ДАЙДЖЕСТ

журнала

 

« ЯСНАЯ ПОЛЯНА »

 

за 1988 год

 

РИГА

 

ИЗ ВЫПУСКА ЧЕТВЕРТОГО

/ Октябрь - ноябрь 1988 /

———————————————————————————————————

———————————————————————————————————

 

КЛИФФОРД АЛЛЕН - ЛЛОЙД-ДЖОРДЖУ

 

"Многоуважаемый г. Ллойд-Джордж.

Меня сегодня выводили перед войсками и прочли мне приговор к третьему, без перерыва, сроку тюремного заключения, на этот раз - двухлетнему.

Раньше своего водворения в тюрьму считаю правильным уведомить Вас, что, подобно другим лицам, находящимся в подобном положении, я последнее время почувствовал себя обязанным разобраться основательно в том, не следует ли мне на будущее время отказываться от исполнения всяких принудительных работ во время моего заключения. Я пришел к выводу, что действительно должен так поступить. Это значит, что я должен за тюремными стенами подвергаться строгим дополнительным наказаниям. Если хватит у меня выдержки и здоровья для осуществления этого намерения, мне придется провести весь срок своего пребывания в тюрьме в одиночном заключении, в карцере, лишенном всяких предметов, даже печатных тюремных инструкций. Мне придется ограничиваться полом, потолком и голыми стенами. Мне нечего будет читать, и мне не будет позволено ни писать, ни пользоваться теми письмами от друзей и редкими свиданиями, какие до сих пор разрешались; и придется продолжительными периодами жить на хлебе и воде.

Мне хочется, чтобы Вы знали, что я пришел к такому решению не из какой-либо погони за мученичеством. До сих пор я советовал заключенным за отказ от военной службы исполнять все тюремные требования: но я чувствую, что мне не следует больше этого делать, и прошу Вас позволить мне сообщить Вам - почему.

Вы, как и многие другие, всегда смотрели на нас, как на трусов или же людей, настолько глупых, чтобы страдать от мании мученичества. Вы считаете нас трусами потому, что нам во всяком случае безопаснее и удобнее в тюрьме, чем в окопах.

/..../ Правительство, включая Вас, наказало нас, арестовав и назначив в солдаты, хотя мы уже до полной очевидности доказали трибуналам, что для нас действительно по совести неприемлема всякая форма военной службы. Мы, естественно, отказались быть солдатами, и нас тогда отправили в тюрьму /в некоторых случаях после зверского с нами обращения/ за неповиновение военным приказаниям.

Затем Вы предложили освободить нас из тюрьмы не под условием нашего согласия отправиться в окопы, но - в том случае, если мы вместе с другими нашими единомышленниками, подписали бы уговор учавствовать в безопасных, невоенных работах. Нас официально должны были зачислить в отдел резерва армии, и в случае нашего неудовлетворительного поведения, нас должны были бы вернуть в наши полки. Впоследствии к этому была добавлена оговорка о том, что принимающие эту работу не должны участвовать в публичной пропаганде своих идей. Мы опять отказались от этого несомненно заманчивого предложения и предпочли оставаться в тюрьме на каторжной работе.

Тогда Вы нас вернули в армию, где нас опять подвергнули военному суду и опять заключили в тюрьму; и теперь, как и многих других, после второго приговора меня должны отослать в тюрьму на каторжные работы в третий раз, - и так далее, вероятно до бесконечности.

Из этого, думаю, явствует, что - сумасшедшие ли или в здравом уме - но по крайней мере мы не трусы. Не боязнь физической смерти в окопах побудила нас оставаться в тюрьме, но скорее - боязнь духовной смерти, которая, как мы убеждены, наступила бы для нас при согласии на какую бы то ни было форму военной повинности, строевую или гражданскую.

/.../ Когда мы говорим, что можем принять только полное освобождение, вот, что мы под этим разумеем. Признанные трибуналами людьми, доказавшими свою искренность, мы верим, что война есть зло. Следовательно, мы одинаково отрицательно относился и к милитаризму, и к военной повинности, предназначенной обеспечивать государство в его строевых и нестроевых военных нуждах. Поэтому мы и заявляем, что ничто на свете не побудит нас войти в какой-либо компромисс или согласие с Указом о воинской повинности.

Но наши повторные отказы принять все сделанные нам предложения не означают нашего нежелания служить нашим соотечественникам или товарищам-людям других стран. Эту общественную обязанность мы всегда признавали даже и раньше введения воинского Указа. Как я старался объяснить в моей последней речи перед военным судом, мы протестуем не против самого акта служения людям, но против служения, навязанного нам такими способами, которые заставляют нас потакать воинской повинности; а если бы нас завтра освободили с полным избавлением от этой повинности, мы сознавали бы наши общественные обязанности более живо, чем когда-либо раньше. К слову сказать, многие из нас и раньше призыва занимались деятельностью, за которой правительство признает величайшее общественное значение.

/.../ Мы, следовательно, такие противники войны и милитаризма, и настолько сознаем цену свободы, что не станем поддерживать воинскую повинность решительно ни в каких формах. Мы до такой степени дорожим правом свободного служения, что не станем соглашаться ни на какую разновидность государственного рабства. Вот почему мы продолжаем отказываться от всех этих предложений.

Мы упорствовали и будем упорствовать в этом отказе, несмотря на то, что вполне осязаем весь ужас повторных тюремных заключений. Никто, не испытавший на себе этот прием проверки искренности, не может составить себе понятия о мучительности его безмолвия и одиночества. Единственные люди, сумевшие, по-видимому, составить себе действительное представление об этом ужасе, - это те солдаты, которые, испытав на себе опасности окопов, содрогаются при одной мысли о замене их одиночным заключением.

/.../ С самого начала в упоминаемых мною случаях не было никакого сомнения в искренности наших убеждений. Тем не менее, Вы подвергаете нас непрерывному ряду приговоров к тюремному заключению.

До сих пор у Вас была приличная отговорка: "Нам, правительству, необходимо сделать судьбу искренне отказывающихся весьма тяжелой, иначе все станут отказываться, и воинская повинность провалится. К тому же, нельзя ожидать, чтобы правительство было в состояния в один день устранить все обнаружившиеся недоразумения в связи с осуществлением Указа о всеобщей воинской повинности".

Хорошо. Вы произвели Ваше испытание и по Вашему собственному решению признали симулянтами менее ста человек из почти 5000 отказавшихся. И для выяснения недоразумения Вы имели достаточно времени, в течение которого мы подвергались одному, двум, трем и четырем срокам каторжной работы.

/.../ Не могу не подозревать, что Ваш упорный отказ предоставить полное освобождение от воинской повинности нескольким тысячам лиц из всего населения в действительности вытекает из Вашего предположения, что этим отказом Вы успешно избегаете создания опасного прецедента, могущего послужить препятствием Вашему тайному намерению сохранить какую-нибудь форму общей воинской повинности в этой стране после войны. А пока что Вам кажется, что Вам удалось изобрести способ разрешения щекотливого вопроса об отказавшихся по совести. Некоторых Вы заставляете работать в небоевых частях, некоторых в центрах, организуемых Министерством внутренних дел. Остальные, отвергнувшие эти приемы, будут, как Вам хочется думать, исполнять подобную же или почти подобную работу в тюрьмах. Такова, как мне кажется, истинная причина продолжения Вашей тактики преследования. Вы в сущности откинули Ваше первоначальное намерение проверить искренность отказывающихся и предоставить себе время выяснить, чего требует справедливость.

Ввиду этой Вашей новой цели я и решил, что обязан отказаться от участия в каком бы то ни было из этих планов, чего бы мне это ни стоило и независимо от того, насколько это может отсрочить мое освобождение. Три раза Вы меня уже наказывали за один и тот же поступок; теперь я считаю своей обязанностью отказываться исполнить в тюрьме что-либо такое, что носило бы характер своей поддержки такой несправедливости.

В течение всего времени моего участия в руководстве движением отказывающихся по совести я употреблял все усилия к тому, чтобы предупредить с их стороны всякие приемы, хотя бы только отдаленно похожие на обструкцию или следующие из раздражения. Я продолжаю считать, что таковой должна оставаться наша тактика. Имеется теперь достаточно доказательств того, что чем дольше Вы будете применять к нам это прием испытания нашей искренности посредством преследовании, тем вернее Вы обращаете нас, заключенных, в центр сопротивления всяким попыткам урезывать свободу в нашей стране. Вы, в сущности, доставляете нам случай высказывать негодование и вселять воодушевление во многих новых группах, которые гораздо многочисленнее, чем пока еще являемся мы. Это влияние будет расти, ибо никогда не было возможности того служения, которое выпало на их долю. Вы никогда не сломите таких людей: они непобедимы.

Но хотя я, как и все остальные, готов и рад подвергаться этому испытанию, и хотя я уверен, что, если бы мы стали простыли обструкционистами, мы тем самым предоставили бы Вам случай нас пересилить, - тем не менее считаю своим долгом так поступать в тюрьме, чтобы Вы не могли злоупотреблять моей готовностью переносить наказания и чтобы Вам не удалось приурочить меня к Вашим различным прямым и косвенным способам осуществления воинской повинности в настоящем и обеспечения ее утверждения в будущем.

Чувствую, что было бы с моей стороны неправильно стараться убеждать моих товарищей-единомышленников следовать моей тактике, - я и не собираюсь этого делать. Решение, связанное с такими тяжелыми последствиями, должно вытекать из глубокого убеждения человека в том, что одним только этим путем он может оставаться верным тому духовному руководительству, сознание и проявление которого он считает более ценным, чем его собственная жизнь /.../

В настоящее время я могу встретить это новое испытание с гораздо большей уверенностью, чем если бы я так поступил сначала. Каждый человек, которого Вы схоронили в тюрьме за его верность своему сознанию добра и зла, набрался там гораздо больше упорного мужества и спокойной решимости, чем то вдохновение, которое руководило им тогда, когда он как разумный человек на воле вступил в борьбу с общественной несправедливостью /.../

Тот, в ком личное тщеславие играло, быть может, некоторую роль тогда, когда Вы впервые отправили его в тюрьму, в настоящее время проникнут совсем иным духом. Вы ему дали случай осязать в его собственной жизни единство всего того, что делает человека сильным, свободным и искренним; вместе с тем Вы заставили его почувствовать и единство всего того, что наиболее вечно в жизни мира. Вы создали из него несокрушимую силу в разрастающейся борьбе против всего того, что удаляет от свободы как отдельных личностей, так и различные классы или народы.

Какое бы ни было в настоящее время Ваше мнение об отказывающихся по совести от военной службы, я уверен, что ничего, кроме добра, не может выйти из искренней попытки объяснить Вам побуждения и причины, вызывающие поступки этих людей.

Уважающий Вас

Клиффорд Аллен,

18 мая 1917 г.