ОСТРОВ КИПР.

 

Лондон. 26-го марта 1899 г.

18-го февраля я вернулся из поездки по духоборческим землям в Виннипег и собирался ехать в Россию. В это время из Англии пришло письмо, в котором комитет квакеров просил меня приехать в Лондон. Мне предлагали отыскать подходящий пароход и отправиться с ним на о. Кипр, чтобы перевезти оттуда в Канаду около тысячи духоборов, выселившихся туда с Кавказа в августе 1898 г.

Я тотчас же телеграфировал квакерам о своем согласии взяться за это дело и через два дня выехал из Виннипега в Лондон.

Ко времени моего приезда в Лондон, комитет квакеров, под председательством необыкновенно симпатичного старика W. Belousa, начал уже переговоры о найме парохода.

Предполагалось нанять „Lake Superior", на котором переехала с Кавказа вторая партия духоборов. Нанимал пароход квакер Brooks. Оставалось только осмотреть его.

Я заранее заявил квакерам условия, на которых брался вести кипрских духоборов. Дело было слишком ответственным и рискованным. Я требовал, чтобы, во-первых, пароход вполне отвечал моим требованиям, и во-вторых, чтобы я, как и на „Lake Huron'е", был бы полновластным хозяином парохода со всеми его пассажирами, из которых мне, так же как и в первый рейс, придется съорганизовать необходимую команду.

Осмотрев пароход, я увидел, что он нуждался в

 

— 190 —

 

значительном ремонте и очистке. Все мои требования в этом отношении были чрезвычайно скоро и хорошо выполнены, благодаря энергическим требованиям квакерского комитета, и сегодня я уже имею возможность отправиться в Ливерпуль на „Lake Superior", а завтра предполагаю сняться в плавание на о. Кипр.

 

О. Кипр. Порт Ларнака. 15-го апреля 1899 г.

(день выхода с Кипра в море).

От Ливерпуля до Гибралтара и по ту сторону его плавание наше прошло при отличной погоде. Благодаря этому ,,Lake Superior" все время шел хорошим для него ходом, делая от 10 до 12 узлов в час.

11-го апреля, в пятницу утром, на горизонте показалась розовая полоска. Это Кипр.

Подойдя ближе, мы увидели, что весь остров состоит из голых песчанистых утесов оранжевого цвета, засыпанных ослепительно сверкающим белым песком.

Солнце здесь жжет как в тропиках. Море возле острова яркого бирюзового цвета. Вся природа, — и темно-синее небо, и бирюзовое ленивое море, и до боли в глазах сверкающий остров — все это пропитано жгучими, палящими лучами солнца.

В воздухе ни ветерка.

От этой груды раскаленных камней, засыпанных горячим песком, пышет зноем, который все увеличивается по мере того, как мы подходим к острову.

В полверсте от порта Ларнака пароход бросил якорь. На берегу виднеются пальмы и какие-то необыкновенные кусты.

Вскоре к нам на шлюпке приехал м-р Стерч, старик квакер, заведующий здесь делами духоборов. Вместе с ним на палубу взошел англичанин С. Джон, самоотверженно работавший среди духоборов все время пребывания их на Кипре. Он сам едва не умер здесь

 

— 191 —

 

от истощающего поноса, — болезни, от которой погибло не мало духоборов.

Духоборы прибыли на остров Кипр в август месяц в количеств 1126 человек, и за семь месяцев их умерло здесь больше 100 человек. Умирали большею частью от ужасной местной лихорадки и поносов.

Кипрская лихорадка почти не поддается лечению. Ею болеют не только люди, но даже лошади, собаки, куры и другие животные.

Все живое подвержено здесь этому ужасному бичу. Центральная часть Кипра — Аталасса, где поселились духоборы, чрезвычайно плодородна. Урожаи там роскошные, но знойный, тропический климат и лихорадка, убившая в короткое время такое большое число людей, расстроившая в конец здоровье многих из оставшихся в живых, заставила духоборов бежать с этого губительного, ужасного острова, царства смертельной лихорадки.

Медицинскую помощь на Кипре подавали духоборам две фельдшерицы: Анна Рабец и Елизавета Маркова.

Ухаживать за больными помогала им одна дама, заведывавшая раньше переселением армян на остров Кипр, и С. Джон.

Теперь духоборы пришли в Ларнаку и расположились частью в свободных зданиях, частью под открытым небом, в тени больших деревьев.

Мистер Стерч, появившись на палубе, заявил, что хочет, чтобы завтра же все духоборы переселились на пароход. На это я никак не соглашался. Пароход не был еще достаточно убран, багаж еще не нагружен, и люди толклись бы в этой сумятице, толкаясь в угольной грязи, в невыносимой духоте.

Когда пароход стоит, вентиляция совершенно бездействует, и просидеть лишних три дня в раскаленном железном ящике было бы далеко не безопасно для истощенных людей.

 

— 192 —

 

Но мистер Стерч на все мои доводы не обращал внимания и настаивал на своем.

Что было делать? Пришлось категорически заявить, что если завтра придут шлюпки с духоборами, то я подниму трап и никого не пущу на пароход до тех пор, пока он не будет окончательно готов для приема пассажиров.

Мистер Стерч, очень старый человек, бывший чрезвычайно полезным для духоборов все время пребывания их на острове, на этот раз сплоховал.

Его беспокоило, что духоборы проведут эти два дня „на улице". Как?! Квакеры взяли на себя заботу о людях, и вдруг им приходится два дня провести „на улице"! Этого он не мог допустить.

Однако, когда на следующий день утром несколько шлюпок, пришедших с духоборами, были отправлены обратно, он увидел, что ему придется уступить *).

За время стоянки парохода, команда, составленная из духоборов, успела несколько обучиться судовым работам, вымыла пароход и в два дня привела его в образцовый порядок. Тогда только, наконец, к великому удовольствию мистера Стерча, от берега потянулся ряд феллук с острыми латинскими парусами, нагруженных духоборами и их скарбом.

Перед посадкой, так же как при отправлении первой партии из Батума, большую часть багажа, который духоборы хотели иметь при себе, пришлось отнять и погрузить в трюмы.

Поразило меня при этом пассивное отношение духоборов к этой операции. Не было попыток отстоять какой-нибудь сундук или мешок. Все, что отмечалось мной для погрузки в трюм, покорно передавалось на руки матросам.

———

*) Этот деятельный, много сделавший для духоборов, старик остался на Кипре, после их отъезда, для распродажи прекрасного урожая пшеницы, посеянной духоборами.

 

 

 

Шлюпка мистера Стерча у трапа

„Lake Superior'a" в порте Ларнака.

 

— 193 —

 

Чувствовалась какая-то вялость, опущенность в этой толпе измученных болезнями людей.

Перед тем как начать погрузку людей, был произведен медицинский осмотр.

По правде сказать, осмотр этот произвел довольно тяжелое впечатление, и стало немножко жутко за благополучный переезд. Хотя тяжело больных было сравнительно немного, но зато и совершенно здоровых был ничтожный процент. У всех лица коричнево-зеленые, иссохшие и на вопрос, чем болен, только и слышишь два слова: понос и лихорадка.

Очень не хотелось мне брать одного духобора, восемь месяцев под ряд болеющего сильнейшим поносом. Я предлагал ему остаться до выздоровления в Ларнаке с тем, что после его отправят в Канаду на другом пароходе.

Но он так жалобно умолял не оставлять его умирать среди чужих людей, что пришлось уступить ему.

Разместились духоборы на пароход очень удобно и просторно. Вчера вечером, в день посадки, на пароходе был роздан чай. А сегодня в полдень пароход снялся с якоря в далекое плавание.

 

Атлантический океан. 9-го мая 1899 г.

Команда из молодых духоборов была организована совершенно так же, как и на „Lake Huron'е". И хотя теперь на „Lake Superior'е" пассажиров было вдвое меньше, чем на первом пароходе, но команда была составлена в таком же количеств, как и на „Lake Huron'е".

Решил я так потому, что необходимо было, в виду слабости здоровья пассажиров, поддерживать самый строгий порядок и чистоту, чтобы тем самым оградить пароход от возможности повального заболевания какой-либо эпидемической болезнью.

И без того медицинскому персоналу приходилось до-

 

— 194 —

 

вольно тяжело работать, принимая от 40 до 60 человек ежедневно. Теперь на пароходе среди духоборов работало шесть человек: доктор Мерсер, Анна Рабец, Елисавета Маркова, Александра Сац *), англичанин Син Джон и английская дама, помогавшая духоборам на о. Кипре.

К счастью, в этот рейс погода была большую часть пути отличная. Качки почти не было. И даже сердитый Атлантический океан, так сурово встретивший первым наш пароход, теперь в течение нескольких дней пытался было задать трепку, но вероятно сжалившись, успокоился и дал нам добраться до Канады благополучно.

Но и в эти несколько дней сравнительно небольшой качки сказалась слабость кипрских духоборов. У многих болезнь вызывала остановку пульса, в некоторых случаях даже дыхание прерывалось, а конечности начинали холодеть. Тут опять с большим успехом применялся эфир под кожу; на грудь и конечности ставили горячие компрессы, в рот вливали немного коньяку, и через некоторое время больные приходили в себя.

Некоторым же приходилось применять искусственное дыхание. А трудно больной духобор, которому я предлагал остаться до выздоровления на Кипре, несмотря на все старания врачей, умер во время шторма и был похоронен в Атлантическом океане.

Это была единственная смерть за все двадцативосьмидневное плавание. В Канаду, впрочем, мы пришли в том же числе, в каком вышли с Кипра, так как по дороге родилась на пароходе девочка. Духоборы назвали ее „Надеждой".

 

Канада. Виннипег. 15-го мая 1899 г.

В общем погода была отличная все время, если не считать нескольких дней небольшой качки в Атлантическом океане.

———

*) Сестра Марии Сац, оставшейся с первой партией в Канаде.

 

— 195 —

 

У Нью-Фаундленда всем пришлось немножко переволноваться, когда с севера потянул густой студеный ветер. Боялись встретиться со льдом.

В это время года здесь проходят с севера огромные массы льда, которые, сбившись в тесном проливе, загромождают пароходам дорогу иногда на неделю и больше.

Вечером, при входе в пролив, мы видели несколько колоссальных глыб льда, сверкавших бледно-зелеными пятнами на сумеречном фоне неба. Они величаво, медленно прошли мимо нас.

А ночью я проснулся от сильных толчков. Пароход трясся. Снаружи доносился страшный шум и скрежет. Казалось, кто-то тысячами зубов и когтей царапал и терзал железные бока парохода.

Выскочив на палубу, я увидел, что вокруг нас, до самого горизонта, море покрыто льдом. Винт медленно ворочался, и пароход, разбивая острым форштевенем лед, едва заметно полз, забираясь в глубь ледяного поля. Острые обломки льда, громоздясь один над другим, с грохотом старались вскарабкаться на палубу.

Временами винт останавливали, когда натыкались на слишком неподатливые массы. Но через небольшой промежуток времени впереди затемнело свободное море, и мы пошли полным ходом по чистому пространству. Больше мы не встретили никаких препятствий и вошли в устье реки Св. Лаврентия, где пароход наш должен был остановиться для карантинного осмотра. Осматривал нас тот же доктор Монтезамбр. Он был очень доволен состоянием здоровья пассажиров и порядком на пароходе.

Осмотр продолжался три часа. Тотчас же по окончании его мы тронулись по широкой реке Св. Лаврентия вверх и ночью прибыли в Квебек.

Там для нас уже были приготовлены поезда. Не ожидая утра, мы стали пересаживаться в вагоны.

 

— 196 —

 

В восемь часов утра последний поезд с духоборами вышел из Квебека на Виннипег.

Мне лично в этот рейс сильно не повезло. На Кипре, несмотря на то, что я всего лишь несколько раз был на берегу, я захватил местную лихорадку. Через день она свалила меня в постель, и таким образом мне приходилось в свободные от лихорадки дни работать вдвое больше, чем если бы я был здоров.

Благодаря этому, к концу плавания я настолько обессилел, что с трудом двигался. И когда, наконец, последние духоборы сошли с парохода и заняли места в поезде, я забрался в отведенное мне купэ вагона и свалился там в полубессознательном состоянии.

В таком виде я провалялся всю дорогу до Виннипега.

В Виннипеге мне по крайнему нездоровью пришлось остаться, а поезда с духоборами пошли дальше, в Йорктон.

 

 

ЗЕМЛИ ДУХОБОРОВ.

 

 

 

Для того, чтобы читателю было легче ориентироваться в том, на каких условиях и какие именно земли были заняты духоборами, я позволю себе рассказать вкратце об условиях, на которых Канада наделяет переселенцев землею.

Вся земля в Канаде разбита на правильные квадраты, величиною в 36 квадратных миль. Квадраты эти образуются из пересечения полос в 6 миль шириною, которые тянутся с севера на юг от границ моря, вплоть до Соединенных Штатов, и таких же полос, проложенных также через всю Канаду в направлении с востока на запад, от Атлантического до Тихого океана.

Первые полосы называются ренжами, вторые тауншипами. Самые квадраты принято называть тауншипами.

 

— 200 —

 

Как ренжи, так и тауншипы занумерованы: ренжи с востока — на запад, тауншипы — с юга на север.

Таким образом каждый квадрат в 36 квадратных миль всегда легко определить, указав две цифры: № тауншипа и № ренжа, в котором этот тауншип находится.

Самый же этот квадрат, тауншип, разбит в свою очередь на 36 квадратных участков, по одной квадратной миле каждый, называемых „секциями".

Секции занумерованы во всех тауншипах одинаковым способом, а именно, счет ведется от юго-восточной угловой секции, которая и обозначается номером первым, следующие номера идут повышаясь по направленно к западу до 6-го номера. В следующем ряду счет идет уже от запада на восток, начинаясь № 7 у западного края тауншипа и оканчиваясь у восточного края секции № 12. В третьем ряду счет идет опять с востока на запад, и т. д.

В каждой секции — 4 земельных надела, или „гомстеда", как называют их в Канаде. Они отмечаются по своему положению относительно стран света, т.-е. северо-восточный, юго-восточный, северо-западный и юго-западный.

Надел, или гомстед, состоит таким образом из четверти квадратной мили, что равняется l60 акрам, или, на наш счет, 59 десятинам.

Духоборы называли эти гомстеды первоначально „дымом", а в последующее время „Фармами" („Ферма").

Линии, разделяющие землю на тауншипы и секции, кроме карт, проложены и в действительности. Правительственные землемеры с партиями рабочих зиму и лето неустанно работают, накладывая на свободную некогда прерию эту правильную, строгую решетку. Если такая линия проходит через лес, то на ее месте прорубают просек в несколько футов шириною. Если — через прерию, то плугом проводят такую же борозду.

 

— 201 —

 

А на углу каждой секции насыпается небольшой холмик, на вершине которого забивают железный кол. На одной стороне этого кола римскими цифрами высечены три номера, разделенные точками: номер секции, номер тауншипа и номер ренжа.

При таком размежевании земли переселенцу чрезвычайно легко определить, какой именно гомстед он хочет оставить за собой. Для этого ему только нужно взглянуть на кол, вбитый на углу той секции, где он хочет поселиться, и, заметив прочитанные там цифры, определить свой гомстед по положению его относительно стран света.

Кроме того, в ближайшей конторе иммиграции всякий желающий может увидеть, какова приблизительно земля в том или ином тауншипе, так как здесь имеются планы всех тауншипов, с указанием на них болот, гор, речек, дорог и т. д.

Приобрести гомстед может всякий желающий, если ему уже исполнилось 18 лет от роду.

Условия покупки чрезвычайно просты. Желающий заявляет в конторе иммиграции или земельной конторе, какой именно гомстед он желает приобрести, и если таковой окажется свободным, то по внесении десяти долларов (19 р. 40 к.) он становится собственником 59 десятин земли.

Однако в течение первого же полугодия со дня приобретения гомстеда собственник обязан или запахать часть земли, или построить хотя бы самый ничтожный дом — вообще так или иначе приступить к обработке своего участка.

В противном случае собственник теряет право на гомстед, а внесенные им деньги ему не возвращаются.

Землю можно выбирать где понравится, за исключением секций 11, 29, 8, 26.

В каждом тауншипе по всей стране две секции, 11-ая и 29-ая, принадлежат школам, а 8-ая и 26-ая отданы тор-

 

— 202 —

 

говой компании Гудзонова залива (Hudson bay C°), которая первая завела торговлю с индейцами и, подвигаясь с этой целью все дальше в глубь страны, строила для своих купцов форты и основывала торговые центры.

Деньги, вырученные от продажи школьных секций, идут исключительно на усиление школьного фонда.

Конечно, секции Гудзоновой компании и школьные также продаются, но уже на других условиях. Цена здесь уже определяется по соглашению и обыкновенно колеблется между 10 — 20 рублями за каждую десятину и дороже.

Кроме того, во многих местах Канады, Тихоокеанской и другим железным дорогам в виде субсидии, помимо денежных пособий, правительство выдавало довольно большие участки земли. Земля выдавалась не в одном куске, а по l6 секций в каждом тауншипе, лежащем недалее известного расстояния от железнодорожной линии. Секции выдавались следующие: № 1, 3, 5, 7, 9, 13, 15, 17, 19, 21, 23, 25, 27, 31, 33 и 35.

Железные дороги продают свои земли также по высоким сравнительно ценам, хотя иногда уменьшают плату почти вдвое, если фермер в первые четыре года обработает более половины своего участка.

Благодаря такому порядку раздачи земель фермерам, правительство, делающее все возможное для заселения плодороднейших пустынь, растянувшихся на тысячи миль в глубь страны, обеспечило себя от величайшего зла — крупных землевладельцев. Здесь каждый владеет землей фактически. Если фермер обрабатывает свою землю, она принадлежит ему. Купить же для перепродажи нет возможности. Нельзя еще и потому, что больше одного участка в 59 десятин одному и тому же лицу земли не продается. Если у занявшего землю фермера есть сын старше 18 лет, то и он может купить себе гомстед.

Таковы общие условия для приобретения земли в собственность в Канаде.

Для духоборов однако условия эти были значительно

 

— 203 —

 

облегчены. Канадское правительство, смотревшее на духоборов как на драгоценное приобретение для страны, очень внимательно отнеслось к ним и сделало все возможное, чтобы облегчить им трудное время обзаведения.

Землю им позволялось приобретать на имя всякого мужчины не моложе 17-ти лет (а не 18-ти, как для всех остальных переселенцев). Деньги за землю с них не взяли вперед, как того требуют земельные законы, — срок уплаты не был даже определен.

— Возьмем тогда, когда духоборам легко будет отдать эти деньги, — говорил министр внутренних дел.

В Канаде нет земледельческих общин, нет того, что называется у нас деревней, там всякий фермер владеет своим гомстедом, обрабатывает его, несет за него ответственность перед правительством и никакого отношения к другому фермеру, хотя бы и соседу, не имеет и иметь не может. Он является земледельческой единицей, вполне самостоятельным хозяином своего участка. Поэтому для англичан-фермеров не представляет неудобства то обстоятельство, что земля через секцию принадлежит жел.-дорожной компании.

Для духоборов, живущих общинами в селах, такое размежевание земель оказалось крайне неудобным.

Представим себе для примера, что какому-нибудь селу принадлежат 64 гомстеда (по числу лиц, имеющих право на занятие гомстеда). Земля этого селения оказалась бы разбросанной на пространстве 81-ой квадратной версты, кусками по 2½ квадратной версты каждый, вперемежку с чужими землями, принадлежащими железнодорожной компании, Гудзоновой компании и школам. От селения бы пришлось ехать за 9 верст, чтобы добраться до конца своей земли. Ездить каждый день за 9 верст на работы было бы совершенно невозможно.

Приняв все это во внимание, Тихоокеанская железная дорога, по просьбе правительства, согласилась отказаться от своих участков в местах облюбованных духобо-

 

— 204 —

 

рами для поселения. Соответственное число секций железная дорога получила в других местах Канады. Компания же Гудзонова залива и школы отказались уступить свои земли духоборам, рассчитывая продать свои участки по высокой цене, когда духоборы обживутся и народонаселение прибавится.

Земли, выбранные духоборческими ходоками и Хилковым, были тотчас же объявлены резервами, и никто уже не мог выбирать там себе гомстедов до окончательного решения этого вопроса.

Таким образом еще до прибытия духоборов в Америку, за ними было уже оставлено два резерва — один северный, граничащий на юге с индейским резервом вождя Ки-си-куза, и южный, граничащий на севере с резервом индейцев, во главе которых стоял вождь Коте. Это, впрочем, не обязывало духоборов селиться непременно в пределах этих резервов. Они могли выбирать себе землю, где хотели, независимо от резервов.

В этой главе я забегу несколько вперед и расскажу о том, какие земли выбрали для себя духоборы, на которых они живут и в настоящее время.

1-й пароход, т.-е. 2.140 человек, так называемых холодненских, заняли Северный участок. Селения свои они построили по берегам реки Сван-Ривера (Лебяжья река); два селения, впрочем, ушли за Громовую гору, в провинцию Саскачеван.

В то время, когда еще только начинали строиться селения, ближайшая станция железной дороги (Northern) была Коуэн. Коуэн находился в расстоянии около 80 верст от ближайшего к нему селения Михайловки (бывшего центра, куда переселились из иммиграционных домов духоборы). Дорога пролегала по невозможным местам, вследствие чего часто не было никакой возможности добраться из колонии в Коуэн. Но в первое же лето линия железной дороги была построена до Северного участка и даже прошла дальше на северо-запад. Ближайшая стан-

 

— 205 —

 

ция Сван-Ривер была построена в 10 верстах от Михайловки.

У станции Сван-Ривер быстро выстроился маленький канадский городок. Сюда переселились все жители из Land office, и на его старом месте опять ничего не осталось, кроме обломков от построек.

Духоборы Северного участка не замедлили построить для себя в Сван-Ривере обширные конюшни, склады для провизии и помещение для приезжающих духоборов. Дорога к Сван-Риверу от Михайловки была прорублена почти прямая, за исключением части ее, совпадавшей со старой индейской дорогой, идущей от Сван-лейк на Форт-Пеле.

Расчистка пути под линию железной дороги, земляные и другие работы по сооружению пути производились почти исключительно духоборами. Они же продолжали эту работу и дальше.

Небольшая часть холодненских, около 10 душ, поселилась однако на Южном участке, по течению реки Каменной. Им там больше понравилась земля.

Второй пароход елисаветпольских духоборов и часть карсских поселились на Южном участке.

Третий пароход — также холодненские, кипрские; построились на Южном участке, в районе речек Каменной и дохлого коня.

В Южном участке ближайший город Yorkton в 25 верстах от ближайшего селения. Дорога на всем своем протяжении — прекрасная, ровная, убитая. На этом пространстве даже весной не встречается затруднений для едущих в Йорктон.

2.300 душ карсских прибыло на 4-ом пароходе „Lake Huron". Партию эту сопровождали А. Коншин с В. Бонч-Бруевичем, Е. Д. Хирьяковой и В. М. Величкиной. Большая часть карсских поселились на Южном участке по рекам Ассинибой и Белого песка. И только около 1000 чел. из них по разным соображениям заняли земли

 

— 206 —

 

по реке Саскачеван, в 300 верстах от духоборов Южного участка, в провинции принца Альберта.

Говоря о климате Канады или, вернее, северо-западных округов ее, в которых поселились духоборы, я прибегну к помощи г-на Крюкова *).

Н. А. Крюков, исследовавший сельское хозяйство в Канаде, написал по этому вопросу чрезвычайно интересную и поучительную книгу, откуда я и позволяю себе привести некоторые данные.

Мои личные наблюдения в этом отношении хотя и кратковременные, все же вполне совпадают с тем, что говорится у г-на Крюкова о климате Канады.

Как я уже говорил выше, в январе месяце (1898 — 99 г.) стояли около недели морозы, доходившие до 35° P. Говорят, что лишь лет 18 тому назад было нечто подобное. Нужно, однако, сказать, что благодаря чрезвычайной сухости воздуха, холод здесь ощущается далеко не в такой степени, как в других местах земного шара. Та же сухость атмосферы делает менее чувствительным и летний зной.

Следующая зима (1899 — 1900 г.), по отзывам канадцев, была несколько теплее обыкновенного. Первый снег выпал только в половине ноября, и за всю зиму лишь несколько дней мороз доходил до 20° Р.; все остальное время температура колебалась между 3° — 10° ниже нуля по Реомюру. Часто бывали большие оттепели, державшиеся по неделе и больше. А в январе уже шел дождь.

Что в общем климат не может быть очень суровым, можно судить уже по тому хотя бы, что скот пасется там всю зиму на подножном корму, а кочующие индейцы зиму и лето проводят в полотняных палатках.

В форте Пеле, находящемся в центре духоборческих

———

*) „Канада. „Сельское хозяйство в Канаде в связи с другими отраслями промышленности". Издание Министерства Земледелия и Государственных Имуществ.

 

— 207 —

 

селений, торговец Мак-Кензи держит тысячные табуны лошадей и большое количество рогатого скота. Весь этот скот круглый год пасется в прилегающей к форту Пеле прерии.

У г-на Крюкова говорится:

„По отношению климата северо-западных округов следует прежде всего заметить, что годовая изотерма здесь делает значительное уклонение к северу, именно на пространстве между 100 — 120 меридианами, так что места, расположенные под известными градусами широты, здесь теплее, чем во всей остальной Канаде. Благодаря этому культура пшеницы подымается из долины Миссисипи чуть ли не до 60° северной широты, и делается доступным для фермеров громадное земельное пространство северо-западного района. В окрестностях форта Вермильон (Fort Vermilion), лежащего под 58°24' северной широты и 116º30' западной долготы, созревают пшеница, ячмень и другие хлеба в первой половине августа.

„В старину стада диких бизонов зимовали на реке Атабаске так же хорошо, как на р. Миссисипи около Сенполя. Метеорологические наблюдения в Виннипеге и в форте Маклеоде (Fort Macleod), находящихся один от другого на расстоянии 900 верст и на одной и той же широте, показывают приблизительно одну и ту же температуру, но в форте Симсон (Fort Simpson), расположенном на 1.155 верст севернее форта Маклеода, теплее, чем в этом последнем. Явление это американские исследователи объясняют следующим образом:

„В Соединенных Штатах к востоку от Скалистых гор и к западу от Миссисипи расстилается громадная безводная территория приблизительно свыше 1.000.000 кв. верст, возвышенных над уровнем моря около 6.000 футов. Это так называемая великая американская пустыня (The Great American Desert)

„Влажный и теплый ветер, дующий с Мексиканского залива, достигнув великой американской пустыни, охла-

 

— 208 —

 

ждается, отдает значительную часть своей влаги и, таким образом высушенный, переносится верхним течением в Канаду, куда и приносит с собой теплоту".

Земли духоборов, прилегая своей восточной границей к провинции Манитоба, расположены между 102° — 108° меридианами западной долготы и между 52° — 55° северной широты, т.-е. как раз в районе влияния этого благодетельного ветра, делающего возможным возделывание пшеницы под очень северными градусами широты. И несомненно, что пшеница со временем сделается главным продуктом сельского хозяйства духоборов.

Мне лично не раз приходилось видеть прекрасную пшеницу, выращенную фермерами в местах, где поселились духоборы.

В расстоянии не более полуверсты от селения Михайловки, как раз на углу, где сходятся границы Манитобы, Ассинибойи и Саскачевана, живет фермер; в августе месяце весь его надел был покрыт тяжелой рослой пшеницей.

В версте от него живет ирландец, участок которого уже несколько лет возделывается под пшеницу.

Фермер, заведующий почтовой конторой в Kamsack'е, находящемся среди духоборских сел Южного участка, нанимал духоборов для уборки своей пшеницы. То же самое в Wallace, Mulock, лежащих вперемежку с духоборческими селами, и у других фермеров, имен которых теперь не припомню.

Другие хлеба и огородина также дают здесь отличные урожаи. Овес, какой я видел, например, у фермера Иакова Вурца, живущего на полдороге от Йорктона к духоборским поселениям, по величине колоса, тяжести, сухости и другим качествам зерна, был так хорош, как редко удается видеть.

Это замечательное плодородие почвы северо-западных округов и Манитобы произошло, как думают, благодаря накоплению за многие века отбросов многочисленных жи-

 

— 209 —

 

вотных, населявших эти места. Накопления эти образовались также из золы после степных пожаров и из разложившихся растительных и животных остатков.

„Общий характер этих почв *) — темно-серый суглинок (чернозем) с глинистой подпочвой; глубина почвенного слоя 16 — 20 дюймов. По исследованиям Лооза и Джильберта, в трех образцах высушенного чернозема из Манитобы и северо-западных округов оказалось азота:

 

Образец из  Портаж-ля-прери (Манитоба) .....  0,2471%

       ,,        „   Саскачевана (сев.-зап. окр.) ........  0,3027%

       „        „   Форта Эллис (сев.-зап. окр.) .......  0,25%

 

„По заключению упомянутых химиков, почвы эти вдвое богаче азотом, чем культурные почвы Англии.

„Что касается уборки хлеба, то лучших условий, чем в местах поселения духоборов, трудно найти.

„Дожди, так необходимые для роста растений в мае и июне, выпадают в большом количестве именно в это время года. В июле они бывают очень редко, а август, сентябрь и декабрь отличаются прекрасной сухой погодой.

„Крупная обильная роса по ночам также помогает успешному росту, а благодаря необычайной сухости канадского воздуха зерно получается твердое, сухое, чрезвычайно здоровое".

Первое лето (1900 года) за недостатком живого и мертвого инвентаря, а также вследствие всяких неурядиц, переездов с места на место и т. п., духоборы засеяли сравнительно очень мало земли и — что всего хуже — поздно.

Однако, несмотря на такие неблагоприятные условия, рожь и ячмень вышли очень хорошими, а местами (село Терпение на р. Ассинибой) дали превосходные урожаи. По словам духоборов, они такого урожая в России и не видывали.

В двух селениях (так называемых тамбовских ду-

———

*) К р ю к о в . „Канада".

 

 

— 210 —

 

хоборов), в Тамбовке и Смиреновке, пробовали сиять пшеницу, которая у них тоже отлично вышла.

Следует заметить, что хотя пшеница и является главным продуктом Манитобы и вышеобозначенных мест в северо-западных округах, однако сеять ее сразу нельзя. Почва здесь девственная, нетронутая и потому требует предварительно очень хорошей обработки в течение нескольких лет.

Обыкновенно первые три-четыре года разводят на этой земле картофель и другую огородину, сеют ячмень, овес, рожь и тогда только, на четвертый, пятый год, засевают обработанные таким образом поля пшеницей.

Особенности климата и почвы потребовали, конечно, и соответственных приемов земледельческой культуры. Приемы эти вырабатываются главным образом на так называемых экспериментальных фермах, устроенных в различных местах Канады. Фермы эти учреждены правительством и находятся в ведение министерства земледелия. Путем долгого опыта они находят наилучшие приемы обработки земли для каждой данной местности, отыскивают сорта семян, дающих наилучшие урожаи в этих местах, и т. д. Экспериментальные фермы ведут обширную корреспонденцию с фермерами, высылают им бесплатно образцы семян, пользуются их опытом и т. д.

В то же время экспериментальные фермы чрезвычайно охотно отвечают на всякие вопросы, касающиеся сельского хозяйства. Канцелярская сторона дела поставлена так, что ответы получаются без замедления. Составлены эти ответы обыкновенно очень обстоятельно, толково и живо.

Понятно, что при такой постановке дела фермеры широко пользуются данными, выработанными на экспериментальных фермах, поддерживая с ними живую связь, сообщая им, со своей стороны, свои наблюдения, результаты применения тех или иных приемов и т. п.

Чтобы познакомить духоборов с существованием таких ферм и их назначением, директор эксперимен-

 

— 211 —

 

тальных ферм объехал все духоборческие селения, предлагая им пользоваться данными, выработанными на его фермах. В то же время он обещал духоборам снестись с канадским министерством внутренних дел по поводу доставки им в кредит необходимого количества семян для посева 1900 года. Семена, по ходатайству министра Сандерса, были доставлены духоборам, за исключением пшеницы, в которой он отказал, говоря, что начинать с нее нельзя: хорошего урожая пшеницы можно ожидать лишь через три-четыре года, когда земля будет достаточно обработана для нее.

Самым большим недостатком климата в северо-западных округах, так же как и в Манитобе, следует считать случающееся довольно часто падение температуры в начале августа. Иногда в это время две-три ночи температура держится ниже нуля по Реомюру, после чего наступает опять теплая погода, которую тут называют „индейским летом".

В такие годы зерна пшеницы бывают сморщенными. Морозы эти, однако, большого значения, очевидно, не имеют, так как, несмотря на них, пшеница, собранная в северо-западных округах Ассинибойя, Саскачеван и Манитобе, все-таки считается лучшей в Канаде.

Сорта хлебов каждую осень устанавливаются в Канаде правительственными инспекторами. Первым сортом в этой классификации обыкновенно значится пшеница, собранная в Манитобе и северо-западных округах, а затем уже в постепенной градации следует пшеница, выращенная в других местах Канады.

Следует, однако, заметить, что морозы эти с увеличением площади обработанной земли становятся все реже, слабее и в конце концов почти совершенно исчезают.

В Манитобе уже около тридцати лет живут переселившиеся из южной России менониты (их около 20.000 человек). Теперь — это одни из самых богатых переселенцев Канады, своим богатством обязанные

 

— 212 —

 

исключительно пшенице. Между тем, по их рассказам, в первое время по прибытии в Манитобу, они сами были сильно напуганы этими морозами. Но с культурой почвы, а главное с увеличением обработанной площади, морозы стали уменьшаться и теперь считаются там редким явлением.

(Многие из менонитов еще говорят по-русски и с большой охотой брали к себе в работники духоборов, платя обыкновенно от 15-ти до 30-ти долларов (30 — 60 р.) в месяц на хозяйском содержании.)

Для духоборов же такие морозы не новость. По их словам, на Кавказских „Мокрых горах", где они были поселены на высоте 6.000 футов над уровнем моря, их первые посевы ячменя и ржи были совершенно уничтожены теми же августовскими морозами.

Впоследствии, однако, с расширением площади полей, морозы стали реже и слабее и, как мы видим, не помешали духоборам сделаться богатейшей частью кавказского населения.

 

 

НА УЧАСТКАХ.

 

 

Первые блокгаузы на Южном участке.

 

Канада. Ассинибойя. „Южный участок", или колония

духоборов. 21 мая 1899 г.

Благодаря сухому, укрепляющему канадскому климату, злая лихорадка наконец оставила меня. Несколько окрепнув, я стал собираться на участки, куда меня звал уже несколько раз Д. Хилков.

Одновременно со мной из Виннипега выехал весь медицинский персонал, желавший работать среди духоборов в прерии. Это были уже известные читателю: доктор Мерсер (англичанин), оставивший на время свою службу на пароходах ради желания помочь духоборам. Он сильно привязался к ним и не хотел оставить их без медицинской помощи, по крайней мере, в первое время пребывания их в дикой степи.

Тут же были: М. А. Сац, прибывшая еще с первым пароходом и жившая до сих пор среди духоборов; А. А. Сац, ее сестра; Анна Рабец и Е. Маркова, прибывшие с 3-м пароходом (с Кипра).

А среди карсских духоборов деятельно работала энергичная В. Величкина (женщина-врач).

Все эти лица никакого вознаграждения, конечно, не получали. Всем им была только обеспечена обратная дорога в Россию. Содержания, за ничтожными исключениями, тоже им не выдавалось, и подчас жизнь этих тружеников была во всех отношениях хуже обставлена, чем у духоборов. Личные деньги, у кого какие были, тратились на медикаменты, так как того, что отпускалось из бонуса, далеко не хватало на покрытие расходов по аптеке. Правда, в этом

 

— 216 —

 

отношении иногда помогали пожертвования, но в общем все же дело тормозилось недостатком средств.

Вместе с нами поехал и Арчер, англичанин, беспрерывно работавший в Канаде, помогая духоборам сноситься с канадским правительством. Он ехал теперь к Д. Хилкову.

В Йорктоне стоят кипрские. Издали их становище похоже на лагерь. Вокруг иммиграционного дома белеют конусообразные палатки, между которыми дымятся кое-где небольшие костры, окруженные духоборами и духоборками.

Кипрские начали уже понемногу выселяться на свою землю, но пока это идет еще очень медленно. Рабец и Маркова решили остаться здесь, с духоборами, среди которых они уже так много поработали на Кипре. Им скоро поставили палатку, где они и поселились.

Сегодня же к вечеру мы уже подъезжали к Южному участку. Еще издали видны были огромные блокгаузы, разбросанные по вырубленной опушке осинового леса. За поселком начинается густой лес. Эти темные, неуклюжие постройки, без окон, с наваленной на крышах землей, окруженные блестящими, срубленными пнями, производят впечатление чего-то первобытного, сильного и упрямого. Между пнями валяется множество веток, оставшихся от срубленных деревьев, когда их чистили на бревна. Кое-где торчат две-три уцелевших березки. За постройкой зияют ямы, из которых брали глину для замазки щелей между бревнами. Между сараями неряшливо расставлено несколько фургонов. На одном из них валяется брошенная упряжь. Всюду виднеются балки, щепки, различные хозяйственные принадлежности. Тут же возвышается растрепанной кучей сено. Во всем этом чувствуется беспорядок, отсутствие хозяйской руки, и весь поселок глядит так неуютно, разбросанно.

Между постройками бродят духоборы и духоборки, греются на солнце дети и беседуют, собравшись то там, то здесь, „старички".

 

— 217 —

 

Здесь поселились карсские и елизаветпольские, прибывшие вторым пароходом. Узнав, что мы ищем Хилкова, несколько человек побежало за ним, и скоро он подошел к нам, окруженный толпою старичков.

С первых же слов Д. Хилков заявил, что хочет как можно скорее уехать в Европу. Уже скоро год, как ему приходится работать, не зная отдыха, живя в беспрерывной гонке между духоборческими участками и Виннипегом, Квебеком, Оттава и т. д. Теперь он собирается ехать на Prince Albert, чтобы осмотреть там земли для духоборов 4-го парохода. Вернувшись оттуда, он сдаст мне все дела и уедет в Европу, так как чувствует крайнее утомление.

А пока что, он предложил мне отправиться на Северный участок. С весны там еще никто не был, и сведения оттуда очень скудны. Нужно узнать, имеется ли там провизия в достаточном количестве и, если нет, то позаботиться о доставке ее, устроить медицинскую помощь, попробовать съорганизовать заработки на строящейся недалеко оттуда железной дороге и, главное, — попытаться улучшить грунтовую дорогу до Cowan'a, откуда было бы легче доставлять провизию, чем из Йорктона, куда на лошадях 4 дня езды в один конец. Духоборам Северного Участка, благодаря этому бездорожью и недостатку организации, пришлось однажды просидеть три недели без соли. Медицинская помощь была распределена следующим образом: на Южном участке останется М. А. Сац, на Северном будет А. А. Сац, а доктор Мерсер будет переезжать с участка на участок, помогая в более трудных случаях.

 

Канада. Ассинибойя. ,,Южный участок". 23 мая 1899.

Уже конец мая, а за недостатком скота только теперь начинают пахать и вскапывать землю под хлеб и огородину. Скот и фургоны, какие были, заняты перевозкой

 

— 218 —

 

багажа и людей из Йорктона на участок. На них же доставляют и провизию, т.-е. муку, соль, крупу, масло, сахар, чай, на них же таскают и бревна из лесу для постройки домов и доставляют семена для посева.

Очевидно, что с таким ничтожным количеством скота невозможно обслужить всю эту кучу народа в две с половиною тысячи душ. Пришли к заключению, что багаж необходимо доставлять на нанятых подводах, чтобы употребить скот для запашки. Купить больше скота не на что. Небольшие остатки бонуса нужно приберегать на покупку муки, чтобы не остаться к осени голодными.

Главным вопросом теперь все-таки является земельный. Старички по целым дням бродят по южному резерву, выбирая места для сел, стараясь расположить их так, чтобы удобно было всякому селу пользоваться своей землей. Тут же обсуждалось, насколько сел разбиться карсским, елизаветпольским, кипрским, поскольку душ должно быть в селе, и т. д.

Самым трудным для разрешения являлся, конечно, вопрос о том, каким образом устроиться в смысле общественной жизни. Пока все живущие в Южном участке поневоле представляют из себя одну общину.

Пользование скотом, орудиями, раздел муки, семян — все это делается поровну для всех, потому что все эти вещи куплены на деньги, принадлежащие всем одинаково: бонус.

Но и теперь уже намечаются отдельные группы, живущие своей жизнью, независимо от всей общины. Это — более зажиточные села елизаветпольских, частью карсских. У них уже есть свой скот, свои телеги, своя пища. Пока еще все живут в одном месте, в общих бараках, эти более богатые общины отпускают свой скот и фургоны в пользование всех, находящихся на Южном участке; но весьма может быть, что, как только они устроятся своими селениями на местах, жизнь их пойдет совершенно самостоятельно, независимо от остальных сел.

 

— 219 —

 

В некоторых из вновь образовавшихся групп, которые будут представлять из себя в будущем отдельные села, теперь уже члены их живут не общественной жизнью, строго разделяя „мое" и „твое", с другими односельчанами.

Все это, конечно, сформируется окончательно только тогда, когда всякое село устроится на выбранной для себя земле и не будет связано ни бонусом, ни совместной жизнью в тесных бараках. А пока этот вынужденный обстоятельствами общественный строй, несмотря на свои хорошие стороны, все же часто является источником многих затруднений и недоразумений. Особенно плохо от этого приходится лошадям и быкам.

Никому, конечно, не хочется быть долгое время кучером, и потому лошади часто переходят из рук в руки, что уже само по себе очень плохо для скота, но при этих переходах случалось, что животные оставались некормленными, непоенными или не пользовались достаточным отдыхом, так как новый кучер не знал зачастую, сколько и в какой работе пробыли животные. Вследствие всего этого часто падал скот у духоборов, в особенности лошади.

 

Канада. Ассинибойя. Северный участок. 26 мая 1899.

По внешнему виду поселение Северного участка в сравнении с Южным казалось гораздо более цельным и благоустроенным.

Сараи расставлены в правильном порядке, под горкой, на берегу живописной речки Сван-Ривера *), заросшей местами высоким камышом. А дальше раскинулся высокий лес из могучих раскидистых елей и крупной осины.

Во всех проходах между сараями протянуты длинные

———

* Сван-ривер — Лебяжья река.

 

— 220 —

 

связки рыбы, вывешенной для вяления на солнце. Рыбы так много, что селение похоже на рыбацкую деревушку.

Через быструю бурливую речку протянут толстый канат, по которому двигается невероятно жалкий паром, сбитый из нескольких бревен и досок. Пришлось и нам переправляться на этом пароме. Через паром все время хлестала вода, и, только стоя на наваленных сверху бревнах, можно было несколько уберечься от холодной ванны.

Лошадей переправили вплавь. К каждой из них привязывали длинную веревку, конец которой паромщик перевез с собой на ту сторону речки. Тогда лошадей спихнули в воду и тянули их за веревку к себе, помогая им справиться с сильным течением.

Встретили нас всем селением, точно давно желанных гостей. Отовсюду слышались жалобы на заброшенность, оханья, причитания.

В тот же вечер распорядительный Зибарев устроил нас в палатках, которые были разбиты на горке несколько выше поселка.

Долго, долго сидели мы в наших новых жилищах, беседуя с Зибаревым о положении дел. Много печального и трудно поправимого пришлось мне услышать. Мука на исходе, масла, сахару нет совсем, и только рыба поддерживает изголодавшихся людей. Но далеко не все едят рыбу, и тем приходится, конечно, особенно трудно.

Зелени нет абсолютно никакой, и, чтобы пополнить этот недостаток в пище, духоборы собирают в поле какую-то траву и парят из нее щи, бросая туда в виде особенного лакомства несколько штук промерзлого картофеля и заправляя эту бурду несколькими горстями муки. Приправой к хлебу является еще квас. Кое-что еще из провизии — несколько кадок масла, сахар, чай и, главное, целый вагон муки в 620 больших мешков имеется еще в Коуэне. Но доставить все это нет никакой возможности. После дождливой весны болота,

 

 

Переправа на Северный участок через Swan River.

 

— 221 —

 

лежащие между Land office и Коуэном, превратились в совершенно непролазные топи. Население Land office, не успевшее собрать достаточных запасов, тоже сильно страдало от недостатка провизии.

— А каково, брат, пришлось нам тут, — говорил Зибарев, — когда соль вышла вся до последней крошки — этого и сказать нельзя. Так горились *) мы, так горились — беда! Несколько раз отправляли подводы в „городок" (Land office), — до Сван Риверу доедут, посидят, посидят, посидят, да так назад ни с чем и приедут. Уже с Йорхтуна привезли. Ну, а туда сам знаешь — покель обернешься, дней десять-двенадцать пройдет... А много тут из Йорхтуна навозишься? Всего пять пар. Некогда тут сахар или масло грузить — тут дай Бог семян перевезти сколько можно да муки. На этой же худобе и бревна надо таскать на постройку и пахать хоть малость — не все же на людях...

— Как на людях? — удивился я.

— А так, — засмеялся моему удивлению Зибарев, — прямо запрягаются в плуг двадцать четыре бабы и тянут. Вот увидишь, завтра. Пробовали было лопатками копать, да дюже замучились, — а так и людям легче и работа скорее выходит... Да, тяжко, дюже тяжко приходится людям нашим, что и говорить. Ну, тольки мы не горимся **). Мы на Бога уповаем, — пройдет и это испытание... Главное, вот скотины нету, — вот в чем главное дело. Без скотины ничего не поделаешь. Тут вот начали новые селения строить: и туды нужно худобу дать, лес таскать на постройку и туды, — до осени как-никак, а нужно построиться, да и муку надо по селениям развезти, и отдохнуть тоже надо скотине, а то совсем зарежем... Вот и выходит, что на себе надо пахать... — как бы оправдываясь перед кем-то, заключил Зибарев.

———

*) Печалились, горевали.

**) Не печалимся.

 

— 222 —

 

Ранней весной духоборы Северного участка взяли работы на строящейся от Коуэна железной дороге. Нужно было вырубить лес под линию. К Северному участку примкнули и некоторые духоборы с Южного участка. На этой работе духоборы заработали 4.076 дол. 21 ц., из которых 2.468 доллар. 99 ц. пришлось на долю Северного участка.

Из этих денег была куплена обувь, разные мелкие сельскохозяйственные орудия, было уплачено английским подводам за доставку провизии и багажа, а часть денег разошлась по рукам на мелкие нужды и на покупку провизии.

Бонус теперь на исходе, на него надеяться нечего, тем более что из него же надо помочь кипрским. Следовательно, остается одно — искать заработков, чтобы вырученными деньгами обеспечить Северный участок хлебом и приобрести хоть немножко скота, без которого, как выражался Зибарев, духоборам „никогда не стать на ноги".

Выяснив собравшимся старичкам положение дел, а главное то, что бонус — этот, как казалось всем, неистощимый источник жизни — уже на исходе, я указал на заработки как на единственное средство существования. Тут же я предложил съездке поискать работ и для начала отправиться с этой целью в Коуэн, к главным инженерам строящейся железной дороги.

Старички вполне одобрили этот план. Через день, после подробного ознакомления с положением дел северной общины, я и Зибарев отправимся в Land office, где должен быть главный инженер, и попробуем достать работу на железной дороге.

 

Канада. Ассинибойя. Северный участок. 27 мая 1899 г.

Сегодня рано утром я побежал в поле посмотреть пахоту, о которой вчера говорил Н. Зибарев.

Мне все как-то не верилось, чтобы дело обстояло так

 

— 223 —

 

плохо, как это мне показалось после нескольких часов пребывания на участке.

Дойдя до узкой полосы вспаханного поля, я увидел в конце ее, далеко от меня, пеструю толпу людей, медленно подвигавшихся в мою сторону длинной вереницей.

Это шли люди, запряженные парами цугом в железный плуг.

Даже жутко стало, когда, тяжело шагая по мокрой траве, эта печальная процессия стала приближаться. Что-то торжественное, глубоко захватывающее было в этих женских фигурах, напряженно тянущих тяжелый плуг.

Толстые палки, к которым привязана веревка от плуга, врезывались им в грудь, в живот... Загорелыми руками женщины упирались в них, стараясь уменьшить боль...

Впереди пожилая рослая женщина с суровым лицом, мерно, твердо шагает, глядя в землю. Она знает, что такое жизнь, — и даже такая работа ее не удивляет. Она знает, что так нужно...

„Кто взялся за плуг и оглядывается, тот не пахарь...".

И она, крепкая духом и телом, готова обойти в этой упряжи хоть весь земной шар, с таким же спокойным строгим лицом, видя в этой работе лишь долг свой.

Рядом с ней такие же спокойные, иногда озабоченные лица, с печалью в глазах.

Вот мелькнуло бледное личико девушки с тонкими чертами, с грустно сложенными губами. Она идет с приподнятой кверху головой, и видна ее худенькая, тонкая шея с двумя напряженно вздувшимися жилками. Своими печальными, широко раскрытыми глазами она смотрит в глубь чистого весеннего неба, точно ищет там чего-то, что примирило бы ее с грубой, несправедливой жизнью... И в ее полных печали глазах видны и детское недоумение, и грусть, и жажда любви и счастья...

С ней в паре тянет лямку пожилая женщина. Старательно налегая при каждом шаге всем телом, она

 

— 224 —

 

страдальчески морщится. Изредка она поворачивает свое добродушное лицо к двум маленьким девочкам, идущим за матерью по полю, и что-то говорит им. Лицо ее при этом освещается каким-то внутренним светом, точно она радуется, что ей, а не им приходится тянуть эту лямку. Одна из девчонок, путаясь ножками в высокой траве, подает матери несколько веток земляники.

Пара за парой прошли передо мной, точно во сне, эти женщины; вот последняя пара с апатичными от усталости лицами, с рассеянными, глядящими перед собой глазами...

Шуршит плуг, отваливается борозда, из-под которой жалобно выглядывают верхушки заваленных полевых цветом, — и пахари прошли мимо, как сновидение, как призраки...

Издалека уже доносится их песня. Это — песня плача, это, скорее, стон, вырвавшийся наконец из измученных, надорванных долгим страданием грудей. Стон упрека, вопль, взывающий к справедливости, ко всему, что есть в людях человеческого, отличающего их от животных...

А блестящая река смеялась на солнце, сверкая своими быстро бегущими струями сквозь листву, смеялась над двуногими существами, назвавшими себя гордым именем „человек", не сумевшими до сих пор сделать ничего для оправдания этого названия — ничего: иначе она не была бы свидетельницей такой картины.

И испуганная осина дрожала от страха с головы до ног, дрожала всеми своими весенними, новыми, не привыкшими еще к жизни листочками, лепетавшими что-то бессмысленное от ужаса, овладевшего ими.

Несколько птичек с недоумением покачивали головками, приглядываясь с любопытством к невиданному зрелищу, которого они не могли себе объяснить.

И над всем этим широко раскинулось чистое, невинное небо; невысохшая роса блестела изумрудом в чуд-

 

 

Пахота „на себе".

 

— 225 —

 

ной густой траве, а вольный ветер ласково трепал высокий ковыль.

А издалека все льется и льется надрывающий душу стон — песня о неслыханной, жестокой несправедливости и тяжком горе...

...Там все тянут, тянут, тянут...

 

Канада. Ассинибойя. Северный участок. 28 мая 1899 г.

В палатке, изображающей собою амбулаторию, с самого раннего утра идет спешная работа. Народу битком набито.

Кого здесь только нет! И старые и малые, и мужики и бабы — все это ждет своей очереди, чтобы воспользоваться услугами доктора, который на-днях уедет отсюда на Южный участок.

Большинство больных все еще были из тех, которые, захватив на Кавказ лихорадку, не могли с ней расстаться даже и здесь.

Хинином объедались решительно все, следствием чего, с одной стороны, было то, что хинин, принимаемый даже огромными дозами, не помогал, с другой стороны — среди больных, явившихся к доктору, оказалось очень много лиц с ясными признаками хининного отравления.

Доктор пришел в ужас от подушного дележа хинина, который практиковался среди духоборов, и всячески убеждал собрать оставшийся на руках хинин и передать его в распоряжение фельдшерицы.

— Здесь масса отравившихся, это прямо невозможно! — горячился он. — Они едят хину как хлеб.

— Потому дюже мы к ней привыкли, — объяснили духоборы.

Однако часть хины была все же принесена в аптеку, хотя я убежден, что больше половины осталось у духоборов.

Были тут всякие болезни, но главными, по огромному

 

— 226 —

 

проценту больных, этими болезнями надо считать две: лихорадку со всякими осложнениями, и желудочные болезни, выражавшиеся во всякого вида катаррах и поносе.

Не мало оказалось и просто истощенных людей. В особенности печальный вид имели дети. С большими животами, на тонких ножках они имели одутловатые серые лица и тонкие, как плети, руки. Многие страдали всякими сыпями, болячками и глазными болезнями, бравшими начало все в том же недоедании.

Всем им доктор назначил рыбий жир, который, как и все лекарства, отпускался тут же из привезенного запаса.

Просто страх брал при виде этой огромной толпы все прибывающих больных. Целый день, до поздней ночи, работали доктор и фельдшерица и все же не приняли и половины пришедших за помощью. А между тем было осмотрено более ста больных! И это из 1.400 душ населения!

Вот тут подводился наконец итог всему, что перенесли за последнее время духоборы. Тут можно было видеть, чего стоила им их духовная свобода. По этим серым с земляным оттенком, истощенным лицам, по этим дрожащим рукам, по тусклым неживым глазам, которые странно было видеть у таких огромных тел, как видно некогда щедро наделенных природою несокрушимым здоровьем, лучше всего можно было прочитать историю духоборов. Это была прекрасная иллюстрация, объяснявшая многое из того, что так тщательно скрывается в жизни человеческих обществ...

———

К сожалению, духоборы по отношению к медицине стоят на такой же ступени развития, как и весь русский народ. Своих мало-мальски знающих лекарей между ними совершенно нет. Вся медицинская помощь подается им „бабками", которые у духоборов лечат так же, как и

 

— 227 —

 

в других местах Российской империи. Лечат они и сулемой, и кровопусканием, и навозом, и всякими настоями, часто безвредными, часто ядовитыми и лишь изредка полезными, и — чего я никак не ожидал — даже „наговорами" и „шептанием".

Не вяжутся как-то эти „наговоры" и „шептания", эти грубейшие из суеверий, с представлением о духоборах, которые и по своей религии, и по общему духовному развитию, вообще говоря, мало суеверны.

В огромном сборнике духоборческих псалмов, стишков и другой духоборческой литературы, который создался исключительно благодаря упорному труду В. Бонч-Бруевича, целый отдел отведен для всякого рода заклинаний, заговоров, нашептываний и т. д. Содержание их до смешного бессмысленно и полно детских усилий создать нечто страшное и таинственное. Нужно однако сказать, что как только среди духоборов появляется доктор или фельдшерица, они тотчас же бросают своих бабок и торопятся посоветоваться с доктором. Вообще я заметил, что духоборы чрезвычайно доверчиво относятся к докторам и их лечению. А женщины даже любят, если можно так выразиться, лечиться. Раз имеется поблизости доктор, ни один духобор не пойдет лечиться к „бабке", и я не помню даже случая, чтобы кто-нибудь из них сравнивал деятельность доктора с лечением „бабок".

Не мало курьезов можно было наслушаться и насмотреться в палатке-амбулатории.

Мужчины, жалуясь на боль в спине, заявляли, что у них „становая жила лопнула", а одна из женщин с печальным лицом конфиденциально сообщила, что у нее „высохла плодовая жила", следствием чего является бесплодие.

Одна из больных катарром кишек, прежде чем приступить к объяснению своей болезни, попросила всех находившихся в палате замолчать. — Т-с! слышите? — об-

 

— 228 —

 

ращается она к доктору. — Слышите? — и, положив его руку себе на живот, смотрит испуганными глазами вперед и сама внимательно прислушивается к урчанию. Во... во... слышите... — говорит она, подняв кверху указательный палец. — Это она самая „грызь" и есть! Вот так и грызет, так и грызет; и днем и ночью все грызет, грызет, просто житья мово нету...

В ее представлении существует какое-то злое животное, „грызь", которая, забравшись в человека, грызет его внутренности, причиняя ему невыносимый страдания до тех пор, пока не доберется до сердца. А тогда уж наступает смерть.

Некоторые принимали биение аорты, которое было слышно благодаря большой исхудалости брюшных стенок, за ту же „грызь", которая так колотится и бьется, желая выйти из человека.

Для излечения от лихорадки прибегали иногда к очень героическим средствам, желая вернее „уморить эту самую лихорадку".

Перед фельдшерицей стояла огромная широкоплечая женщина с изрядными усами и твердым взглядом, а рядом приютился робкий тщедушный мужчина. Это жена привезла своего мужа к доктору. К мужу вернулась лихорадка, которую она было вылечила.

— И скольки она его мучила, — забасила дородная женщина, любовно поглядывая на свою меньшую половину, — скольки мучила, страсти!.. Уж ему и белой хины давали, и красной, и шпигинаром натирали, и керосин я заставляла его пить и чего-чего ни делала, — не берет ее, хоть что хошь!..

— Да, это точно, ничто не помогало, это в точности, — подтверждает жиденьким тенором муж.

— Ну... одначе я надумала... Говорю ему одначе вечером: „Семен, говорю, одевайся". — „Куда, спрашивает, милая?" — „Одевайся, говорю: я свой умысел знаю..." А в тае время он на печке лежал, любошный, и уж

 

— 229—

 

она его там и сюды ворочает и туды, во все стороны кидае...

— Мало тольки не на выворот, — смеется тенорок.

— Ну, вышли мы на улицу, а на дворе мороз, даже круг месяца круг изделался, — во какой мороз. Он, сердешный, за мене тольки держится: таково холодно, и опять же трясет его... Ну пришли мы к прорубу, я и говорю ему: „Раздевайся, говорю, теперь, Семен, дочиста". Ну, он было не хотел сначала, — одначе я ему настрого приказала, чтобы скореи-ча...

— Дюже боязно было: легкое ли дело сказать, зимой-то на снегу... А мене-то все кидае и кидае.

— Ну, тут взяла я его под руки и давай купать в прорубу, — так веритя ли: прямо так затрясла его лихорадка этая в таю пору, даже скрючило бедного всего! А посля того весь он стал синий, синий, равно бы черным. Ну, думаю, будя, — теперя небось какая была лихорадка, вся выскочила... И точно, с той поры доселева как и не бывало...

— Это именно, все правильно она рассказывает. До сей поры — вот уже почесь три года, а не верталась... Тольки вот как пошел на просек железной дороги, — так опять она меня скрючила.

Даже на привычных к подобным средствам духоборов рассказ этот произвел некоторое впечатление.

Между больными было несколько человек, почти отравленных сулемой, приемами которой хотели убить „грызь" или лихорадку.

Но больше всего меня поразила сцена, которую я застал в одном из „сараев". Там толпилось довольно много народу, а снаружи у стенки стоял, прислонившись к бревнам, бледный как мертвец молодой парень и странно глядел перед собой неподвижным взглядом. Лицо его как-то блаженно улыбалось.

В сарае этом, оказывается, собравшиеся духоборы „пускали себе кровь".

 

— 230 —

 

— Теперя май, — объяснял мне один из них, — и беспременно надоть выпустить порченую кровь.

— За зиму она застоится, — поясняет другой: — ну, и человеку тягостно от нее бывает.

— Да откуда же вы кровь пускаете? — спросил я.

— А кто откуда хочет. Ежели у кого голова болит, то значит, надо головную кровь выпустить, нога болит — ножную, а ежели просто вот как теперь весною, то все пускаем: редко кто не хочет. Очень помогает, потому что за зиму она застоится, ну... и т. д.

— И много вы выпускаете крови? — полюбопытствовал я.

— Не чего ты боишься, малость, — вот эту чашку, — показал он мне окровавленную чашку вместимостью с добрый стакан.

Долго я толковал о кровообращении, о страшном вреде, который они себе приносят этим кровопусканием в то время, когда так нужны силы и нет достаточного питания; но все мои разглагольствования, кажется, очень мало повлияли на духоборов. Уж много лет они бросают себе весною „застоявшуюся кровь", и не мне было убедить их.

———

 

 

В ГОРОДКЕ.

 

Канада. Land office, или „городок". 3-е июня 1899 г.

В „городке", как назвали духоборы Land office, инженера мы не застали.

Все население „городка", состоящее большею частью из железнодорожных рабочих и небольшого числа фермеров, ждало его с нетерпением со дня на день. С его приездом должны открыться земляные и другие работы на строящейся линии, куда и пойдут все живущие здесь англичане за исключением двух-трех лавочников и трактирщиков. А пока, за неимением какого бы то ни было дела, большинство проводит время в игре в фут-болл и толчется в двух местных бордингаузах, не зная куда деваться от скуки и безделья.

Среди поселка, на видном месте, возвышается большая палатка: это и есть поземельная контора Land office. Начальник ее, мистер Гарлей, главное лицо этого поселка, он же и иммиграционный чиновник, сказал нам, что инженер Торнбулль не может приехать сюда, пока не установится сухая погода. Если бы даже ему это и удалось, то все равно теперь нельзя начинать работ, так как всюду по линии еще стоит вода, которая делает невозможными какие бы то ни было работы.

— Впрочем, — заключил он, — может быть, возле Коуэна и лучше; этого я не скажу. И очень может быть, что еще сегодня мы будем видеться с инженером... Только предупреждаю вас, что если вы хотите взять земляные работы, вам нужно быть настороже и ловить Торнбулля, как только он здесь покажется. Здесь есть один англи-

 

— 234 —

 

чанин, — продолжал он конфиденциально, — который хочет взять подряд на земляные работы по всей линии. И если это ему удастся, то вашим людям тогда ничего не останется, так как он хочет привезти для этого дела итальянцев...

Очевидно, надо принять все меры, чтобы захватить эти работы и опередить англичанина-подрядчика. Как мы узнали, этот энергичный малый пытался было пробраться в Коуэн к инженеру, но, к счастью нашему, принужден был вернуться с половины пути, так как разлившиеся речки не позволили ему продолжать дорогу.

Слушая рассказы о невылазных топях, о том, что у одного фермера на этой дороге потонула лошадь, нам с Зибаревым тоже не оставалось ничего другого, как сидеть в городке и ожидать приезда инженера.

В городке мы с Зибаревым застали еще около пятнадцати духоборов. Это были частью елисаветпольские, частью духоборы с Северного участка, тоже ожидавшие открытия работ на линии. Кое-кто из них и теперь зарабатывал понемногу. Некоторым удавалось найти небольшие работы в роде пилки дров здесь же в городке, иные работали у живущих вблизи фермеров. Но всего этого было так немного, что и считать нечего.

Жили мы все в том же блокгаузе, где останавливалась еще зимой первая партия рабочих, направлявшихся в прерию. Теперь здесь выстроены в два этажа нары и во всю длину помещения стоит длинный стол.

Питаться нам приходится неважно, так же как и в селениях. С утра некоторые из духоборов отправляются в прерии и скоро возвращаются с огромным количеством земляники и клубники. Это — главная приправа к хлебу. Этих ягод здесь такое множество, как редко где можно встретить. Конечно, их едят в огромном количестве во всевозможных видах, а некоторые из духоборов, позапасливее, сушат землянику тонкими лепешками на зиму.

 

— 235 —

 

Большая часть дня проходит в беседах о том, что видели здесь духоборы, и в рассуждениях о заработной плате и необходимости скота. Иной раз духоборы затягивают псалом, что привлекает к ним праздных англичан. Войдя в блокгауз, англичане рассаживаются на скамьях в самых свободных позах, забросив ноги на скамью, и, не снимая „кап", продолжают курить свои трубки, изредка сплевывая в сторону желтой струйкой.

Скоро весь сарай наполняется дымом, и слышатся довольно-таки грубые шуточки, вознаграждаемые здоровенным хохотом публики. Все это крайне не нравится духоборам, но они спокойно продолжают свое пение и, окончив, с достоинством умолкают.

Англичане пробуют заговаривать, но духоборы отмалчиваются.

— Чего там еще! Не понимаем мы, что вы гутарите-то. Вот и все...

— И чего только шляются!

— Коли б с добром, а то придет, напустит смраду того, а сам смотрит, как бы над человеком посмеяться: гогочет как гусак, сам не знает чего!

Духоборы жаловались, что английская молодежь беспокоит и всячески задирает их.

— Намедни, вечером, наш было вышел на двор, а тут подоспели немцы и начали в него щепками кидать. А когда наши убегли в сарай, они давай колотить в двери камнем.

— Так прямо и сыпали камень за камнем, ровно из пистолета палили, а сами заливаются там, на дворе.

Из разговоров с англичанами я понял, что подобное преследование духоборов было своего рода экзаменом. Англичане, прослышав о том, что духоборы считают всякое насилие над человеком за зло, узнав, что последние руководятся в своих поступках принципом „непротивления злу", решили со скуки заняться исследованием этого вопроса на практике.

 

— 236 —

 

Очень уж соблазнительно было такое положение. С одной стороны — полная праздность и скука, с другой — кучка людей, которые, как говорят, позволяют с собой делать все, что угодно, не сопротивляясь. Понятие о „непротивлении злу" поклонникам бокса никак не давалось.

— То-есть как же это? — рассуждали Джоны и Томми. — Чтобы кто-нибудь, чорт побери, меня дул, а я молчал, что ли? Так что ли, говорят эти дюки? — говорят они, тараща глаза и поднимая брови. — И для чего же тогда бокс? А чтоб его громом разбило, ведь это — сущая нелепица, прокляни я свою жизнь! Этого не может быть.

Вопрос начинает занимать праздный поселок все больше и больше.

„Может-быть, — думается им, — это только такая религия, а на самом-то деле тронь только, — они тебе, пожалуй, такого непротивления зададут, что ой-ой-ой!"

Наконец, выискиваются молодчики, которым такая неизвестность становится невтерпеж. Пробуют толкать этих „здоровяков", но „здоровяки", к общему удивлению, уступают. Первая проба еще больше раззадорила добровольных исследователей, и они уже не довольствуются такими пустяками, — они уже пускают духоборам в лицо дым, бросают в них щепки, вваливаются к ним в дом толпой и ведут себя там, как в свинушнике, все это, однако, переносится терпеливо, без возражения, — поговорят что-то только да покачают укоризненно головой.

Шутки и издевательства начинают носить какой-то повальный характер.

Почти во всех местах Канады, где жили духоборы, им пришлось испытать это отношение англичан. В конце концов, однако, духоборов оставили в покое и относятся к ним с уважением, которое, впрочем, вызвано лишь твердостью духоборов в своих убеждениях. Самый же принцип „непротивления" вызывает попрежнему, смотря по субъекту, порой раздражение, порой недоуме-

 

— 237 —

 

ние, а чаще всего — самую ироническую насмешку и веселый хохот.

Вчера вечером произошла следующая история: „старички" и молодежь сидели за длинным столом и пили чай; шла мирная беседа. Вдруг дверь широко распахнулась и в сарай ввалилось двое английских юношей. Оба они, как видно, здорово подвыпили и были теперь в отличном настроении духа, — в самом подходящем для того, чтобы познакомиться с религиозными воззрениями духоборов. Один из них, заложив руки в передние карманы брюк и широко раздвинув ноги, очевидно, не очень доверяя им, остановился у входа. „Капа" его совершенно сползла на затылок. Веселыми, наглыми глазами он оглядывал всю компанию. Его товарищ, несколько споткнувшийся при входе и оттого обнявший для поддержания равновесия столб, некоторое время так и стоял, нагнувшись вперед, обнимая одной рукою необходимую для себя подпорку и, опустив голову книзу, мрачно разглядывал землю.

Духоборы молчали и спокойно разглядывали своих гостей.

— Ишь, как славно! — проговорил кто-то спокойным голосом.

— Эй, вы!.. Добрый вечер!.. — прокричал веселый малый.

— Здравствуй, здравствуй, дорогой гостюшка! — ответили, посмеиваясь, духоборы.

— Что они говорят там? — спросил, икнув, серьезный человек, все еще глядя в землю.

— А я разве знаю!.. Я думаю, благодарят за посещение.

— Правильно, — согласился его товарищ.

Затем началось „действие".

Сначала веселый малый дергал за рукава сидящих духоборов, толкал их под локоть, так что те проливали чай на стол, кричал петухом над ухом, и т. п. Духоборы отмалчивались, с сожалением поглядывая на „весельчака".

— Что делают тольки, что делают! — вздыхал кто-то, покачивая головой.

 

— 238 —

 

Собравшаяся понемногу толпа англичан, стоя в дверях, наблюдала за происходившим.

— О, эти молодцы покажут им „непротивление"! — слышались оттуда веселые восклицания.

— Билли!.. Послушай, Билли, — обратился мрачный мужчина, все еще не покидая столба: — не слишком ли ты любезен, мой дорогой? Я говорю, ты очень любезен с ними... Ты попробуй насыпать им в чай песку... попробуй...

— Это идея! — гогочет экспериментатор и, набрав возле печки золы, высыпает ее в кружку одного из старичков.

— А Боже мой! — поворачивается обиженный старичок, — ну, и к чему ты сделал такое, а? Ну, скажи, к чему это самое?.. Нешто так можно!

— Ну и народ! — раздаются замечания среди духоборов. — Это хуже азиатов... Не приведи Бог...

— Люди, которые не понимают... которые темные... как ты ему растолкуешь... — слышатся голоса.

— Ничего больше, как надоть на запоре двери держать, вот тебе и все...

— Хуже татар, — сравнил кто-то из старичков.

— Глядите, глядите, — гоготали англичане, оскаливая зубы: — сидят все, как будто бы им сахару насыпали!

— Нет, это — совершенные варвары.

— Это, положительно, хуже негров, вот будь я проклят, если не хуже!..

— Вот, дурачье! Дикари... — хохотали на все лады англичане, наслаждаясь зрелищем и подуськивая разгулявшегося Билли на новые штуки.

Продолжалось это довольно долго, но вот как-то Билли подошел к пожилому уже старичку и, щелкнув его по макушке, плюнул в его чай при общем хохоте публики. Проделав этот „номер", он повернулся к публике и стал говорить довольно бессвязную речь о том, что, без сомнения, это — круглые болваны и что нужно бы их повыучить кое-чему...

 

— 239 —

 

Духоборы покачивали головами, охали, ахали, удивляясь, в свою очередь, дикости „немцев". В это время из-за стола медленно поднялась дюжая, нескладная фигура молодого елисаветпольца, молча глядевшего до сих пор. Вылезши из-за стола, он как-то нерешительно, точно конфузясь своей огромной фигуры, потрогал воротнички своей рубахи, оправил казакин и, робко откашливаясь, пододвинулся к разглагольствующему Билли.

С таким же спокойным лицом, ни слова не говоря, он схватил одной рукой бедного Билли за шиворот, а другой, размахнувшись, тяпнул его по уху, да так тяпнул, что тот только икнул и свалился без чувств на землю.

Посмотрев несколько мгновений на лежавшего у его ног Билли, парень, покраснев от сдержанного волнения, возвратился на свое место.

Произошло это все так неожиданно, что и духоборы и англичане на несколько минут оцепенели.

Наступила тишина. Слышалось только тяжелое сопение слисаветпольца.

— Дзатс олль-райт! *) — произнес пьяный голос мрачного товарища Билли.

— Ну, это ты напрасно, — заволновались духоборы, поднимаясь со своих мест и собираясь помочь ушибленному англичанину.

— Ну и к чему это? К чему ты темного человека изобидел, который по неразумению, по слепоте своей...

— Эх ты, право!.. — говорил трогательным, взволнованным голосом старичок, подойдя к молодому елисаветпольцу и заглядывая ему в глаза с жалобным упреком.

— Нешто это нашее дело воевать, а?

— Не гоже... Не гоже... — слышались со всех сторон упреки.

Молодой парень, покрасневший от стыда до кончиков

———

*) Это хорошо.

 

— 240 —

 

ушей, стоял с опущенными руками среди выговаривавших ему стариков и растерянно глядел перед собой, очевидно, сам не понимая, как мог случиться такой грех.

Англичанина привели в чувство, и он ушел вместе с товарищами, одобрявшими „молодца", сумевшего постоять за своих.

В объяснение этого поступка, совершенно невероятного и невозможного даже для самого рядового духобора, нужно сказать, что елисаветполец этот принадлежал на Кавказе к группе духоборов, которые активного участия в известном движении 1894 — 95 г. не принимали. Им не приходилось, как остальным выселившимся духоборам ценой крови отстаивать свои принципы; их убеждения, если можно так выразиться, не закалились в горниле испытаний, и потому между ними, в особенности среди молодых парней, можно было встретить людей, недостаточно проникшихся идеей непротивления злу насилием.

Насколько случай этот среди духоборов является необыкновенным и диким, можно судить по тому, что слух о нем пронесся по всем селениям и взволновал не на шутку духоборческое общество.

Не говоря вообще о необыкновенной последовательности духоборов в проведении ими идеи непротивления в жизнь, так как это составило бы особую задачу, не могу не упомянуть об одном чрезвычайно ярком случае, когда один из англичан-фермеров ударом ноги убил игравшего с его детьми ребенка-духобора. Отец его, однако, употребил все усилия, чтобы освободить фермера от преследования закона и, несмотря на все свое тяжкое горе, простил его и мог говорить с ним вполне дружелюбно, как с братом. И случай этот является далеко не чем-нибудь исключительным, необыкновенным. Поступить иначе в подобных случаях духобор не может. Для духобора иное отношение к подобному вопросу было бы преступлением.

 

— 241 —

 

Канада. Ст. Коуэн. 5-го июня 1899 г.

Просидев в ожидании Торнбулля более недели, мы решили, наконец, отправиться в Коуэн.

Что нам пришлось испытать, пока мы добрались до Коуэна, — трудно передать. Это было сплошное мучение. Мои бедные, маленькие лошадки Джи и Джой бултыхались по брюхо в вязком болоте и ежеминутно спотыкались и падали.

Несчетное число раз приходилось выпрягать их и, привязав постромки к задней оси брички, вытаскивать ее назад. Затем мы отправлялись пешком отыскивать путь, по которому можно было бы объехать топкое место.

Теперь мы воочию убедились, что о доставке провизии на Северный участок из Коуэна нечего и думать.

На протяжении всей дороги то там, то здесь валялись сброшенные с подвод вещи. Чего только тут не было! Местами возвышались целые горы, сложенные из мешков с мукой, крупой и др. провиантом. Они были тщательно покрыты огромными брезентами для защиты от дождя. Неподалеку переезжающий фермер бросил все свое имущество, кое-как защитив его старой, ободранной палаткой. Дальше стоит, прислоненный к исполинскому стволу ели, комод, из нижнего ящика которого выглядывает какая-то тряпка; ветер ее треплет и рвет во все стороны. Тут же мокнет под косыми струями дождя брошенный стол, а под ним укрылась детская колыбель.

Все это брошено в твердой уверенности, что ни одна из вещей не пропадет, что, вернувшись за своим имуществом, хозяин найдет все в целости.

При виде этой картины, лучше всего иллюстрирующей нравы страны, невольно вспомнилась далекая родина, и думалось: много ли уцелело бы из этого добра, если бы оно так „плохо лежало" у нас?

По пути в Коуэн мы видели до десяти фургонов, изуродованных, изломанных, застрявших в невылазной топи.

 

— 242 —

 

Нашу легкую бричку постигла, впрочем, та же участь. В одной из балок, где было особенно плохо, сломался шкворень, и разломанную на две части бричку пришлось бросить. Лошадей мы выпрягли и повели в поводу. Сесть на них не хватало духу: до такой степени они были изнурены. Облепленные до самой холки грязью, иззябшие, они еле плелись за нами.

Густые сумерки окутали своим мягким покровом темный лес, а мы все еще брели, проваливаясь по колено в грязь. А за нашими спинами кряхтели и вздыхали усталые лошади, обдавая нас теплым паром своего дыхания.

Версты за две до Коуэна началось новое мучение. Отсюда, вплоть до Коуэна, дорога устлана деревянной мостовой. Устроена она была довольно своеобразно. Толстые, гладкие стволы деревьев были положены рядом, одно к другому, поперек дороги, а для того, чтобы они не раскатывались, между ними вбиты колья. Сначала мы чрезвычайно обрадовались такому „удобству", но скоро нам пришлось жестоко разочароваться. Дело в том, что земля, которой были завалены щели между бревнами, теперь превратилась в жидкую грязь, а местами ее совсем не было. Колья, вбитые между бревнами, большею частью поломались, и бревна местами разъехались, образовав провалы. Благодаря дождю, щедро поливавшему нас всю дорогу, бревна осклизли и идти по ним было невыносимо тяжело: того и гляди, сломаешь ногу или попадешь при падении на острый кол. А несчастные лошади прыгали с бревна на бревно, как в цирке. Несколько раз мы пробовали идти с боку этой импровизированной мостовой, но тут было так глубоко, что мы, боясь утопить лошадей, торопились поскорее вскарабкаться обратно и продолжать эквилибристические упражнения, рискуя поломать ноги и себе и лошадям.

Израненные, избитые, с ног до головы вымокшие в жидкой грязи, мы увидели наконец сквозь чащу леса огоньки Коуэна, где нашли себе отдых и мы и наши четвероногие товарищи.

 

— 243 —

 

Канада. Ст. Коуэн. 6-е июля 1899 г.

Вместо недоступной, помпезной фигуры главного инженера, какими они бывают у нас в России, где они изображают „царя и Бога" по всей подведомственной им линии, мы увидели невзрачного маленького человека в серой фуфайке, высоких толстых чулках и чернорабочих ботинках.

Контора мистера Торнбулля была такая же маленькая, невзрачная, как и он сам. Наживо сколоченная из простых досок, она была похожа на карточный домик. Внутри его, посредине, стояла железная печка, по стенам были развешаны планы дорог, и тут же стояли две койки, на которых спали чертежник и помощник инженера. Целый день проспорили мы с несговорчивым англичанином, и лишь к вечеру удалось составить контракт на работы, который тут же без всяких формальностей был подписан мною и Зибаревым. Оба мы считаемся контракторами и являемся ответственными лицами.

По контракту этому духоборы получают по 14 центов за кубический ярд земляной насыпи под полотно железной дороги. Тачки, доски, лопаты и другие инструменты, необходимые для этой работы, дает железнодорожная компания. Доставка всех этих орудий из склада на место работы — наша. Но по окончании работ духоборы оставляют их на том месте, где работа кончена, за исключением лопат, которые духоборы обязаны сдать в ближайший склад. За поломку орудий духоборы не отвечают, ремонт их производится компанией. Сломанные инструменты или части их должны быть налицо. Компания обязуется держать в складах по линии необходимые для духоборов пищевые продукты, доставка же их на место работ производится духоборами. Духоборы могут пользоваться рабочими поездами и ручными тележками. Ежемесячно два человека из духоборов пользуют-

 

— 244 —

 

ся бесплатным проездом в Виннипег для необходимых закупок для рабочей партии. Работать духоборы должны везде, где укажет инженер. Число рабочих неограниченно. Склады отпускают товар в кредит, под работу.

Контракт этот был заключен вчера, 5 июня 1899 года.

— Ну, теперя, абы народу поболе вышло на работу, — заключил, вздыхая, Зибарев, — а сыты все будем.

— А как думаешь, — спросил я его, — много народу выйдет?

— Да должно бы выйти человек двести, а то и боле... Ну, только хто его знает, как будя... С нашим народом всяко бывает. Иной раз никак ему не втолкуешь, чего надо бы делать. Поглядим...

Все же Н. Зибарев был, видимо, очень доволен. Да и как не быть довольным? Этот заработок для духоборов Северного участка единственный выход из их бедственного положения.

В самом лучшем настроении мы отправились в обратный путь порадовать Северный участок и поторопить рабочих „на линию".

Всю дорогу Зибарев мечтал о том, как из этих работ северная колония запасется хлебом на всю зиму и лето „до новины", как купят скота, плугов и будут пахать, пахать, пахать...

— А как только за землю уцопимси *), — ничего тогда нестрашно нам будет, потому это самое наше дело полюбовное — землепашество, — говорит он, — очень мы к нему привычны.

На работу эту вышло с Северного участка около 200 человек.

———

 

———

*) Ухватимся.

 

 

 

Общественная хлебопекарня.

 

„СЪЕЗДКИ" НА ЮЖНОМ

и СЕВЕРНОМ УЧАСТКЕ.

 

Общественная хлебопекарня.

 

Канада. Ассинибойя. Южный участок. 27-е июня 1899 г.

В начале июня духоборы стали понемногу выселяться с участков в свои вновь образованные села.

Каждое такое село с этого момента зажило своей особенной жизнью. Большинство из них вначале устроились на общинных началах, „обчеством", как говорят духоборы. Эти общины, однако, строились далеко не по одному плану, и общественная жизнь в них не всегда выливалась в одни и те же формы.

Это время между духоборами было временем устройства; жизнь только складывалась, и волнения и смуты („спутка", как выражаются духоборы) теперь были в полном ходу. Между сторонниками общинной жизни и противниками ее шла жестокая, глухая борьба, тем более жестокая, что на стороне общинников всегда было и общественное мнение и сознание правоты, так как в глубине души всякий духобор, хотя бы то был и самый ярый сторонник частной собственности, считает общинную жизнь обязательной для истинного христианина, какими они себя считают.

Между тем материальные условия пока были таковы, что „жить по себе", т.-е. самостоятельно, вне общины, могли бы лишь очень не многие.

И волей-неволей мечтающим о жизни на „отдельной ферме" или хотя бы и в селе, но со своей частной собственностью, со „своими" деньгами, приходилось скрепя сердце поддерживать на съездке предложение жить общинной жизнью.

 

— 248 —

 

Даже и те богатые или сильные семьи (по числу способных к работе членов ее), которые могли бы начать самостоятельную жизнь, не решались поднимать этого вопроса прежде времени. Было бы слишком очевидно, что они просто убегают от бедняков, чтобы сохранить свои средства и свои силы для себя; что они боятся близости их, чтобы не быть вынужденными помогать им и делиться с беднейшими своим добром. „Не поделиться нельзя, а поделиться — сам такой же будешь". А уйти нельзя. Нельзя потому, что таких богатеев всего несколько человек. Большой группы они составить не могут, а духобор без „братии", которая может от него отречься за такой поступок, существовать не может. Для него она все — весь мир. Рисковать этим слишком страшно.

Понятно, что община, составленная из таких элементов, не могла быть ни единодушной, ни прочной. Понятно, что в ее внутренней жизни чувствовалась напряженность, сдержанное недовольство друг другом. Жизнь для членов ее была при таких обстоятельствах тяжелой, утомительной, портила всем нервы и лишала людей силы и энергии, которые как раз теперь-то именно и были им нужнее всего.

Между елисаветпольскими и карсскими дело обстояло иначе. Те и другие прибыли в Канаду со средствами, а некоторые семьи из них — и с большими средствами. Правда, между ними было довольно много бедняков, но все же сила была здесь на стороне богатых и зажиточных. Эти, за небольшими исключениями, сразу поставили всю жизнь иначе. „Всяк по себе", — вот их руководящее начало... Нужно сказать, что карсские и елисаветпольские по своему нравственному развитию стоят гораздо ниже холодненских духоборов, которых можно считать лучшей частью духоборчества. Будучи, например, в карантине, карсские духоборы всячески старались избежать поселения поблизости холодненских, так как знали, что

 

— 249 —

 

последние бедствуют, и им пришлось бы помогать из своих средств. Они искали земель то в Квебеке, то поговаривали о Соединенных Штатах, и кончили тем, что поселились за 300 миль от холодненских, в земле принца Альберта, где их и „рукой не достанешь". Туда они, впрочем, забрали с собой и небольшое количество бедняков, бывших в их партии, которых и эксплуатируют по мере возможности, а бедняки поехали потому, что „при богатом проживешь" первое время, а там видно будет.

Те же общины, которые образовались из среды карсских и елисаветпольцев, выделились сразу, четко, если можно так сказать, и представляют из себя и по настоящее время самые дружные, крепкие по общественной жизни села.

Карсские и елисаветпольские, за исключением только-что упомянутых общин, живут посемейно. Общественной кассы ни у тех, ни у других нет. Скот и орудия частью личная собственность, частью принадлежат селениям. Но в перевозке багажа и провизии богатые помогают бедным, отпуская им для этого свой скот. На заработки выходят желающие из бедных семей; заработанные ими деньги являются их личной собственностью. У елисаветпольских есть бедняки, задолжавшие богатым.

Кипрские (холодненские) живут общинами. Каждое село — община. Заработанные деньги тратятся на нужды всего селенского общества.

Все холодненские Северного участка живут также общинами — селениями.

 

Канада. Ассинибойя. Северный участок. 2-е июля 1899 г.

Сегодня с одной из подвод, пришедших из Йорктона, была доставлена на Северный участок следующая бумага:

 

— 250 —

 

25 июня 99.

Весьма нужное.

Просим не задерживать, а передавать из селения в селение по порядку, так, чтобы не оставалось ни одно селение, а все чтобы слышали. Вот что мы хотим побеседовать со всеми братьями: 1) Чем мы должны кормиться? 2) А как мы братья одни, то должны бы и есть одно. Главное, чтобы не выходило между нами ропота брат на брата. 3) Также посоветоваться обо всем прочем.

По этому делу просим мы, все кипрские, чтобы с каждого селения по два почетных старичка прибыли на 6-е число июля, т.-е. в четверг.

Мы пишем как холодненским (Северный участок), так же карсским и елисаветпольским. Прибыть безотлагательно на вышеуказанное число. Место, назначенное для собрания, где находятся сейчас тамбовские, т.-е. на Южном участке. Передавать по порядку на Северный участок. Каждое селение должно подписать то, что слышало, и подписать имя селения на сем же листе.

Василий Потапов.

 

На обороте этой изрядно засаленной уже бумаги были расписки тех сел, которые прочли ее.

Василий Потапов, один из самых уважаемых среди духоборов старичков. Он еще очень молод, ему не более 30 — 35 лет, но его выдающийся ум, необычайно кроткий характер, чистота, которой отличается его личная жизнь, и скромность, делают его одним из замечательных людей не только среди духоборов, но и в любом месте, в любой группе людей.

Это — один из тех редких людей, которые привлекают к себе сердце каждого.

Чуждый всякого фарисейства, он отлично сознает все недостатки своих единоверцев. Благодаря этому его горячая любовь ко всей „братии" и к отдельным ее членам лишена какого бы то ни было несправедливого при-

 

— 251 —

 

страстия, того особого сектантски узкого преклонения перед ней, которое часто встречается в массе духоборов. Он беспрерывно поглощен заботами об улучшении материального быта братьев и, главное, заботами об их нравственном совершенствовании, в котором он видит единственный смысл жизни, как для себя, так и для других.

А что может быть лучше с точки зрения христианина-духобора, как не общинная, братская жизнь, где люди, руководясь любовью друг к другу, делят между собою все поровну, где нет голодных, бедных, задавленных судьбой и богачами людей?

Этот идеал „настоящей, праведной жизни" видится Потапову во сне и наяву. Он им живет, им дышит. Это его мечта... И если он не любит зря „болтать" об том деле, то по его ясным задумчивым глазам, по открытому одухотворенному лицу, по тихой улыбке, это легко можно видеть всякому.

Первый вопрос в повестке: „Чем мы должны кормиться?" относится к устройству внешней материальной жизни, т.-е. где искать заработков, искать ли займа для покупки скота, купить ли его в долг, и т. п.

Он очень важен, надо его обсудить, — все это так; но как он ни важен, а следующая, во 2-м пункте выраженная Потаповым, мысль: „А как мы братья одни, то должны и есть одно", мысль, живущая в глубине души всякого духобора, да, пожалуй, и всякого человека, совершенно затмила своим значением первый вопрос. Она прозвучала сильно, властно, как труба, зовущая людей в бой, откликнулась так или иначе во всех сердцах и заставила многих почувствовать себя виновными перед „братией", перед своей совестью.

И уж, конечно, она была причиной того, что старички так аккуратно, так „загодя" стали собираться к назначенному сроку на Южный участок, где должна была происходить съездка.

 

— 252 —

 

Канада. Ассинибойя. Южный участок. 6-е июля 1899 г.

На дворе под стеной одного из сараев поставлен длинный стол, за которым сидят „старички", имеющие что-либо сообщить съезду. Тут же сидит С. Джон, В. Бонч-Бруевич. Напротив расставлены рядами скамьи, на которых теснится человек шестьдесят почетных старичков.

Уезжая в Европу, Д. Хилков передал дела мне, и я теперь пользовался этим съездом, чтобы поговорить с духоборами о заработках, нарезке земли, покупке и доставке провизии, скота и других делах. Мне же было предложено вести и протоколы съездок.

На первых скамьях грузно восседают колоссальные и неподвижные, как статуи Мемнона, фигуры елисаветпольских и карсских старичков. Одеты они в новые казакины, в хорошие русские сапоги, лица красные, несколько надутые, важные. Чем-то грубым, неподатливым, каким-то холодом душевным веет от них.

Между ними сидят в своих потертых и протертых остатках помыкавшиеся по белому свету кипрские и другие холодненские, с исхудалыми нервными лицами, с внимательными, хотя и спокойными глазами. А старички с Громовой горы (Сев. уч.) скромно уселись сзади стола на земле, облокотившись спинами о бревна сарая.

— И тут услышим, — спокойно говорит Н. Зибарев, усаживаясь рядом с Мелешей и широко улыбаясь ему.

Мелеша с усталым лицом сидит, съежившись комочком, подобрав под себя ноги, обутые в изорванные мокассины; смеющимися, несколько лукавыми глазами он разглядывает сидящих против него елисаветпольцев.

— А что же Вася Попов? Не пришел на съездку? — спрашивает кто-то из кипрских.

 

— 253 —

 

— Не, он уже отходил свое, кажись, — отвечает скороговоркой Мелеша.

— Да, дюже отяжелел старичок, — поясняет Зибарев: — неспособно ему такую даль трепаться. Тут ведь верст 60 буде — легкое ли дело? Вот тольки такой живчик легко доскачет сюды к вам, — говорит Н. Зибарев, любовно поглядывая на Мелешу.

— Легко! Что и говорить! — укоризненно качает головой Мелеша.

Съездка сначала приступает к обсуждению небольших дел. Нужно засыпать ямы, вырытые для выкапывания глины, обгородить колодцы, обсудить разные хозяйственные вопросы и т. д. Между прочим говорится о железных печах, которые были поставлены в сараях для общего пользования. Куда их деть? После небольшого совещания решают разделить их на села, так как они куплены из бонуса.

Обсуждая вопрос: „Чем мы должны кормиться", старички высказываются в том смысле, что необходимо дружнее взяться за заработки.

— Хотя это нам и неспособное дело, эти разные наемные работы, а все же покедова заем придет, нужно как никак кормиться. У нас вот ежели муки еще на месяц хватит, — говорит один из кипрских, — то и хорошо, а то и на месяц не хватит. А тогда откедова возьмешь ее, муку-то?

— Одначе я тебе скажу, — возражает ему мрачный старик, с угрюмым лицом, — мы с этих прорубов да колышков *) никогда на ноги не станем... Наше дело землепашецкое: плуг да борона — это наша орудия. А покель скота и орудия нету, — ничего не будет...

———

*) Проруб — очистка земли из-под леса под линию железной дороги. Колышки — земляные работы по устройству насыпи; называются так потому, что каждые 100 погонных футов отделяются друг от друга вбитыми в землю колышками.

 

— 254 —

 

— Это правильно гутарит старичок, — как есть правильно приходица...

— Это самое, — послышались голоса.

— А откуда их возьмешь скотину-то али там орудии? — спрашивает, обращаясь к собранно, приземистый старик с живыми, вопросительными глазами и тотчас же сам себе отвечает: — Я так думаю: одна надежда — заем, больше ничего.

— Одним словом, — положительно, с расстановкой, выговаривает один из сидящих за столом и покачивает утвердительно после каждого слова головой, — одним словом, хлопотать всем опчеством, чтобы поторопили заем, чтобы как не можно ускорить этую дело. А не то все чисто пропадем тут. Верно я говорю, али нет?

— Обязательно надоть поторопить, — чего тут и говорить.

— Вся сила в заимообразе.

Оживленно погутарив на эту тему, холодненские тут же постанавливают просить Мак-Криари, Арчера и русских друзей поторопиться с займом для них, так как положение дел не терпит отлагательства *).

———

*) Здесь речь идет о займе, который хотели сделать духоборы у канадского правительства или какого-нибудь банкира для всех духоборов без исключения. Имелось в виду на занятые деньги приобрести скот и земледельческие орудия, чтобы иметь возможность, не теряя время на заработки, приступить поскорее к обработке земли. Заработки, как казалось в то время большинству духоборов, не только не дадут им никакой возможности обзавестись хозяйством, но вряд ли смогут прокормить их. К работе «на стороне», да еще не земледельческой, духоборы не привыкли и выходили на нее очень неохотно.

Заем этот, который должен был осуществиться под обеспечение земли, занятой духоборами, при 8% годовых (нормальный канадский процент), однако не состоялся.

Сами духоборы отказались от него, так как к зиме дела их настолько поправились, что они в нем уже не нуждались.

 

— 255 —

 

— Кабы, вот, ежели б написать дедушке *), али квакарям... — слышится чей-то робкий, неуверенный голос.

— Чего написать-то? — поворачиваются к начавшему говорить духобору старички.

Перед ними захудалая потертая фигура, с серым изможденным лицом, с темными кругами под глазами. Несколько мгновений он не отвечает, переминаясь с ноги на ногу.

— Да насчет стеснения нашего, — слышится его жалобный, монотонный голос. — Може, как-нибудь жертва пришла бы или что.

Наступает неловкое молчание.

— Да хто е знае, как? — поглядывают нерешительно друг на друга старички.

Зибарев, морщась, мотает огорченно головой.

— Ць-а! Боже ты мой! — говорит он с болью в голосе. — Буде уже этой жертвы! Это один соблазн выходит, больше ничего. Говорите такое, что совестно даже слухать... Какую тебе еще нужно жертву! Мало нам люди помогнули?.. Нужно тебе скотину — возьми да выйди всем селением на просек али там на колышки: вот тебе и скотина и мука, все будет. Так нет, — каждый смотрит, как бы куды к формалю **) наняться, чтобы как подальше от опчества, чтобы деньгу к себе в карман брать, чтобы никто не знал, скольки у него денег есть... Хоронится каждый один от другого. А что из этого хорошего выходит? — ничего хорошего, окромя худого. Гляди, и денег много, а толку никакого не будя. Так они и разойдутся на пустяк. А выйди всем селением, захватись покрепче, — вот тебе и обзаведения... Ты не горься ***), что жертва не пришла: все одно ее не настарчишь на наше общество, — разве можно ее стольки натаскать,

———

*) Л. Н. Толстому.

**) Фермеру.

***) Не печалься.

 

— 256 —

 

чтобы наш мир прокормить, — ты сам подумай! От нея одна сварка, злоба, больше ничего не будя... Чем тут сидеть да жертву поджидать, приходили бы, кому нужно, к нам на Громовую гору, — у нас теперя есть работа; абы руки были, — живы будем!

— Это что и говорить: ежели бы всем селом взяться, — чего уж лучше!..

— Ну, тольки разве с нашим миром сладишь?..

— Прямо, кто куды смотрит: ослаб народ вовсе, дюже ослаб, всяя горя от этого.

— Дружности нету нисколько... — загалдели старики. Начинается в стотысячный раз бесконечный спор о том, что скот и фургоны, купленные из бонуса, разделены по селам неправильно.

— Нам вот что же дали? Пару быков да коня, — это на сто семнадцать-то душ. А что мы с конем с эстим будем делать, а? Скажи на милость! А в Спасском и душ меньше, и ездить им ближе, а туды пришлось две пары коней да хургон, не такой, как наш...

— Ну и к чему такое говорить! — защищаются спасские: — сами же знаете, какие пары. Наша четверка ваших быков не стоя. Один же конь никудышный совсем, калека, на него и хомута нету, — пасется только с другими конями для красы; говорил я, не брать его, а то только считаться будя, что у нас три коня, — так и вышло!.. А нешто на нем возить можно!.. Ну, скажи сам, можно?

— Да что вы гутарите зря: вы поглядите по записи, скольки ваши кони стоили и скольки наши быки с конем; куды ж это прировнять, — это совсем на рознь выходит.

— Так опять же и по записи не выходя. Ну, нехай наши дороже плочены, — так они ж скольки перетягали на всею общество и багажу и провианту, скольки на них, горемычных, перетягали, скольки их покалечили сменные кучера, покеда они до нас дошли... Сам знаешь... А ваши тольки, тольки как куплены...

Спор этот бесконечен. Припоминаются все цифры

 

— 257 —

 

до последнего цента, делается раскладка этих денег на души, потом переводится это все на животных, фургоны, и в конце-концов все-таки нет ни одного села, которое было бы довольно тем, что ему пришлось по определению старичков.

— Самое лучшее дело — это кабы взять да порубать топором на ровные части и коней, и коров, и сбрую, и фургоны: от тогды бы дюже бравочко поделилиси... — добродушно посмеивается Мелеша.

Слушать со стороны эти вечные споры тяжело и утомительно, и не трудно, конечно, слыша их по целым дням, упрекнуть людей в зависти, в сварливости, в мелочности и т. п. Но стоит только ясно представить себе все те условия, в которых находились в то время духоборы, все то, что пришлось им пережить до этого момента, — и тогда вместо готового уже сорваться обвинения вы удивитесь, как люди так мало еще ссорятся и не передрались, не переругались окончательно между собою.

Возьмем для примера хотя бы село Любомировку (Сев. уч.), где на 115 человек нет ни одной лошади, одна корова и пара быков, из которых один заболел. А нужно и строиться, и таскать бревна из лесу, и пахать, и главное — возить провизию за 60 — 70 верст, а то и более.

Само собой понятно, любомировцы не остались без хлеба: им помогли другие села, разложив их мешки по своим подводам; но много ли могут они вообще помочь друг другу, если на все 13 сел с населением в 1403 ч. имеется всего 18 пар скотины, да и того меньше, так как часть из них всегда больна?

Если вникнуть поглубже в их положение, то, повторяю, можно только удивляться как мало роптали и ссорились эти люди.

———

Съездка все еще шумела, разбившись на несколько групп, когда начал говорить Василий Потапов о том, „что как все мы братья одни, то должны бы и есть одно".

 

— 258 —

 

Говорил он коротко, просто, без всякого пафоса, без „жалких слов", спокойным, чуть заметно вибрирующим голосом, стараясь не волноваться, так как духобору этого не полагается: это считается дурным тоном. Но за этим спокойствием, за почти безразличной интонацией, чувствовались и глубокая ненарушимая убежденность в правоте своей идеи, и страстное желание видеть ее осуществленной в жизни.

Он указывал на то, что разрозненность духоборов прежде всего мешает им стать на ноги, обзавестись необходимым инвентарем, стать настоящими „хозяевами".

Теперь время трудное, и нужно всем собраться с духом и, сплотившись в одно целое, бороться с нуждой, голодом, холодом.

Он предлагал всем холодненским, елисаветпольским и карсским, всем духоборам, живущим в Канаде, соединиться в одну общину, с одним кассиром для всех членов ее. Чтобы всякий заработанный грош приносили рабочие этому кассиру, а выборный совет старичков распоряжался бы деньгами для нужд всего общества. Провизия, купленная на заработанные деньги, хлеб, снятый со своих полей, — все это должно делиться поровну между всеми...

— Какие такие карсские духоборы или там елисаветпольские, или холодненские, к чему такой раздел? — говорил он. — А то еще поделились на села, и каждое село — кабыть другой народ или нация какая выходит. Что же, ежели голодный брат сидит в Спасовке, а ты из Михайловки, так тебе уже об нем нечего гориться и думушки мало? Нешто тольки об своих михайловских тебе забота, или как? А другие что же чужие, что ли? Все это: там михайловские, ефремовские, карсские или холодненские давно оставить надо, коли мы в сердце своем желаем истинными христианами быть... Как мы именуемся христианской общиной всемирного братства, так это и исполнить должны в точности. Некуды уже делиться дальше, будя уже

 

— 259 —

 

ренства этого, сварки, смуты всякой. Забыли мы про завет наш и теперя, как овцы какие, путаемся без толку, скружились вовсе... Чтобы полюбовно жить нам в единой христианской общине, чтобы брат на брата никакого рен-

 

 

Василий Потапов.

 

ства не имел, — всем воопче чтобы жить, как истинным христианам надлежит...

Глаза Потапова горят ярким светом, он забыл „хороший тон", на смуглых щеках выступил от волнения румянец...

Заходящее солнце своими ласкающими золотистыми лучами мягко обнимает его стройную, проникновенную фи-

 

— 260 —

 

гуру и, пробираясь между длинных сиреневых, все вытягивающихся теней, в последний раз скользит по нем угасающим, горячим лучом.

— Что же, старички, как? Принимаете мое слово, али нет? Как скажете?.. — спрашивает он сидящих в молчании старичков.

Елисаветпольцы и карсские едва заметно неловко жмутся в своих тесных казакинах; во время речи Потапова они не раз переглядывались многозначительными взглядами.

Молчание становится тягостным.

— Это уж чего лучше было бы, ежели бы всей опчиной, — выговаривает, наконец, плотный елисаветполец, с жесткими, седеющими усами, с лоснящимся лицом. Серые глаза его осторожно перебираются с предмета на предмет, старательно обегая фигуру Потапова.

— Чтобы всем воопче, — прокряхтел его сосед.

— Первое дело — по-истинному, по христианскому закону, — раздаются нерешительные замечания. Фразы эти, как видно, с трудом вытягиваются из глотки и так и виснут неопределенно в воздухе.

Положение не из легких. Не соглашаться жить общественною жизнью, не соглашаться публично, говорить против общины вслух, при всей братии — дело совершенно невозможное. Это „неприлично" — в мужицком смысла этого слова, т.-е. не к лицу им.

К счастью для елисаветпольских и карсских, начинает говорить Н. Зибарев.

— Это ты, Вася, дюже хорошо надумал, лучше этого нечего бы и искать, — говорит он мечтательным голосом, тоном глубокого сочувствия. — Это уж верно... Ну тольки я думаю, сделать это трудно будя...

— Трудно-то, трудно, — соглашается Потапов.

— Главное, брат ты мой, дюже мы далеко раскинулись один от другого. Ты гляди-кось, где вы, а где, скажем, мы... Как тут общую кассу держать? Или, скажем, нужно какое дело обсудить всему опчеству. Когда это

 

— 261 —

 

старички сбредутся на съездку? Вот мы пришли сюды, отмахали 50 — 60 верст, да назад нужно столько же. И трудно и несподручно... Это надо бы обдумать как не можно получше...

— Обдумать, обдумать, — загалдели, обрадовавшись, старички.

— Не такое это дело...

— Не способно — вот главная сила в чем...

— Посоветовать надоть...

Часть стариков поднимается, часть остается на скамьях; говорят все сразу, разбившись на несколько групп. В сущности, лишь очень немногие решают вопрос по существу. У большинства он уже давно, еще во время речи Потапова, был решен.

Заняты больше приисканием более или менее приличных форм для отказа.

Уже поздно, скоро наступит ночь, а старики все еще путаются, гутарят о трудном деле, и никто не высказывается определенно.

— Ну, что же? — начинает решительно, несколько вызывающе, Мелеша. — Надумали что, али нет, старички? Надоть бы кончать уже дело этое...

— Да, пора, пора: ночь на дворе...

— Тут, как по-нашему, — продолжает Мелеша, — и путать долго нечего. Одним словом, пущай каждое село сейчас вот скажет: присоглашается оно на опчество, значит на общественную жизнею, вот как Вася присоглашает нас всех в одну братию, али нет? Только чтобы без лукавства, — говорит он с серьезными глазами: — никто ведь не неволя и никто тебя за язык не тяне, чтобы не отказываться...

— А ты что же сам-то? Нешто можешь ты за всею свою селению согласие на такое дело дать? — спрашивает не без злобы сиплым голосом старый елисаветполец, с огромными черными бровями и хищным лицом. Стоя неподалеку от Мелеши, он косится на него пренебре-

 

— 262 —

 

жительно через плечо, несколько свысока рассматривая его худую фигуру в старом казакине, протертом насквозь на одном плече. Он, видимо, сильно недоволен на Мелешу за такую определенную постановку дела.

— А то как же! А зачем же меня народ выбирал? Чего ради я сюда таскался? Я за свою селению ручаюсь...

— Ну, одначе, нам таково неловко выходить. Мы без селения, значит, никак не можем сами согласия дать. Не уполномочены мы на это...

— А кабы сейчас гутарили бы, чтобы порознь всем жить, тогда как? Небось тогда знали бы, что сказать за свою селению, — насмешливо говорит Мелеша, оглядываясь за одобрением на старичков Северного участка. — Одним словом, — почти кричит он, внезапно вскакивая с земли, словно ужаленный, и подходя к столу, — я за свое селение согласен... Пиши! — говорит он с детской простотой: село Троицкая, с Громовой горы, старичок Емельян Коныгин... согласны, чтобы воопче...

Пока записывается его селение, он стоит боком к столу и следит за записью.

— А теперя нехай каждое селение скажет, как хотит...

Всем становится не по себе. Слышатся отдельные голоса:

— На это мы не полномочены.

— Это без совету с селенией никак нельзя...

— Другое что, а об этом надоть распытаться как следуя.

— Чтобы после лукавства какого не вышло...

Вслед за Мелешей к столу подошло еще несколько старичков с Северного участка, которые просили записать их села в общину. Орловские и тамбовские (холодненские с Южного уч.) также выразили свое согласие, хотя уже и не так решительно. В главной массе старичков все громче раздавались голоса о том, что старички этой съездки для решения такого вопроса недостаточно уполномочены своими селениями.

В конце концов большинство взяло верх. Елисавет-

 

— 263 —

 

польцы и карсские напирали на недостаток полномочий, а некоторые из старичков Северного участка не соглашались на „единую общину" из-за дальнего расстояния, отделяющего их села от Южной колонии.

Таким образом окончательное решение этого вопроса было отложено до 25 июля. Кто-то из духоборов предложил подавать мнения не лично, а посредством письменных заявлений, чтобы дать большую свободу для выражения мнений.

К 25 июля каждое село представит посемейные списки, в которых каждая семья сделает надписи — „согласны" или „не согласны". Если же на бумажке не будет такой надписи, то это будет означать „не согласен".

Этим решением закончилась съездка 6 июля, и старички разбрелись по домам.

Несмотря на то, что не было ни одного голоса, говорившего против идей Потапова о соединении всех канадских духоборов в одну общину (кроме нескольких сел Громовой горы, мотивирующих свое несогласие дальностью расстояния), Василий Потапов и Мелеша, да и другие убежденные общинники после этого постановления старичков совершенно уже не верили в успех своего предприятия.

— Ну, теперя ничего не будет из этого, — говорил, безнадежно махая руками, Мелеша.

Василий Потапов грустно молчал.

 

Канада. Ассинибойя. Северный участок, село Михайловка.

10-е июля 1899 г.

Вернувшись домой, старички Северного участка собрались вчера, 9 июля, в селении Михайловке для окончательного ответа на предложение Василия Потапова. Привожу протокол этой важной по последствиям для Северного участка съездки целиком:

„Съезд старичков Северной колонии 9 июля 99 г.

 

— 264 —

 

На предложение кипрских жить одним обществом и иметь одну кассу для всех — отвечает:

1) Все 13 сел Громовой горы будут жить общественной жизнью и будут иметь одну общую для всех 13 сел кассу, но независимо от Южной колонии. Община Северной колонии устраивается независимо от Южной колонии главным образом из-за большого расстояния колонии друг от друга, при котором трудно сообщаться и собирать сходки для решения общественных вопросов.

Но, с другой стороны, старички обещают и просят: при первой нужде на Южном участке обращаться за помощью к ним, которая всегда будет подана, если только будет что дать.

2) Мука (вагон в Йорктоне 620 мешков) будет тратиться на себя и на всех нуждающихся в Южной колонии без отдачи. Нуждающиеся должны обращаться к совету старичков, который собирается по понедельникам в с. Михайловке.

3) Деньги от всех следующих заработков пойдут в одни руки кассира, выбранного обществом, и тратиться будут только с общего согласия.

4) Написано благодарственное письмо доктору Мерсеру за его помощь больным.

Северная колония обеспечена мукой приблизительно до 22 августа.

Кроме того, в Коуэне имеется еще около 60 мешков муки. Но, благодаря бездорожью, на нее нельзя рассчитывать. Мука эта должна тратиться главным образом на железнодорожных рабочих, принадлежащих как к Северному, так и к Южному участку — безразлично.

———

Из этого протокола видно, что все 13 сел Северного участка с 9 июля постановили соединиться в одну общину, как предлагал Потапов. Если они отделяются от Южной колонии, то происходит это только вследствие чисто внешних, неблагоприятных для соединения с Южной общиной условий.

———