Стефан Цвейг

Берта фон Зутнер

Наше время, время серьезнейших переоценок всех ценностей, пересмотрело не только материальный мир, но и мир моральных категорий также. Имена, некогда сиявшие для нас, словно звезды на небосводе, имена, перед которыми мы некогда благоговели, поблекли в повседневности, люди же, которых мы в мирные годы едва замечали, кого скрывала отбрасываемая событиями тень, заняли в нашем внутреннем мире очень большое место. И вот, едва ли не чаще других, упоминавшееся с усмешкой превосходства имя одной женщины, нашло сейчас в наших сердцах отклик, Берту фон Зутнер наши потомки будут чтить как одну из героических, трагических личностей истории духа. Рожденная ею мысль своим дыханием наполняет наше время, и поскольку эта мысль действительно живет во всех нас, то было бы неблагодарной забывчивостью не вспомнить о человеке, который подарил нам эту мысль, посвятив ей всю свою жизнь.

Я не знаю, имею ли я право говорить вам об этой необыкновенной женщине, так как, — говорю это совершенно откровенно и со стыдом, — я должен причислить себя к тем очень многим, кто недостаточно глубоко уважал ее, кто недостаточно ценил ее работу тогда, когда она была жива. А как легко было бы отдать ей должное, какой благородной, какой благодарной обязанностью было бы это!

Она жила рядом, среди нас, в нашем мире, в Вене, она была общительна, внимательна, доступна каждому отдельному человеку, и самой большой радостью для нее было собрать сторонников, новых приверженцев своей идеи. У меня было много возможностей встречаться с ней; и привлекательность ее облика, и ее доброжелательность, и огромная сила ее деятельной воли, одухотворяющей уже стареющую женщину, были чарующе очевидны и вызывали к ней уважение. Ее деятельность должна была вызвать у каждого чувствующего человека глубокую симпатию, но симпатия, с которой общество встречало ее идеи, была равнодушной, вялой, инертной, тогда как Берта фон Зутнер сгорала в страсти своего провидческого страха.

Попытаемся же не уклоняться: наша общая вина в конечном счете заключается в том, что ее вдохновенные усилия привели всего лишь к созыву небольших конгрессов, к едва заметным для мировой общественности результатам, тогда как идее, за которую она боролась, следовало бы находиться в центре европейской мысли, и эта запоздалая благодарность не освобождает нас от неискупимой вины. Но чем больше мы осознаем наше собственное заблуждение, тем более мы способны понять и оценить по достоинству моральную красоту этой женщины и ее вневременную миссию.

Все вы знаете, что Берте фон Зутнер не пришлось пережить этот ужас, ожесточенными и одновременно бессильными свидетелями которого мы являемся, что только ее смерть — причина того, что не она возглавляет этот нынешний конгресс. Она скончалась за восемь дней до того выстрела в Сараево, и вот, месяц спустя, уже кажется, — судьба любит подобные драматические предзнаменования, — что основная идея ее жизни, предотвращение войны, умерла вместе с нею.

Но только люди бренны, мысли же — никогда. Подобно бессмертной душе человечества, они продолжают жить в отдельных людях и нациях, это только кажется, что мысли умирают. Мысль продолжает блуждать по свету, другие люди несут ее до той поры, когда она осуществится. И именно потому, что Берта фон Зутнер не дожила до осуществления своей мечты, возможно, совсем немного не смогла дожить до этого осуществления, именно из-за этой, казалось бы, безопасности ее существования, необходимо помнить эту жизнь, которая была олицетворением трагической идеи нашего времени.

Берта фон Зутнер, урожденная графиня Кинская, была австрийской аристократкой, вся ее жизнь символически вписалась во временной промежуток между двумя войнами, которые Австрия вела в последние пятьдесят лет, между войной 1866 года и этой войной, войной 1914 года. Первую войну она видела едва ли не ребенком, но видела так, как должна видеть войну истинная женщина, со всем человеческим состраданием, со всеми беспредельными ужасами. И всю свою жизнь она находилась во власти единственной мысли — исключить повторение этого ужаса для своей родины и — так как она была не только австрийкой, а и гражданином мира — для всего мира также.

Двумя словами, которыми она озаглавила свою первую книгу, она сказала все, что хотела сказать. Книга называлась «Долой оружие!», и вы знаете, что эта книга — к несчастью, не основная мысль этой книги — завоевала мир. Лишь на долю еще одной женщины выпал подобный успех пропагандистки прогрессивной идеи — на долю американской писательницы Бичер-Стоу, написавшей роман «Хижина дяди Тома», роман, который нанес смертельный удар рабству, освободил миллионы людей из неволи. И Берта фон Зутнер своим обличительном памфлетом тоже хотела освободить миллионы запуганных людей.

Здесь следует обратить ваше внимание на то, что именно женщине дано достичь в искусстве поразительных высот тогда, когда она остается верной себе, когда она обращается к важнейшим человеческим ценностям — к милосердию и чувству материнства. Именно к этому древнейшему, к этому изначальному чувству, к материнскому чувству женщин всего мира и обратилась Берта фон Зутнер, воскликнув на весь мир: «Долой оружие!»

Возможно, другие мысль о мире во всем мире выразили более глубоко, более одухотворенно, прежде всех Толстой, который воспринимал эту идею как наивысшую свободу людей, как обязанность перед Богом — живое существо обязано беречь жизнь других существ. Многие философы, правоведы, экономисты также создавали серьезные теории, альтернативные кровавым решениям споров народов между собой. Но лишь теперь, во время войны мы стали понимать всю сложность проблемы, возникающей из-за противоречий между внутренней, человеческой ответственностью и внешней, государственной. Она же, Берта фон Зутнер, пошла прямой дорогой. Она обладала святой, наивной верой в разум человечества и всегда повторяла нам вновь и вновь одну простую истину, спорая записана во всех библиях мира, — «Не убий». Она говорила это другими, новыми словами: «Долой оружие!» — и говорила так страстно, так часто, так неустанно, как никто до этого не говорил, ибо — сама не имея детей — отдала всему миру ту бесконечную любовь, которой была наделена.

Когда она впервые крикнула на весь мир эти слова «Долой оружие!», люди слушали с интересом. Но так как она вновь и вновь говорила одни и те же слова «Долой оружие! Долой оружие!» любопытствующим стало скучно. Это страстное однообразие мысли было воспринято как ее бедность, очевидность идеи — как банальность. Некоторых это стало раздражать, они думали — что за нужда в мирное время постоянно призывать к миру. Берта фон Зутнер стала представляться нашему мнимо мудрому миру лжепророком, и постепенно общественное мнение задвинуло ее в дальний угол к оккультистам, теософам, вегетарианцам и изобретателям воляпюка, в закоулок, который соседствует с домом для умалишенных.

Но она не отступала, вновь и вновь повторяла свой призыв, как если бы хотела вдолбить его в голову человечества. Постепенно она стала мишенью для насмешек, «Бертой Мира» юмористических листков, и все чаще упоминали имя этой доброй женщины с таким подчеркнутым состраданием к ней, как если бы ее доброта граничила с глупостью.

Но женщина, о которой думали, что ей нечего более сказать, кроме этих двух слов, обладала глубоким инстинктом Кассандры и бдительностью Линкея, башенного сторожа, поэтому она со страхом предчувствовала, словно грозу, эту мировую войну, и поэтому на протяжении десятилетий она была обвиняющей совестью народов, и поэтому она вовремя обнаружила также единственно необходимое оружие нашего времени — организованность.

Бдительная, она видела, как во всех странах постоянно совершенствовалась ужасная машина войны, как эта система охватила все сферы человеческой деятельности — промышленность, литература, искусство оказались вовлеченными в нее, как все человеческие инстинкты: и низменнейшие — надменность, зависть, кровожадность, тщеславие, и благороднейшие — вдохновение, жертвенность, чувство общности — все они перерабатывались этой военной машиной как сырье. И Берта фон Зутнер поняла, что одними лишь невооруженными чувствами такую гигантскую машину не разрушить, что ее организованности следует противопоставить другую, такую же сильную, даже более сильную систему, организации войны должна дать отпор организация мира.

Об идее организации как таковой можно думать что угодно, можно славить ее за то, что она — триумф современного человечества, можно хулить за то, что она уничтожает индивидуальность, но она, эта организация, имеется в нашей жизни, более того, она является важнейшей формой существования нашей современности, и даже тот, кто хочет ее разрушить, может сделать это, лишь пользуясь ее методами. Берта фон Зутнер первая провидчески поняла: «Подготовка — это все». Любимую поговорку военных она ради дела мира взяла у своих противников на вооружение и призвала всех участвовать в борьбе с общей для всего человечества опасностью. Эта идея внутренней и внешней подготовки оказалась правильной не только для наций, но и для отдельных людей, в ней единственной было в то время спасение.

Почти все немногие выдающиеся люди — наши современники — убежденные противники войны стали таковыми не только лишь по велению души, но и под воздействием ее идеи организованного противостояния угрозе мира. Толстой пришел к этой идее и укрепился в ней после двадцати двух лет напряженнейших размышлений, Роллан задолго до войны в своем романе, в котором сравнивал европейские культуры, выразил свою убежденность в неразрушимости высшего единения народов. Лишь те, кто не был застигнут войной врасплох, лишь подготовленные и внутренне организованные смогли сконцентрировать все свои силы для духовного протеста, и если все люди мира в огромном своем большинстве растерялись, то произошло это только потому, что они были в стороне от организованной борьбы против войны, начатой Бертой фон Зутнер.

Но как коротка была ее жизнь для решения поставленной перед собой беспредельно трудной задачи! Как легко милитаризму, как трудно пацифизму! Если воля к войне обращается к постоянно проявляющимся инстинктам человечества — к силе, гордости, страсти, если она опирается на тысячелетние традиции, если она оперирует аргументами древних времен, воля к миру должна разбудить скрытые инстинкты — терпимость, уступчивость, миролюбие и ничего не может противопоставить традициям, кроме неопределенной мечты.

Все эти трудности она, Берта фон Зутнер, понимала, вероятно, лучше, чем мы можем предполагать, но она была идеалистом, а быть идеалистом не значит — как думает большинство людей — не видеть сопротивления действительности идее или недооценивать силу этого сопротивления, нет, это значит — несмотря на все трудности, бороться до конца за осуществление идеи, реализацию которой считаешь жизненно необходимой.

Верно, Бертой фон Зутнер владела только одна мысль «Долой оружие!», но непреходящее ее величие заключается в том, что эта мысль была не только верной, но и единственно важной мыслью нашего времени. И целью тридцати лет активной деятельности героической женщины было все глубже внедрять эту мысль в действительность. Но кто же помогал ей, кто стоял возле нее? Кто вступал в это основанное ею Общество мира? Не остались ли мы вдали от ее планов из-за некоего недоверия к этому Обществу, из-за некоего неблагородного высокомерного нежелания служить само собой разумеющемуся? Не полагали ли мы все, что каждый из нас самостоятельно сделает что-то более существенное, чем в единении, сообща?

Она же, равнодушная ко всяческому равнодушию, неутомимая в своей работе, основала Общество мира, австрийское, венгерское, спешила с конгресса на конгресс, добивалась встреч с руководителями государств, с дипломатами, которые давали ей ни к чему не обязывающие обещания. Она привлекала к своему делу массы людей, целые нации. А если не находила многих, искала одиночек.

Она нашла Альфреда Нобеля, изобретателя страшного взрывчатого вещества, разбудила его совесть, и он учредил премию, которая призвана была хотя бы раз в году напоминать человечеству о существовании организации, борющейся за мир. Она нашла Карнеги, хозяина Питсбурга, в котором дни и ночи изготовляются тысячи орудий и винтовок, и заинтересовала его своими идеями. Связывая идеей мира друг с другом людей разных наций, она образовала цепочку, которую и сейчас усилиями миллионов солдат полностью не разорвать.

Так эта героическая пропагандистка идей человечности дала нам запоминающийся урок того, как женщина, даже если ей законом отказано влиять на политику, так как она не имеет избирательных прав, все же нашла пути воздействия на людей — от сердца к сердцу, от души к душе — аргументами гуманизма пробуждая совесть в каждом, имеющем чувство ответственности.

И как она обращалась к совести человечества, как была бдительна в своей «Вахте мира»! Месяц за месяцем издавала она этот журнал — малочитаемый, малозаметный и трагическим образом известный лишь тысяче уже убежденных сторонников мира, а не тем сотням тысяч людей, которых следовало бы убеждать в истинности этих идей! Одна она призывала к применению радикальных средств, тогда как другие стремились сохранить обманчиво хорошее самочувствие общественного мнения дипломатическими мазями и политическими микстурами. За два десятка лет до мировой войны Берта фон Зутнер знала, что война разразится, а все мы, находясь в двух шагах от нее, ничего не подозревали.

Но, — я спрашиваю вас и себя, — действительно ли я прав, говоря, что мы ничего не подозревали об этой войне, ничего не знали о том, что она готовилась? Ответить однозначно «да» или «нет» было бы неправильно, ибо каждому человеку в той или иной ситуации присущ свойственный лишь ему одному опасный способ познания, способ, сосуществующий с желанием не знать. Это желание не знать связано с важнейшим нашим инстинктом — волей к жизни.

Мы замечаем многое вокруг себя, но замечаем неосознанно, так как не хотим это заметить, насильно вытесняя и отбрасывая назад в подсознательное, в сумеречную область наших чувств то, что знать не хочется. Так, мы все прекрасно знаем, что каждый из нас умрет. Смерть живет в нас и с каждым днем вероятность у каждого растет. Но, чтобы радостнее чувствовать себя так, как будто будем жить вечно, мы не желаем знать о нашей смерти ничего.

Когда весной едем за город и любуемся мелькающим в окнах вагона ландшафтом, мы знаем, что впереди, в непереносимой жаре у топки паровоза страдает полуголый, весь в копоти кочегар. Но так как нам известно, что с мыслью о кочегаре мы не сможем в полной степени насладиться красотами природы, мы насильно подавляем в себе мысли о кочегаре.

И точно так же в мирное время от лености, по легкомыслию, из инстинкта самосохранения мы не верили в возможность войны, потому что не хотели беспокоить, расстраивать себя. Она же, Берта фон Зутнер, одна приняла на себя трагическую миссию вечного нарушителя покоя, неудобного для своего времени, как Кассандра в Трое, как Иеремия в Иерусалиме. Жизни с вялым, бесчувственным сердцем она героически предпочла жизнь среди насмехающихся над ней людей

В этом — величие Берты фон Зутнер, величие ее примера для нас. Никогда насмешки над ней не могли заставить ее отказаться от идеи, которой она была беззаветно предана, Однажды Достоевский сказал, что величайшей ошибкой человечества, опаснейшей помехой нашим силам является наш страх оказаться смешными. Этот страх она преодолела. Она не побоялась бороться за достижение, казалось бы, недостижимого.

Конечно, она и сама лучше любого другого знала о глубокой трагичности идеи, которую защищала, о едва ли не безнадежно трагическом положении, которое изначально свойственно пацифизму: он всегда не ко времени, несвоевременен, в дни мира он не нужен, во время войны — безрассуден, в дни мира — бессилен, а во время войны — беспомощен. И все же Берта фон Зутнер, подобно Дон Кихоту, бившемуся с ветряными мельницами, всю свою жизнь боролась за торжество великой идеи, и только сейчас мы с ужасом узнаем то, что она знала всегда, — эти ветряные мельницы перемалывают не ветер, а кости европейской юности.

Возможно, и сегодня, когда миллионы людей ввергнуты в безжалостную бойню, мы кажемся рассудительными и умными, смешными и недалекими, требуя, казалось бы, недостижимого, говоря о братстве и умиротворении наций. Но именно пример этой великой женщины показывает, что нельзя путать успех с действиями, нельзя считать, что неплодоносящее нынче дерево в будущем также не будет приносить плоды.

Пусть другие обвиняют нас в том, что мы с этой женщиной обошлись несправедливо, что относились к ней при ее жизни с безразличной доброжелательностью и своей заслуживающей порицания пассивностью мешали ей реализовать ее идею, но ее пример убедительно показывает, что воздействовать на все живое можно лишь тогда, когда человек в своих действиях руководствуется только своими сокровенными мыслями, а не внешними возможностями времени, когда человек из своей жизни черпает убежденность, а из убежденности — свою жизнь.

Стефан Цвейг

Берта фон Зутнер

Комментарии