П. Л. Успенский

Об истинной веротерпимости

———

Среди законодательных актов последнего времени, изданных в прежнем порядке и подлежащих пересмотру Государственной Думы, есть и закон о веротерпимости. Но в то время, как все другие подобные акты встретили обстоятельную всестороннюю критику со стороны прогрессивней печати, этот первой важности закон, — насколько я знаю, — рассмотрен и освещен как-то не полно и односторонне даже в передовых органах прессы, что заставляет предполагать такое же отношение к нему и среди общества.

А между тем обществу, стремящемуся переделать заново свою жизнь и даже отчасти претендующему на „новое слово" в деле практического переустройства социального строя вообще, — этому обществу необходимо вникнуть в этот вопрос как можно глубже, поставить и разрешить его как можно шире в духе истинной гуманности и свободы личности. И если это, по-видимому, не так, если не только законодатель, но и печать и общество понимают веротерпимость лишь в смысле разрешения каждому молиться по правилам его веры, то объясняется это тем странным и страшным заблуждением, по которому религия есть лишь совокупность известных догматов и обрядов, а не широкое, всеохватывающее жизнепонимание, про-

— 4 —

никнутое единой руководящей идеей и согретое живым чувством любви к Богу—истине, с непременно вытекающими из этого жизнепонимания нравственными правилами и требованиями. Этим заблуждением, столь для нас привычным, привитым нам с детства, объясняется многое ужасное, нелепое и уродливое в нашей жизни. Этим-же заблуждением обусловлено, мне кажется, и то, что по поводу нового закона о веротерпимости высказывалось много очень верных и хороших мыслей о том, что не следует каким-бы то ни было способом преследовать людей за принадлежность к той или иной вере или стеснять переход из одной религии в другую; что при смешанных браках православных с лицами других исповеданий не следует требовать принадлежности детей обязательно к православию; что несправедливо и жестоко закрывать половину государственной территории и урезывать многие общегражданские и политические права для целой группы людей потому, что они молятся не по нашему; что следует сравнять перед одним общим законом всех подданных государства без всякого отношения к их религии... — но дальше этого не идут (опять таки — насколько мне известно), — даже передовые общественные организации и пресса. А, между тем, в необходимости и справедливости свободы и равноправия для всех явно не вредных и не безнравственных религий в наше время мало уже кто может сомневаться, так что об этом едва-ли и нужно много говорить, — разве лишь для некультурных масс; зато многие и многие даже из прогрессивной среды, по-видимому, вовсе не думают о том, что «веротерпимость» следует понимать гораздо глубже и шире, — не в смысле только равенства всех религий и исповеданий пред общегосударственным законом, но и в смысле освобождения отдельных личностей от выполнения тех государственных требований и повинностей, которые противоречат их совести и религиозно-нравственным убеждениям.

— 5 —

Ведь если, действительно, религия не есть только механическое сочетание отвлеченных метафизических построений и догматов с внешними формами и обрядами, а известное определенное жизнепонимание, живая вера в Бога *), она должна охватывать и проникать всю жизнь человека, руководя всеми его поступками, всею деятельностью — частной и общественной. В идеале — каждый человек в каждом своем шаге должен сообразоваться лишь с волею Бога, открываемой ему через его совесть. Но не только не все одинаково выполняют требования своей совести, но и самая совесть — по развитию и содержанию своему — не у всех одинакова, а потому неодинаково и проявляет в разных личностях по существу единый неизменный закон Бога. А жить и действовать приходится вместе, сообща; нужно, значит как-нибудь столковаться, нужно хоть в главных проявлениях совместной жизни выработать однообразные для всех правила поведения; и вот создаются обще-обязательные обычаи и формы жизни, являющиеся, с этой точки зрения, как-бы равнодействующей всех совестей и воль отдельных членов общежития, при чем каждому из них приходится идти на некоторые компромиссы. Но люди с низшими (против общепринятых норм) нравственными правилами и запросами не могут и не хотят вполне отказаться от своих чрезмерно-эгоистических вожделений и совершают ряд насильственных нарушений личных и имущественных прав других членов общежития; эти последние, в свою очередь, не склонны к альтруистическому отказу от этих прав, признанных за ними законами их общежития, — и им приходится защищаться от правонарушителей; но самозащита отдельных личностей от этих „внутренних врагов", по понятным причинам,

—————

*) А, подумав, едва-ли кто может не согласиться с таким взглядом на религию.

— 6 —

так же неудобна и не целесообразна, как и разрозненная борьба с врагами внешними — людьми другого общежития; и вот люди приходят к мысли об организации общей защиты от внешних и внутренних врагов и осуществляют эту мысль созданием государственной власти, т. е. особых лиц и учреждений, которым поручается такая защита и кара правонарушителей и которым даются необходимые для этого средства в виде полиции, жандармов и войск путем установления особых, для всех обязательных, государственных повинностей, состоящих в уплате известных податей и сборов и в личной службе в полиции, жандармерии и войсках. Но с установлением этих повинностей тотчас является новый разряд преступников. Такими преступниками оказываются те члены общества, которые резко выделились из среднего нравственного его уровня и доросли до добровольного полного отказа от насилия не только ради нарушения чужих прав и интересов, но и ради защиты собственных своих и чьих-бы то ни было интересов — личных и имущественных. Государство, как явствует из предыдущего, есть принудительная организация общественной самозащиты, заменившая разрозненную самозащиту отдельных лиц, пользующаяся в своей деятельности организованными средствами принуждения, т. е. насилия; и потому выполнение государственных повинностей всегда — прямо или косвенно — неминуемо связано с участием в применении насилия. Ясно, что люди, религиозно-нравственные чувства и убеждения которых отрицают всякое насилие, неминуемо вступают по этому поводу в коллизию с требованиями государства и должны или отказаться от их выполнения или поступиться своими взглядами и верованиями и идти на компромиссы. Но чем выше развита личность в религиозно-нравственном отношении, тем менее способна она на такие компромиссы и тем менее ставить свое счастье и свободу в зависимость от внешних обстоятельств и

— 7 —

отношения к себе большинства. И вот являются люди — (первые христиане, Павликиане, альбигойцы, Богомилы, Моравские братья, квакеры, Гернгутеры, Менониты, Назарены, Молокане, Штундисты, Духоборы, вообще духовные христиане разных оттенков и отдельные лица, не принадлежащие ни к какому „толку"), — которые безусловно отрицают право одного человека лишать жизни другого и вообще действовать на него принуждением, насилием, ради каких бы то ни было, хотя бы, по-видимому, самых высоких целей, а потому признают для себя невозможным участвовать в войнах и в различных формах насилия во внутренней государственной жизни, — и отказываются как от обязательных форм службы государству (политических „прав"), так и от исполнения государственных повинностей — воинской и некоторых других, — как судебной (суд присяжных) и полицейской, а иногда и от добровольной уплаты податей и сборов, идущих на содержание войск, суда, полиции и т. п.

Каково же отношение Государства к этим людям и каково оно может и должно быть в наше время?

Каково это отношение у нас в России, — красноречиво свидетельствует история преследования духоборов на Кавказе, окончившаяся полным разгромом и разорением тысяч мирных тружеников, мученическим концом многих из них и массовым выселением остальных в Америку.

Может же и должно быть это отношение совсем иным. — Казалось бы, вопрос этот разрешается вполне просто и ясно. Государство создалось и существует для тех людей, которые находят справедливым защищать свои права и интересы хотя бы и силою, и так как разрозненная самозащита неудобна и недостаточна, поручают ее особой организации — государственной власти и ее органам — суду, полиции, войскам. Но люди, подобные духоборам, и т. п. (для краткости буду называть их „непротивленцами") ни на чьи интересы — личные или иму-

— 7 —

щественные — не посягают, а свои интересы ограждать силой не хотят; следовательно, по отношению к этим людям государство не нужно — ни для них, ни против них. Зачем же заставлять их участвовать в организации, противной их совести?! Они переросли и ту форму общежития, когда интересы отдельных лиц защищаются их собственными силами, и ту, при которой защита частных интересов поручается организованной силе государства, и по мере сил осуществляют новую форму общежития, форму светлого будущего, когда насилие окончательно будет изгнано из частной и общественной жизни. Зачем же мешать им в этом?! Ведь они нам не мешают?! Они говорят нам, людям государственного строя жизни: „Вы хотите жить по вашим государственным законам, — живите, а нам дайте жить по нашим, религиозно-нравственным законам. Законы эти и с вашей точки зрения в нравственном отношении не ниже, а выше ваших, оберегаемых государством, законов (едва ли нужно доказывать, что правила: „просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся" и „кто захочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду", — выше всяких законов, запрещающих посягательство на чужую собственность, правило „не противься злому насилием" выше закона, разрешающего каждому убийство другого ради самозащиты, требование до-брачной чистоты выше законов, регулирующих проституцию и т. д.); следовательно нет и не может быть никакой опасности для общества в том, что мы будем жить по своим, лучшим законам. Если же мы, в нарушение и своих и ваших правил, кого-нибудь убьем, ограбим, обидим, — в вашей власти всегда покарать нас за это; карать же заранее за что-то, за то, что мы хотим, насколько можем, следовать высшим законам, чем ваши, — странно и нехорошо. Мы ведь не нарушаем ваших правил общежития, а не хотим только участвовать в насильственном принуждении

— 9 —

других к соблюдению этих правил". — „Но позвольте", — ответят государственники, — „вы не хотите исполнять тяжелых государственных повинностей, а сами ведь пользуетесь — вольно или невольно — услугами государства: войска защищают вас от внешних врагов, суд и полиция готовы служить ограждению вашей личной и имущественной безопасности, пути сообщения, почты, телеграфы и т. д. и т. д. дают вам удобную обстановку жизни"... На это „непротивленцы" могли бы возразить, что в защите от врагов внешних и внутренних они не нуждаются и ее не просят, так как предпочтут сами все отдать, чем защищать силой; мирными же и общеполезными учреждениями они, действительно, пользуются, — но этим учреждениям они отнюдь и не отказываются служить и лично и денежными взносами; не хотят же они участвовать лишь в учреждениях, по существу своему призванных применять насилие. — Из всего сказанного, казалось бы, ясно, что по отношению к этим людям элементарная справедливость требует освобождения их от тех государственных повинностей, которые противоречат их религиозно-нравственным взглядам. Но против подобной меры выдвигается обыкновенно соображение — на первый взгляд кажущееся очень серьезным, — состоящее в том, что это повело бы к разрушению государства. „Разрушение" — слово страшное, но едва ли применимое, когда дело имеется с людьми, одинаково отрицающими как правительственное, так и революционное насилие. „Да, но это все равно — скажут нам: — если допустить освобождение членов общества от воинской и др. повинностей, то таких людей будет становиться все больше и, наконец, некому будет выполнять эти повинности, — и тогда государство само собою перестанет существовать. „Не трудно, однако, видеть всю несостоятельность такого возражения. Стоит только прямо поставить и разрешить вопрос: что для чего существует — люди для государства, или государство для людей? Если

— 10 —

целью являются люди и их благополучие, а государство — средством для его достижения, то ясно, что если бы все люди признали эту форму общежития для себя неудобной или ненужной, то не было бы основания сохранять ее во что бы то ни стало (несмотря на неоспоримые крупные исторические ее заслуги); до тех же пор пока государство нужно людям для насильственной защиты их интересов, оно будет существовать. Государственники „во что бы то ни стало" могли бы еще опасаться с бόльшим основанием, если бы отказывающееся от службы государству придерживались бы современной общественно-государственной теории о праве большинства диктовать свои законы меньшинству; но ведь „непротивленцы", даже очутившись в большинстве, не стали бы заставлять остающееся при прежних взглядах меньшинство отказываться от желательного им государственная строя. Так что люди, стремящиеся оградить свои права и интересы государственной организацией, не будут лишены этой возможности и следовательно ничего не потеряют, — но выиграют в том отношении, что во 1-х количество людей, могущих посягнуть на эти права и интересы, будет все меньше и меньше, и во 2-х — христианское большинство создает такой высокий уровень общественного сознания и такую силу общественного мнения, которые лучше всяких полицейских и солдат охранят действительно-мирных граждан.

Следующее, затем, возражение противников предлагаемой меры состоит в том, что допущение отказов от военной службы поведет к ослаблению боевых сил государства, и то из государств, в котором это случится ранее, чем в других, будет захвачено этими другими. С точки зрения „непротивленцев", конечно, не страшно и это. Но и с государственной точки зрения дело обстоит не совсем так. Не говоря уже о том, что по теперешней общественно-государственной теории — раз большинство пошло бы на такой риск, — ему и книги в руки, — не го-

— 11 —

воря об этом, — массовые отказы от военной службы по религиозно-нравственным мотивам, очевидно, не могут произойти в какой-нибудь стране сразу, а будут идти очень постепенно, и так как условия политической и культурной жизни в европейских государствах становятся все более однородными, то есть полное вероятие предположить, что и это постепенное уменьшение воинских сил будет в этих государствах идти более или менее равномерно; что же касается до азиатских и других народов, то и эти народы к тому далекому времени будут, очевидно, не те, что теперь, и будут больше думать о внутренних культурных задачах, чем о внешних завоеваниях. Но предположим даже худшее, — т. е. что какой-нибудь народ (или вернее правительство, видящее в таких внешних подвигах яркое оправдание своего существования, связанного с различными выгодами и преимуществами), — действительно захватит страну, в которой вследствие массовых отказов от военной службы не хватит достаточно войск для самозащиты; и даже в этом крайнем и мало вероятном случае опасность для национальной культуры не велика, так как история нам показывает, что при покорении более культурных народов менее культурными победители чрез некоторый промежуток времени подчинялись высшей культуре побежденных. Но, повторяю, до этого едва ли и дойти может, а если и дойдет, то только тогда, когда большинству это будет если и не безразлично, то во всяком случае легче чем постоянное выполнение повинности, противоречащей их совести. Во всяком случае беспокоиться об этом уже теперь — совершенно преждевременно; и из-за фантастических опасностей далекого будущего насиловать религиозную совесть лучших людей нашего времени, уже осуществляющих те принципы свободы, равенства и братства, которые мы только стремимся проводить в жизнь путем государственных и социально-экономических реформ, —

— 12 —

можно только по недоразумению, жестокой нетерпимости и неискренности.

Более серьезное, с практической точки зрения, возражение против предлагаемого освобождения от государственных повинностей (главным образом — воинской) состоит в том, что во 1-х такое освобождение без замены какими-нибудь иными повинностями окажется несправедливым относительно других членов общества, а во 2-х — и это главное — если допустить отказы от военной службы по религиозным мотивам, то многие захотят воспользоваться этой льготой по совсем другим соображениям, лишь прикрывшись религиозными взглядами. — Но и против этого есть простое и верное средство. Делая для „непротивленцев" некоторое изъятие из общего правила, общество может, конечно, требовать от них взамен воинской повинности служения себе в какой-нибудь иной форме, не противной их религии, напр., выполнения тех или иных общественных работ по устройству путей сообщения или общеполезных зданий и сооружений, службы пожарной, спасательной, учительской, врачебной и т. д. и т. д. А чтобы такая замена не могла оказаться все же выгодной для лиц, только прикрывающихся религией, можно и следует установить эти „заменяющие" повинности в такой мере, чтобы выполнение их было заведомо значительно тяжелее отбывания повинности воинской; если напр., срок военной службы — 4 года, то отказывающиеся от нее должны отбыть строительную или другую „мирную" повинность 8 или 10 лет, а если такой отказ случится во время войны, то хоть 15 — 20 лет. Это, впрочем, уже технические подробности, которые, по ближайшим указаниям жизни, должны быть разработаны законодательными учреждениями. Я же здесь хотел только доказать, что с самой строгой чисто-государственной точки зрения нельзя найти сколько-нибудь серьезных возражений против установления в числе других законов о „свободах" закона о том

— 13 —

чтобы отдельным лицам и религиозным группам разрешаемо было отказываться от исполнения тех государственных повинностей, которые противоречат их религиозно-нравственным убеждениям, — с тем, однако, что отказывающееся от отбытия этих повинностей или от уплаты государственных сборов, идущих на дела и учреждения, несогласные с упомянутыми их убеждениями, — должны нести другие личные и денежные общественные повинности, не противоречащие их религии, в настолько бόльшей мере, чтобы делаемое для этих лиц исключение из общих правил было бы им явно невыгодно и могло бы вызываться с их стороны лишь действительно серьезными религиозно-нравственными мотивами. — Время для подобного закона назрело.

К вам, народные избранники, и ко всему русскому обществу, вступающему в новую эру общественно-государственной жизни, я обращаюсь с напоминанием об оказании справедливости этим мирным, глубоко-хорошим людям!

Повторяю, за делаемое для них исключение требуйте от них какой угодно, явно выгодной для общества замены, но не клеймите их именем преступников, не казните и не ссылайте их, как казнят и ссылают бунтовщиков, убийц и грабителей, только за то, что они не только сами никого не грабят и не убивают, но и себя не хотят силой защищать от грабежей и убийства. Если вы разделяете их высоко-христианские идеалы, но не находите в себе достаточно нравственных сил для их осуществления, — помогите по крайней мере тем, кто находит в себе эти силы, хотя бы некоторым устранением препятствий к их подвигу; нужно это не только для них, но — быть может еще в большей степени — для нас самих, для нашей совести. Если же вы несогласны с этими их взглядами или считаете их неприменимыми в данное время, — смотрите на них, как на непрактичных

— 14 —

идеалистов-мечтателей, но признайте, что их идеалы и мечты возвышенны и прекрасны, — и не преследуйте, не гоните их! — Наконец, это их религия, их вера, — а вы ведь провозглашаете веротерпимость. По нашему теперешнему законодательству евреи ограничены в некоторых политических и гражданских правах, — и вы вполне справедливо восстаете против этого и хотите это изменить. Но все же этих евреев никто не казнит и не сажает в тюрьмы за исповедание их веры. Поймите же только, что для духоборов и им подобных пойти в военную службу такая же измена религии, как для еврея вместо синагоги пойти в православную церковь и вместо Иеговы начать молиться Христу и Богородице; и, поняв это, не казните и не преследуйте этих людей (идеалы которых и вы в принципе признаете наилучшими), — не преследуйте их еще несравненно больше и тяжелее, чем евреев за их еврейство!

Будьте же веротерпимы до конца! Широко и последовательно проведите свободу религии и индивидуальной совести! И вы не проиграете от этого.

Я старался показать, что для общества не может быть вреда от рекомендуемой мною меры. Но я иду дальше и смело утверждаю, что эта мера явится одною из самых не только истинно-освободительных и гуманных, но и целесообразных среди всех намеченных вами мер. На знамени своем вы выставляете борьбу с милитаризмом, капитализмом и всякими способами порабощения одних людей другими. Не ясно ли, что чем больше будет возрастать число людей, отказывающихся от всяких видов насилия и от всяких личных и материальных преимуществ перед другими, — готовых, наоборот, все уступить и всем служить, — тем скорее, а, главное, вернее и прочнее достигнуты будут выставляемые вами цели. Скажу более, — без этого никакие государственные и социально-экономические реформы, никакие международные союзы и

— 15 —

мирные конференции не спасут человечество от насилия. — И потому, если вы искренни, если „свобода, равенство и братство" для вас не громкие только слова, а действительно дорогие, святые идеалы, — вы не можете преследовать людей за практическое осуществление этих начал в жизни, вы должны включить в закон о веротерпимости правило об освобождении от участия в государственных повинностях, сопряженных с применением насилия, тех людей, которые отказываются от них по религиозно-нравственным мотивам, потому, что им этого не позволяет их совесть, их Бог.

К о н е ц .

Date: ноябрь 2014

Изд: П.Л.Успенский. Об истинной веротерпимости. М., «Посредник», 1906.

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)