завоевания монголами». Между тем это был вполне мирный Будапешт. Теперь же «вокруг были лица с губами, разверстыми криком в форме омеги»¹. Европейские страны срочно закрывали свои границы. Как отмечал Волошин, ему всюду удавалось попасть на последний поезд, последний пароход. В последний мирный день, 31 июля, он оказался в Дорнахе.

Собравшаяся в этой швейцарской деревне интернациональная община исповедовала особое интеллектуальное учение, разработанное Рудольфом Штейнером и получившее название антропософии. По замечанию Волошина, «Дорнах, очевидно, был в эти месяцы единственным местом, где не чувствовалась война: немцы, французы, англичане, австрийцы, русские сидели за одним столом, обменивались новостями и блюдами и не пылали друг к другу ненавистью». Тем не менее национальные пристрастия оказались неистребимыми — «немцы поздравляли русских со своими победами и извинялись: «Простите, я забыл (или забыла), что Вы не немец».

Обижался на эти вещи один Белый и громко протестовал. Я же держался противоположной тактики: когда однажды был сбор в пользу немецких раненых, я беспрекословно достал 3 марки и сказал: «Если бедный Вильгельм обращается ко мне за милостыней в пользу немецких раненых — разве у меня хватит духу ему в этом

——————————

¹ Волошин М.А. Путник по вселенным. М., 1990. С. 130, 131.

140

отказать?»... Штейнер читал интереснейший курс лекций по национальной характеристике народов². Лекции были захватывающе интересны, но интерес стал слишком остер и рождал между слушателями слишком страстные споры. Штейнер его прекратил»³.

Между тем дыхание войны ощущалось в атмосфере: постоянная канонада на границе с Эльзасом, паника и мобилизация мирных швейцарцев, не уверенных что им удастся сохранить свой нейтралитет, пропаганда противоборствующих коалиций, приобретавшая в глазах сторонних наблюдателей клинические формы бреда умалишенных. Среди обитателей дорнахской колонии «все больше участников призывалось на фронт. Стол «сильных мужчин» сокращался. Люди разных национальностей братски прощались друг с другом и шли на фронт»⁴.

Подобные реверансы строителей антропософского храма (Гетеанума) производили впечатление натужности. «Это было трогательно, смешно и жалко до отчаяния», — подводил итог штейнеровской задумке Волошин⁵. Поэт сам признавался, что ехал в Дорнах, «чтобы полюбить немцев»⁶. Культурная всеядность Волошина дала основание М.И. Цветаевой утверждать, что он «француз культурой, русский душой и словом, германец — духом и кровью»⁷. Волошин, получая известия о поражениях французской армии, признавался: «У меня гораздо больше ужаса и боли за Францию, чем за Россию»⁸. Получив от К. Бальмонта приглашение из Парижа, поэт с легким сердцем покинул швейцарскую наблюдательную точку.

Волошин вспоминал: «В январе 1915 приехал в Париж прямо из Базеля. Антропософская нейтральность мне казалась тягостной и скучной, и я с радостью окунулся в партийную и одностороннюю несправедливость Парижа, страстно, без разбора и без справедливости ненавидевшего немцев, которых тогда называли не иначе как «бошами» — полупрезрительная траншейная кличка, которую, кажется, во всей Франции только в траншеях и не употребляли»⁹. После натужной атмосферы Дорнаха Париж действует исцеляюще. «Здесь каждый мужчина — мужчина, а женщина — женщина», — отмечает Волошин¹⁰. Во французской столице писатель попал в окружение блестящих интеллектуалов и русских эмигрантов. Среди последних особенно близкими ему стали Бальмонт, И.Г. Эренбург и эсер-террорист Б.В. Савинков. Они вели полунищее существование, пытались найти приемлемый заработок. Связь с русской прессой была затруднена, к тому же цензурные рогатки не позволяли высказаться со всей прямотой. Савинков откровенно писал Волошину: «Ради Бога, не читайте моих статей в Речи» — дрянь коричневая. Я раб. Пишу для денег». В сходном плане выражался и Эренбург: «Думаю из Парижа в отчаянье писать хоть корреспонденции о скверном запахе молодых немок (любимая тема местной газетки). Надо во что бы то ни стало подработать хоть сто франков»¹¹. Максимилиану Александровичу удалось договориться о сотрудничестве с редактором «Биржевых ведомостей» М.М. Гаккебушем, платившим неплохие гонорары. В серии статей, посвященных военной Франции, он постарался провести свое понимание свершающегося.

Поэт склонен рассматривать события как грандиозную театральную постановку: «Мировые трагедии обычно бывают прекрасно срежиссированы. История задолго готовит актеров, ей нужных. Перед началом первого акта она в последний раз просматривает списки исторических масок и быстро вычеркивает те, которые ей больше не понадобятся»¹². Причины стойкости республиканской Франции Волошин видит в том, что «ясновидящая сила вырастила во Франции к 14-му году поколение юношей, спо-

——————————

² Р. Штейнер так характеризовал отношение наций к войне: «Для итальянцев всякий другой — чужак, для француза — варвар, для немца — враг, для англичанина — конкурент. Но для русского враг — это еретик. Война есть нечто противоречащее натуре русского и, желая по политическим причинам вовлечь русского в войну, надо превратить ее в войну священную» (Волошина М. Зеленая змея. История одной жизни. М., 1993. С. 250.)

³ Волошин М.А. Избранное. Стихотворения, воспоминания, переписка. Минск, 1993. С. 293.

⁴ Волошина М. Зеленая змея. С. 252.

⁵ Волошин М.А. Избранное... С. 293. В 1925 г. Волошин переоценил отношение к антропософском братству. «Эта работа, высокая и дружная, бок о бок с представителями всех враждующих наций, в нескольких километрах от поля первых битв Европейской войны, была прекрасной и трудной школой человеческого и внеполитического отношения к войне, (Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990. С. 32.)

⁶ Купченко В.П.. Труды и дни Максимилиана Волошина: Летопись жизни и творчества. 1877-1916. СПб., 2002. С. 358.

⁷ Воспоминания о Максимилиане Волошине. С. 262.

⁸ Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина. С. 357.

⁹ Волошин М.А. Путник по вселенным. С. 305.

¹⁰ Купченко В.П. Странствие Максимилиана Волошина. СПб., 1997. С. 201.

¹¹ Волошин М.А. Избранное. С. 374, 393.

¹² Волошин М.А. Путник по вселенным. С. 131.

141

собных пронести на своих плечах великую европейскую войну. Их нужно было родить, воспитать и подготовить так, чтобы к этому сроку им было между 21 и 30-ю годами. Это было выполнено с непогрешимой точностью». Германские милитаристы пребывали в уверенности, что недисциплинированные французы не выдержат удара слаженного механизма немецкой военной машины, но «совершался непонятный парадокс: школа, отнятая у клерикалов и всецело переданная в руки свободомыслящих, воспитала поколение с определенным уклоном к католичеству; социалистическая пропаганда породила юношей с консервативными и монархическими традициями»¹³.

Но газетные статьи не могли вместить многогранности волошинского взгляда на события. К тому же это ремесло было чуждо его поэтической природе. В одном из писем Волошин признавался: «Это кажется так просто написать газетную статью в промежуток между стихов, а между тем это бесконечно трудно: надо всего себя переворачивать и перестраивать и писать газетную прозу после того, как привык по нескольку дней вынашивать и обдумывать одну фразу, один стих, одно слово, ужасно трудно. Начинаешь инстинктивно проделывать то же самое: а это не только нелепость, но прямой вред этой работе»¹⁴. Журналистика, в силу ее калейдоскопичности, не способна выразить целостное мировоззрение. Свое отношение к ней поэт выразил в стихотворении «Газеты»:

Ложь заволакивает мозг

Тягучей дремой хлороформа,

И зыбкой полуправды форма

Течет и лепится, как воск.

И гнилостной пронизан дрожью.

Томлюсь и чувствую в тиши,

Как, обезболенному ложью.

Мне вырезают часть души.

Доходившие из России печатные издания вызывали впечатление кривого зеркала, в котором невозможно было разглядеть истинное положение русского народа. Эренбург сетовал 1 сентября 1915 г., в письме к Волошину: «Русские газеты оставляют на меня все более впечатление страшное и непонятное... Ремизовщина? И смиренность Руси не кажется ли минутами каким-то сладким половым извращением, чем-то вроде мазохизма?»¹⁵. Но у Максимилиана Александровича было собственное понимание миссии России, изложенное в посвященном ей стихотворении, которое в условиях военного времени не имело шансов быть опубликованным:

Враждующих скорбный гений

Братским вяжет узлом,

И зло в тесноте сражений

Побеждается горшим злом.

Взвивается стяг победный...

Что в том, Россия, тебе?

Пребудь смиренной и бедной —

Верной своей судьбе.

Люблю тебя побежденной,

Поруганной и в пыли,

Таинственно осветленной

Всей красотой земли.

Люблю тебя в лике рабьем.

Когда в тишине полей

Причитаешь голосом бабьим

Над трупами сыновей.

Как сердце никнет и блещет,

Когда, связав по ногам,

Наотмашь хозяин хлещет

Тебя по кротким глазам.

Сильна ты нездешней мерой.

Нездешней страстью чиста,

Неутоленною верой

Твои запеклись уста.

Дай слов за тебя молиться,

Понять твое бытие,

Твоей тоске причаститься,

Сгореть во имя твое.

——————————

¹³ Волошин М.А. Путник по вселенным. С. 132, 133.

¹⁴ «Весь смысл жизни ― здесь». Письма М.А. Волошина к М.С. и М.О. Цетлиным // Вопросы литературы. 1990. № 9. С. 276.

¹⁵ Волошин М.А. Избранное... С. 392

142

Вообще, 1915 г. стал весьма плодотворной вехой в творчестве Волошина Он написал более десятка проникновенных стихотворений, пронизанных христианским мирочувствованием. Они вошли в книгу «Anno mundi ardentis 1915», которая была издана через год в московском издательстве «Зерна» знакомым поэта М.О. Цетлиным, крупным предпринимателем и меценатом. Апокалиптические настроения (под которые были стилизованы многие стихотворения) лишь частично затронули сознание Волошина, скорее он рассматривал мировую войну как чистилище, в горниле которого происходит рождение новых душ, способных возвестить новую истину. Самого себя он трактовал как «семя будущих зачатий». В небольшой книжке поэта В.М. Жирмунский усмотрел «темный бунтующий хаос, разорвавший покровы современного сознания»¹⁶.

Статьи, посылаемые Волошиным в «Биржевые ведомости», только отчасти можно отнести к газетным репортажам. В них пробивается собственная историософия, лишенная сентиментализма, но проникнутая скорбным пониманием неумолимой логики исторического процесса. Еще более углубленными являлись его поэтические опыты. 15 сентября 1915 г. он писал из Биаррица: «Сейчас такое тяжелое время, что хочется его переживать и осознавать в одиночестве. В Париж меня пока совсем не тянет. Кроме того, внутри прорастают стихи: хочется дать им родиться»¹⁷. По оценке С.С. Наровчатова, «официальной лжи воюющих сторон поэт противопоставлял стихи, где язык реальных событий был настолько зашифрован античными, библейскими, апокалиптическими образами, что трудно усваивался современным читателем... Во взгляде на войну Максимилиан Волошин близок к позиции Ромена Роллана, определенной им в сборниках с программным названием «Над схваткой». Полное неприятие международной бойни корректируется, однако, Волошиным в духе христианского пацифизма («благословить убийц и жертву»). Но как бы то ни было, искреннее страдание поэта, остро и болезненно воспринимающего происходящее, с начала до конца противящегося силам, затеявшим братоубийственную войну, всегда будет вызывать уважение»¹⁸.

В статье «Судьба Верхарна» Волошин излагает свое понимание того, как война искалечила творчество глубокого бельгийского поэта-мыслителя. «Для Верхарна, пришедшего к полному оправданию мира и экстатическому просветлению духа, — отмечает он, — эта война с ее проявлениями и формами была катастрофой, разбивающей все его миросозерцание». Находясь на пересечении немецкой и французской культур, бельгийский поэт был посредником между ними, но вероломное нападение на Бельгию кайзеровской армии вызвало в нем всплеск яростной ненависти к германцам. В книге «Окровавленная Бельгия», над переводом которой работал Волошин, Верхарн не скрывает своей ненависти к захватчикам, заявляя: «Инстинкт национальности диктует нам отныне один долг — ненависть, Германия не оставила нам выбора между любовью и ненавистью. Я ненавижу Германию за то, что она заставила меня ненавидеть». Волошин не оправдывает позицию бельгийского поэта, чьи стихи военного периода кажутся ему очевидным упадком таланта. По его словам, «ненависть является одной из форм выражения любви только для людей не просветленных. Долг гражданина и поэта не совпадают и могут противоречить один другому»¹⁹.

Позицию неприятия спертой духовной атмосферы военных лет разделял и Эренбург: «В этот период Илья писал книгу о «Канунах». Это был ряд набросков и настроений первого года войны, со всею чудовищностью и ложью, которая тогда уже начинала кристаллизоваться в атмосфере и личностях»²⁰. Стойкость французов между тем вызывала безусловное уважение у Волошина. Ни непосредственная близость фронта, ни налеты немецких цеппелинов не могли поколебать духа парижан. Русский поэт сопереживает молодым людям Франции, многим из которых не суждено вернуться с кровавых полей. Этой теме была посвящена пронзительная статья поэта «Поколение 1914 г.»: «Уже три года назад наблюдатели, стоящие у пульса нации, стали предупреждать, что в психологии молодого поколения совершился переворот огромной важности; что растут юноши, не похожие ни на своих отцов, ни на своих дедов... Бергсон отмечал серьезность, с которой юноши теперь относятся теперь к жизни, отсутствие пессимизма, мужественность, осознание своих поступков, своей ответствен-

——————————

¹⁶ Биржевые ведомости. 1916. № 16791. 9 сент. Утр. вып.

¹⁷ «...Весь смысл жизни — здесь». С. 275.

¹⁸ Наровчатов С.С. Максимилиан Волошин // Волошин М.А. Стихотворения. М., 1997. С. 23.

¹⁹ Волошин М.А. Путник по вселенным. С. 144-148.

²⁰ Там же.

143

ности за них. Молодой критик Андре Френуа (теперь уже убитый) говорил от лица молодого поколения: «У нас больше нет вкуса к пороку».

Одни не хотели верить точности этих наблюдений. Другие верили и ждали от идущего поколения национального возрождения. Никто не думал о том, что ясновидящий гений расы, не считаясь с ошибками и слепотой политических руководителей, готовит бойцов, нужных для наступления эпохи»²¹. Судьба этих героев была печальной. Только за первый год войны на фронте погибло 105 французских поэтов, преодолевших влияние декаданса и стремившихся к ясному и здоровому миросозерцанию. В июне 1915 г. Волошин подводил неутешительный итог: «Равнодушные и тяжкие жернова войны продолжают перемалывать лучший цвет Франции, семена ее уже невозможного, уже погибшего будущего»²².

Сам Волошин, отдавая должное патриотизму французов, ни разу не высказался в пользу патриотизма русского, повторяя в письмах к близким, что «это война не национальная, не освободительная... Это борьба нескольких государственно-промышленных осьминогов... Идут на войну и святые и мученики. Но все это для того, чтобы стать желудочным соком в пищеварении осьминога». В дни всеобщего безумия поэт призывает к аналитическому спокойствию: «Надо теперь не судить, кто прав, кто виноват. А понять, исчислить, анатомировать, расчленить те силы, что составляют войну... Противники слиты в одном объятии. Ее надо одолеть — самое войну, а не противника»²³. Успехи цивилизации вели к культурному одичанию. «И корень всего этого лежит в сознании своего культурного превосходства и того одичания морального, которое ведет за собой современная промышленность (как можно больше дешевых и безобразных предметов), торговля (завоевание рынков — покупай или убью!) и политика (право сильного, институт компенсаций)»²⁴. Год, проведенный во Франции, укрепил свойственную Волошину независимость суждений и твердость позиции, которой он уже не изменял до конца жизни. В начале апреля 1916 г. он возвращается на родину.

Мой отъезд был решен маминым зовом, которая писала, что если я теперь не приеду, то она совсем не знает, когда и как мы увидимся. И я выехал, несмотря на усилившуюся подводную войну, несмотря на то, что момент для возвращения был самый неблагоприятный. Но я совершенно не верил, что со мной что-нибудь может случиться катастрофическое. Но, вместе с тем, я никогда ближе не стоял к возможной катастрофе, как во время этого морского перехода. Последний пароход перед нашим переходом через Ламанш был потоплен вместе с пассажирами. Это был «Sussex». Так же был потоплен пароход «Ирида», вышедший за нами из Нью-Кестля. Потом я узнал, что подводные лодки готовились напасть именно на нас, т. к. я ехал с Генеральным штабом Сербской армии, тайно пробиравшимся в Россию — Это мне сказали в Лондоне в русском посольстве (я ехал дипломатическим курьером с депешами к Сазонову). Эти «депеши», представлявшие фактически мои собственные тетради со стихами, и были дипломатической визой, держась за которую я преодолевал с легкостью все международные военные рогатки, расставленные в то время в изобилии. На этом окольном пути из Парижа в Россию, через Хапарандо - Торнео»²⁵.

Поселившись в родном доме в Коктебеле (Крым), Волошин фактически устранился из российской общественной жизни. Он опубликовал несколько заготовленных еще во Франции газетных статей, читал историко-философские лекции в Феодосии, работал над «Духом готики»²⁶. Но стремления к публичным выступлениям с оценкой современных событий не проявлял. Окружающая действительность не располагала к полемическим выпадам. Поэт признавался в письме к М.С. Цетлиной (август 1916): «Очевидно, в Коктебеле все же больше бываешь оторван от русской жизни, чем в Париже. Ужасно далеко себя чувствуешь здесь, да и вообще в России, от войны. Только дороговизной да отсутствием то сахара, то мяса ее и чувствуешь»²⁷. А всего лишь год назад он был одушевлен собственной культурно-политической идеей, которую излагал в письме к A.M. Петровой: «Единственное желание — определенное и ясное, которое у меня есть в этой войне, — это, чтобы Константинополь стал русским. Что это внесет в

——————————

²¹ Волошин М.А. Поколение 1914 г. // «Биржевые ведомости. 1915. № 14843. 15 мая. Утр. вып.

²² Волошин М.А. Автобиографическая проза. Дневники. М., 1991. С. 140.

²³ Купченко В.П. Жизнь Максимилиана Волошина. СПб., 2000. С. 171.

²⁴ Волошин М.А. Из литературного наследия. СПб., 1999. Вып. 2. С. 132.

²⁵ Волошин М.А. Путник по вселенным. С. 320-321.

²⁶ «Дух готики» неосуществленный замысел М.А.Волошина // Русская литература и зарубежное искусство. Л. 1986. С. 317-346.

²⁷ «...Весь смысл жизни — здесь»... С. 278

144

Россию, страшно думать. Весь острый яд Византии войдет в ее кровь... Это перемещение центра тяжести к югу (и востоку) самое радостное и желанное. В Константинополе я вижу прежде всего религиозный центр для России, именно там вижу моральное кипение, из которого выплавится нравственный лик славянства»²⁸. Этот всплеск русской души поэта, откликнувшейся на «...притязания русского правительства, — был неуместен в провинции, жившей совершенно другими представлениями. Единственным крупным поступком Максимилиана Александровича в этот период стало письмо военному министру Д.С. Шуваеву, датированное ноябрем 1916 года. Его автограф сохранился в бумагах поэта, но было ли оно получено министром или хотя бы отослано ему, исследователями пока не установлено. Возможно, власти, зная о взглядах поэта, предпочли избежать скандала, выдав ему белый билет под предлогом физической непригодности к военной службе. Полный текст пацифистского заявления Волошина опубликован»²⁹. Подробное изложение этого программного антимилитаристского документа не входит в наши задачи, а отрывочное цитирование нарушит целостность произведения.

В феврале 1917 г. в России разразилась революция. Русская (а отчасти и мировая) история вступила в новую эпоху. Волошин продолжал оставаться над схваткой, и такая позиция требовала не меньшей твердости, чем открытая борьба на стороне одной из группировок. «Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали; я их ожидал давно и в формах еще более жестоких», — констатировал поэт³⁰. Взгляд художника улавливал не столкновение социально-экономических и политических сил, а глубокий метафизический изъян в самой человеческой истории³¹. Но мировые потрясения наложили, в свою очередь, и неизгладимый отпечаток на поэтическое творчество Волошина. «Империалистическая война пробудила в нем интерес к социальной проблематике. Пышные словесные одежды его стихов, торжественная приподнятость постепенно исчезли, изобразительные средства приобретали большую выразительность, становились проще, скупее, усиливали смысловую точность»³². Волошинский историко-революционный цикл можно назвать поэтическим протоколом переломной эпохи, в нем запечатлелась судьба страны, подготовленная предшествующим развитием. Тема революции в творчестве и мировоззрении поэта стала предметом специального рассмотрения³³. Но то, что взгляды одинокого художника и мыслителя не были списаны с натуры, а явились следствием анатомирования кризисного положения всей европейской культуры, выявившегося в ходе Первой мировой войны, часто упускается из вида.

——————————

²⁸ Волошин М.А. Избранное... С. 449.

²⁹ Гаврилов Б.А. «Как европеец, как художник, как поэт» // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 221-222.

³⁰ Воспоминания о Максимилиане Волошине. С. 32.

³¹ См.: Волошин М.А. Скрытый смысл войны // Из творческого наследия советских писателей. Л., 1991. С. 32-64.

³² Куприянов И.Т. Судьба поэта. Личность и поэзия М. Волошина. Киев, 1978. С. 168.

³³ См., напр.: Спиридонова Л. Постижение русской революции в творчестве М. Волошина // Материалы Волошинских чтений 1991 года. Коктебель, 1997.

Епанчин Юрий Леонидович

Date: 10 декабря 2013

Изд: Епанчин Ю.Л. Над схваткой: Пацифизм как позиция христианского гуманизма (Максимилиан Волошин в годы Первой мировой войны) // Освободительное движение в России. Вып. 22. 2007

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)