О жизни Спиридона Кислякова до сих пор было известно немного. Большинство доступной информации содержалось в собственных сочинениях проповедника, изданных еще при его жизни — "Из виденного и пережитого. Записки русского миссионера" ("Христианская мысль", 1917), "Исповедь священника перед церковью" (К., 1919) и "Царь Христианский" (К., 1920), а также в отрывочных воспоминаниях современников. Печатались книги о. Спиридона и на Западе. В пятидесятых годах прошлого века вышло несколько изданий его воспоминаний на французском. В 1994 г., стараниями католического монаха из Бельгии Антония Ламбрехта, "Из виденного и пережитого" вышли также и по-немецки. Эти издания вызвали большой интерес в научных христианских кругах Запада. Однако в последнее время были найдены и готовятся к публикации рукописи нескольких фундаментальных произведений архимандрита Спиридона — [Дневник], [Из воспоминаний], [Размышления над Евангелием] и [Психологические типы]. Автору данной статьи посчастливилось ознакомиться с этими документами, которые в настоящее время готовятся к публикации в киевском издательстве "Центр православной книги". Они дают гораздо более полную картину биографии отца Спиридона, а также проливают свет на особенности его богословского видения.
Даже краткое знакомство с произведениями Спиридона Кислякова увлекает не только высоконравственным содержанием, но и уникальностью стиля — Спиридон пишет легко и душевно, так что в какой-то момент он предстает перед читателем невидимым собеседником, повествующим о своей жизни и приключениях духа. Биография отца Спиридона интереснейшие с исторической точки зрения материалы. Дореволюционные годы, Первая Мировая война, революция, гражданская война, эпоха зарождающегося сталинизма — эти вехи отечественной истории оставили неизгладимый отпечаток в жизни Спиридона, чьи произведения насквозь пронизаны духом эпохи.
Детские воспоминания Спиридона (содержащиеся в его рукописи [Из воспоминаний], а также в книге "Из виденного и пережитого") — это история о мальчике, который, родившись в бедной крестьянской семье, с первых лет своего существования был полностью поглощен поиском духовного содержания окружающего мира. Спиридон (в миру Георгий Степанович Кисляков) родился 4 марта 1875 года в с. Козинка Скопинского уезда (250 км к югу от Москвы). Это была простая русская деревня, жизнь обитателей которой, по свидетельству Спиридона, состояла из изнурительных сельскохозяйственных работ и редких праздников с неминуемым пьянством и мордобитием. Однако Спиридон с огромной нежностью вспоминает детские годы — свою мать, простую религиозную женщину, которая более всего на свете хотела, чтобы сын вырос достойным человеком и не походил на своего отца, который, судя по всему, не соответствовал идеалу христианской кротости. Спиридон сызмальства отличался повышенной чувствительностью. Особенно его увлекала природа, она была тем храмом, куда он и в детстве, и на протяжении всей жизни удалялся, чтобы в уединении предаваться размышлениям о Боге и созерцанию красоты его творения.
Восторженное и талантливое описание природных явлений, занимает значительное место в произведениях архимандрита Спиридона. По особенно трепетному отношению к творению он близок к одному из наиболее известному святых Западной Церкви — Франциску Ассизскому. Следует заметить, что для Спиридона тема Божьего творения была столь же близкой, а, возможно он даже дерзновеннее ставит вопрос о природе в десятках своих литургических гимнов. Уже очень рано в душе будущего монаха, помимо особого трепета к природе, зарождается острейший интерес к ее создателю. "Много, о, как много я в детстве думал о Боге! Меня еще очень сильно занимало то, как Бог появился? Откуда Он? …Почему я не Бог? Почему леса, камни, реки, солнце, луна, звезды, земля — не Бог? Как Бог может править и людьми, и солнцем, и звездами, и небом, и землею, и жизнью, и смертью? Ничего я не понимаю об этом, а уж как я хочу все это знать!" — пишет в своих воспоминаниях архимандрит. "Зрелый" Спиридон в своих воспоминаниях обращается к своей юности, вспоминая, какое огромное значение для него в те годы имело общение с Богом.
Мальчик, с детства наделенный удивительным поэтическим восприятием мира и неестественным для своего возраста духовным голодом, естественно, приходит в церковь, которая привлекает его своим эстетическим и духовным превосходством над окружающей деревенской реальностью. Христианские праздники, паломничества в близлежащий Задонск, а после и в Киев, вызывают в нем экстатический восторг. Особенно сердце будущего священнослужителя потрясают церковные песнопения — единственная на тот момент знакомая ему форма "высокого искусства".
Воспоминания Спиридона Кислякова о своем детстве полны интереснейших деталей. Однако сразу бросаются в глаза два события, которые в некотором роде предопределили его дальнейшую судьбу. Первое событие — это встреча крестьянского ребенка во сне с Оригеном. "Он с котомкою на спине, длинноликий, безбородый, босой, с палкою в руках явился мне во сне" — пишет Кисляков. Далее в своих воспоминаниях Спиридон вновь неоднократно упоминает о своей привязанности к Оригену. Как будто существовала некая невидимая пуповина, связывавшая русского миссионера с выдающимся богословом древности. Любопытно, что эта привязанность носила абсолютно иррациональный характер — Ориген был настоящим детским героем маленького Егорки, который, похоже, полюбил само имя этого богослова еще задолго до того как стал способен понять кто он таков и в чем суть его учения. Интересно, что именно общая с Оригеном идея всеобщего спасения (апокастасиса) стала впоследствии одной из центральных тем богословия о. Спиридона и нашла свое отражение в последней части его [Дневника]: художественном видении Страшного Суда и последующего спасения всех в Боге, которое посетило его за три года до смерти. Второе знаменательное событие своего детства Спиридон описывает такими словами: "В один из дней моих ранних лет я оставил дом и отправился в Иерусалим. Я от кого-то слышал, что там в День Святой Троицы апостолы получили огненные языки. Почему бы и мне не получить такой дар Неба? И вот я рано отправился искать тот Иерусалим. … Отойдя от села верст пять-шесть, я встретил женщину с ребенком, которая тотчас спросила меня: куда ты, мальчик, бежишь? Вместо ответа я ее сам спрашиваю: где находится Иерусалим и куда, в какую сторону мне нужно идти, чтобы найти его? Женщина смотрит на меня с удивлением и улыбается и говорит мне: я слышала, что Иерусалим находится в той стороне, где заходит солнце. Я поклонился и снова ударился искать Иерусалим. Стало вечереть. Пришел я в Журавинский лес; пошел сильный дождь, загремел гром, я свернул с дороги и присел под куст. Стало жутко. Устал. Есть захотел. Не спится. Хочется скорее добраться до Иерусалима. На зорьке, по-видимому, я только уснул. Утро. При восходе солнца я оставил свой ночлег, пошел прежней дорожкой опять в Иерусалим. Только что я начал проходить лес, как увидел за собою погоню. Отец догнал меня верхом и вернул домой. Здесь я был хорошо наказан". Тут мы видим сильное и непосредственное чувство доверия к Богу, преданность ему. Данное событие предвосхитило дальнейшую жизнь мальчика, который, единожды убежав из дому, так и пробродяжничал весь век, проповедуя нищим и обездоленным.
Этот первый неудавшийся побег приоткрывает еще одну сторону личности Спиридона Кислякова — чудачество, ведь паломничество в небесный Иерусалим — центральная тема для всех юродивых. В духовном облике взрослого Спиридона будут отчетливо прослеживаться некоторые черты, свойственные народной святости, а так называемые "юродивые" всегда будут присутствовать в его жизни, играя в ней роль неких "глашатаев воли господней". Следует отметить, что и первый учитель Спиридона — это "полуюродивый" крестьянин Степан (позже иеромонах Пронского монастыря Кириад), вместе с которым Кисляков отправляется в монастырь в соседний город Пронск, где остается церковной служкой. Однако через какое-то время Спиридон опять возвращается домой — долго сидеть на одном месте этому мальчику не по нраву. А через некоторое время во время паломничества в Задонский монастырь он получает невероятное предсказание от еще одного "чудака" — иеромонаха Иосифа: "Через год будешь на Афоне". Эта перспектива так поразила сердце тринадцатилетнего подростка, за плечами которого было всего два класса церковно-приходской школы, что он, забыв обо всем, во время паломничества в Киев решается идти пешком без денег в Одессу, с тем, чтобы оттуда переправиться на Афон. На этот раз "побег" оказывается удачным, и осенью 1889 года, благодаря невиданному упорству и счастливому стечению обстоятельств, Спиридон, оказывается в Андреевском скиту, расположенном в далекой греческой монашеской республике. Тут он, собственно, и превращается из отрока Георгия в послушника Спиридона.
Афон стал для Спиридона очередным потрясением. Время, проведенное тут, будущий миссионер называет лучшим в своей жизни. "Исполняя возложенное на меня послушание, я чувствовал, что нахожусь в какой-то духовной мастерской, в которой меня энергично и умело совершенно перестраивают" — пишет он об этом периоде своего личностного становления. Немалый раздел воспоминаний отца Спиридона посвящен описанию жизни и быта афонского скита, а также рассказам о его обитателях — монахах, старцах, подвижниках, многие из которых на страницах его повествования выписаны очень ярко и выпукло. Молодого послушника поражает красота и величие богослужений, особенно праздничных. "Такие всенощные, как под Рождество, Крещение, Благовещение, Вознесение, особенно Троицу, Преображение и т. п. своей торжественностью, необыкновенным духовным величием церковной мистической поэзии переносят человека с земли на небо, да еще на какое небо, где, чудится, не люди прославляют Бога, а сами бесплотные духи — херувимы и серафимы, превратившиеся в невообразимо сладостный тонический гимн воспевания и прославления воплотившегося Бога Слова в человеческую тварную природу!" — пишет он. Однако такое благоговение не превращает Спиридона в благочестивого "слепца" — он остро подмечает также и недостатки Афонской жизни — межнациональную рознь среди монахов, духовное тщеславие, а также нередкие случаи алкоголизма. Но подобные примеры не вызывают в Спиридоне злобы: "Те иноки, которые делают в своей жизни те или иные отклонения от духовного напряжения …просто выражают ими свою человеческую усталость или даже беспомощность в беспрерывной борьбе со злом в себе самих" — объясняет он.
В марте 1890 года Спиридон отправляется в Константинополь, где в течение двух с половиной лет исполняет послушание повара на Андреевском Афонском подворье. "Кто в этом городе не был, тот не знает, что такое вообще Константинополь! Царьград! Он — красота и гордость всех существующих на земном шаре городов" — восклицает Спиридон, однако далее отмечает, что именно в этом древнем селении ему, семнадцатилетнему юноше, довелось столкнуться с множеством невиданных доселе соблазнов. Красивые девушки, роскошная пища и шикарные вина, близкое соприкосновение со светской жизнью, "людская похвала" — большой город не на шутку искушал юного монаха. Однако Спиридону удалось преодолеть соблазны, и вместо того, чтобы пуститься во все тяжкие, он все активней размышляет над извечными богословскими вопросами, с юношеским пылом пытаясь разгадать загадку мироздания и раскрыть секрет возникновения человеческой души. Все сильнее молодого Спиридона начинает волновать проблема духовного тщеславия, а также "церковной гордости". С горечью описывает он чувства, возникшие в нем во время созерцания похоронной процессии патриарха Дионисия. "Процессия была торжественная, но в этом похоронном торжестве, была только мишурная внешность без всякого в себе религиозного настроения. Тогда я глубоко задумался и сквозь слезы сказал сам себе: "Убийцами христианства являются одни представители церкви Христовой!" Уже в это время становится заметным некоторый антагонизм Спиридона в отношении официальных церковных властей. Эти настроения Спиридон вкладывает в уста одного из своих собеседников, однако по тону повествования очевидно, что и сам автор придерживается аналогичных взглядов. "Семнадцать веков … своею властью духовенство, точно проволочным бичом, выгоняет Самого Христа из Его церкви, как ее Основателя … благодаря такой власти, которую они похищают у Христа, они и породили и доселе порождают всякие расколы и всякие разделения в Церкви" — эти строки Спиридона до сих пор звучат болезненно, но тем более актуально.
После Константинополя вновь Афон. Но вскоре Спиридон опять отправляется в путешествие, на этот раз назад в Россию — на Андреевское афонское подворье в Петрограде исполнять послушание певчего. После Афона жизнь в чиновничьем Петрограде представлялась Спиридону сущей мукой. Опять нагрянули соблазны большого города, духовный уровень местных монахов оставлял желать лучшего, не говоря уже о послушниках, принадлежавших, по словам Спиридона, к типу "монастырского босячества" и разрешавших себе откровенно хулиганские выходки. Вскоре Кисляков отправляется в родную деревню, где знакомится с юродивым крестьянином Максимом Павловским, встретившим Спиридона очередным в его жизни знаковым предсказанием: "Откуда ко мне пришел сибирский миссионер! Ах, Боже мой, сибирский миссионер! Дивны дела Божии!". Мы так никогда и не узнаем, в чем секрет столь часто сбывавшихся предсказаний в жизни отца Спиридона. Возможно, встречавшиеся на его пути "юродивые" действительно обладали даром "прозорливости", а может, и сам монах был тому причиной, вернее, его искренняя вера, дававшая ему могучий импульс для совершения невозможных на первый взгляд поступков. Надо сказать, Спиридон и сам интересовался проблемой сущности духовной прозорливости, приходя к выводу, что это определенное "гносеологическое божественное состояние", пребывая в котором человек переживает в себе божественную реальность. Как бы то ни было, а спустя буквально пару недель, уже в Петрограде келейник митрополита Палладия вдруг предложил Спиридону: "Слушай, мой друг, хочешь поехать в Сибирь в качестве миссионера...?". Спиридон, по его словам, был так потрясен удивительным стечением обстоятельств, что, не задумываясь, ответил утвердительно.
С этого момента в жизни Спиридона Кислякова начался абсолютно новый этап. В декабре 1894 он путешествует по железной дороге до Омска, а потом уже на конях через Томск едет в г. Бийск к епископу Мефодию. Тут в беседах с миссионерами, уже не один год проповедующими христианство алтайским жителям, он утверждается в желании стать миссионером. Как и в случае с путешествием на Афон, Спиридон загорается идеей и не желает замечать никаких преград для ее воплощения в жизнь. И вот 17 мая 1895 года он начинает проповедовать Евангелие в Алтайском крае. Как и прежде, новоиспеченный миссионер много времени уделяет размышлениям на общехристианские темы. В частности, судя по всему, именно в этот ранний сибирский период у него окончательно оформляется идея "всеобщего спасения", которая станет одной из центральных тем его [Дневника] за 1927 год. Однако теперь в его жизни открылся еще один духовный горизонт, который на многие годы станет для Спиридона источником бесконечных радостей и скорбей — это беседы с простыми людьми об их жизни, духовных поисках, надеждах и разочарованиях. Три года провел Спиридон на Алтае. Особую симпатию у миссионера, по его свидетельству, вызывали старообрядцы, с которыми в то время велась жесточайшая полемика. Спиридон был крайне разочарован методами, с помощью которых официальное духовенство боролось с раскольниками. Уже на Алтае миссионер выработал собственную стратегию, которой неукоснительно придерживался на протяжении всей жизни — он никогда не допускал в себе ненависти, даже к наиболее низко падшим и не желающим раскаиваться. Его оружием были любовь и поразительный дар слова, благодаря которому, судя по свидетельствам современников, на его проповедях рыдали даже самые отпетые нигилисты.
Спиридон Кисляков — фигура нетривиальная. Он напрочь лишен той соблазнительной фарисейской елейности, которая, к сожалению, нередко ощутима в некоторых формах современного благочестия. Следуя древней аскетической христианской традиции, в своих воспоминаниях он полностью обнажает свою душу перед читателем, откровенно повествуя не только о взлетах, но и о падениях. Так, к примеру, с душераздирающей простотой и искренностью описаны сцены борьбы молодого Спиридона со свойственной возрасту тягой к противоположному полу, в которой он однажды все-таки одерживает сокрушительное поражение. Спиридон оставался стоек к прелести обитательниц Константинополя, не сдался перед очарованием петроградских прелестниц — первое сильное чувство поджидало его на далеком Алтае в лице молодой обитательницы деревни Костин-Лог, простой девушки с неожиданным именем Олимпиада. Молодые люди, что называется, "по уши" влюбились друг в друга, и Спиридон дал клятвенное обещание жениться. Однако так и не решился открыться епископу в своих намерениях, начал колебаться и, в конце концов, уехал с Алтая в родную деревню, ответив отказом на письмо девушки с просьбой вернуться и выполнить свое обещание. По всему видно, что это решение Спиридону далось непросто. С разбитым сердцем он в 1898 году отправляется в заграничное путешествие. Константинополь, Афон, Александрия, Каир, Афины, две недели на о. Корфу, два незабываемых месяца в Иерусалиме, и в завершение — путешествие по Средней Азии. Надо полагать, столь насыщенный маршрут залечил прежние любовные раны молодого человека. Однако искушения на этом не закончились, и в Иерусалиме он вновь влюбился. На этот раз его сердце сразила молодая монастырская художница, которая отказалась выходить замуж, посчитав себя недостойной Спиридона. Впечатлительный юноша был сильно шокирован встречей с собственной сексуальностью. Он до конца жизни считал, что за два неудачных любовных эпизода был наказан "потерей дара слова" — то есть никогда более не мог проповедовать так хорошо, как до этих злополучных событий. Следует отметить, что тут Спиридон явно слегка преувеличивает — оставшегося дара ему все же с лихвой хватило, чтобы стать одним из наиболее выдающихся миссионеров и проповедников своего времени, а неудачи на любовном фронте стали хорошим уроком для будущего монаха, подтвердив его истинное призвание.
Далекое путешествие по центрам мировой цивилизации оказало большое влияние на Спиридона. Это было время своеобразного духовного перерождения, накопления внутреннего опыта и жизненных впечатлений. Спиридон увидел мир, в том числе и нехристианский, и был потрясен им. Он утверждался в своей вере и в собственном предназначении — вел проникновенные беседы о христианстве с дервишем из Смирны и среднеазиатским муллой, проповедовал Евангелие в глухих киргизских улусах. И все же, вернувшись в Сибирь, Спиридон ощутил, что его место именно в этом суровом крае. Через Омск и Иркутск он направляется к епископу Мефодию в Читу, откуда — в Игренскую миссию, где начинает проповедовать среди коренных народов, в частности бурят. Здесь он опять сталкивается с огромной проблемой — местное население не хочет и не может воспринять идеи, заложенные в христианстве, не в последнюю очередь в силу враждебно-формального подхода самих миссионеров к своей задаче. Спиридон обличает церковь за массовые крещения язычников, проводимые единственно с целью увеличения количества "единоверцев" в регионе. "Я как-то сразу понял, что значит обокрасть духовно человека, лишить его самого для него ценности, вырвать и похитить у него святое святых, его природное религиозное мировоззрение, и взамен этого ничего ему не дать, за исключением разве лишь нового имени и креста на грудь" — пишет миссионер в своей книге "Из виденного и пережитого". Именно на Забайкалье Спиридон осознал, что никого нельзя обратить силой — для того, чтобы люди искренне поверили, миссионер должен интересоваться их проблемами, помогать в лечении, оказывать всестороннюю моральную поддержку, стать, в конце концов, их искренним другом. Именно таким проповедником все пять лет работы в забайкальской миссии и на протяжении остальной жизни старался быть о. Спиридон. И именно поэтому он принял решение ограничиться проповедованием Евангелия язычникам, отказавшись их насильно крестить. Однако это было нелегко. Больше всего в этот период жизни Спиридона Кислякова тяготила обязанность участия в регулярных крестных ходах по Забайкальским деревням. Он с болью рассказывает об "обирании карманов народа", в которое превращались эти ходы. Много всего интересного происходило в жизни Спиридона в этот период. Особый его интерес вызывали буддистские ламы, поразившие миссионера "оригинальностью своих религиозных взглядов и широтой образования".
Пребывание в Забайкальской миссии стало по истине "осевым временем" в жизни Спиридона Кислякова. Здесь в 1903 году после очередной неудавшейся попытки жениться он принимает монашеский постриг и рукополагается во священники. Здесь же, помимо миссионерской деятельности среди коренного населения, в его жизни открывается новая страница — он начинает проповедовать заключенным. Вся биография отца Спиридона неразрывно связана с наиболее обездоленными слоями народа. Его никогда не тянуло проповедовать Евангелие толстосумам, он не искал "теплого места" и сытного ужина, всю жизнь оставаясь духовным отцом "униженных и оскорбленных". В 1905 году Спиридон становится духовником Читинской тюрьмы и Нерчинской каторги. С этого момента "Воспоминания" Спиридона тесно переплетаются с темой еще одного его произведения — [Психологические типы]. Тут следует отметить одну характерную особенность о. Спиридона — большая часть его произведений носит ярко выраженный диалогический характер. Это огромный массив бесед отца Спиридона с самыми разнообразными людьми, встречавшимися ему на жизненном пути — от случайных собеседников до близких людей. Казалось бы, этот удивительный человек ничего не забывает. Каждого человека, его, биографию, духовные и житейские проблемы он описывает с таким колоссальным вниманием, тонким психологизмом и любовью, что в результате перед читателем предстают судьбы сотен людей во всей их выпуклости и многогранности. Чтение Спиридона, в этом смысле, задача не из легких. Ведь основная масса его собеседников — это люди тяжелейшей судьбы — воры и насильники, убийцы и политические заключенные, проститутки и сумасшедшие, нищие и бродяги — в общем, те категории населения, реалистичное описание жизни которых может сильно ранить буржуазное сознание. Тем не менее, Спиридон не пытается "причесать" свои произведения под общепринятые общественные вкусы, он пишет резко и прямолинейно, "без купюр". Когда читаешь [Психологические типы], где скрупулезно задокументированы и типологизированы исповеди духовных чад отца Спиридона, то в определенный момент невольно напрашивается параллель с произведениями Ф.М.Достоевского, и становится как-то не по себе — ведь у последнего как-никак литературный вымысел, а тут нагие и страшные человеческие судьбы, страдания невыдуманных людей. Становится понятней и личность самого Спиридона, который сумел пропустить через себя столько людского горя, не только не потеряв рассудок, но и сделав все возможное, чтобы хоть как-то облегчить духовную боль своих собеседников. За годы поездок по лагерям и тюрьмам Спиридон стал по истине выдающимся психологом и антропологом. Однако в отличие от современных антропологов, стремящихся к мнимой объективности при описании жизни человеческих сообществ, Спиридон ни разу не позволяет себе презрительного или отстраненного отношения к окружающим, его позиция всегда остается исполненной любви и сострадания.
За уникальные душевные и проповеднические качества Спиридон очень быстро заслужил огромную любовь и уважение тысяч сибирских заключенных. Однако отношения с властями, как с церковными, так и с гражданскими, у него складывались отнюдь не гладко. Это естественно, ведь начальство всегда с подозрением относится к "несистемным элементам", а именно таковым и являлся Спиридон Кисляков. Критика в адрес властей, а также растущая популярность среди арестантов привели к тому, что после революции 1905 года Спиридон был арестован карательной экспедицией как политический деятель. Возмущенные заключенные собрали 14 тысяч подписей и послали телеграмму на имя царя с просьбой подержать их духовного пастыря. Естественно, просьбу тюремного населения никого не собирался рассматривать всерьез, и весь 1906 год Спиридон провел под домашним арестом.
После первой русской революции и последующего ареста Спиридон в 1908 году переселяется на Украину, с которой отныне будет связана вся его жизнь. Сначала он переезжает в г. Кременец, затем четыре года проводит в Каменце-Подольском, где переживает очередную любовную драму и впадает в крайнее душевное смятение. Накануне Первой мировой войны, в 1913 году Спиридон Кисляков переводится в Одессу. Он вновь посвящает себя духовному окормлению обездоленных — на этот раз судьба его приводит в одесские ночлежки, где он с ужасом наблюдает нечеловеческие условия жизни рабочих. Тем не менее, это зрелище не пробуждает в нем интереса к популярным лево-радикальным идеям — выход из сложившейся ситуации он ищет не в пламени мировой революции, а в проповеди истинной евангельской любви, нашедшей свое наивысшее проявление в "Нагорной проповеди" Иисуса Христа. Однако на этот раз его веру ожидает суровое испытание. Война бросила вызов взглядам Спиридона и породила в нем глубочайшие духовные противоречия, детально описанные в книге "Исповедь священника перед церковью". Узнав о начале войны, Спиридон Кисляков не может смириться с мыслью, что официальная церковь поддержала массовое человекоубийство и начала активную пропагандистскую деятельность среди мобилизуемого населения. Священник и раньше прохладно относился к Церкви как исторической институции, а теперь, казалось бы, и вовсе в ней разочаровался. Он проклинает тот день, когда Церковь в третьем веке своего существования завязала роман с государством. Это заигрывание с мирскими властями, по мнению Спиридона, отравило существование Церкви и привело к формированию некой симулятивной модели христианства, которая не имеет ничего общего с его Основателем. Кроме того, Спиридон всерьез задумывается над антиномией, заложенной в самом Священном Писании, где ветхозаветное "око за око" соседствует с Нагорной проповедью Христа и заповедью любить своих врагов. Спиридон однозначно склоняется к евангельской традиции, он много раздумывает над постулатами Нагорной проповеди и через несколько недель после начала войны произносит проповедь в Андреевском Афонском подворье в Одессе, которая кончается словами: "пока христиане будут вести войны, до тех пор они ни в коем случае не имеют права называть себя христианами". Естественно о таком вызывающем свободомыслии священника сразу узнало церковное начальство, обвинившее Спиридона в толстовстве. Действительно, из всех литературных и общественных деятелей своего времени Спиридон выше всего ценил Льва Толстого, который порой даже являлся ему во сне и подолгу беседовал со священником о христианстве. Однако отнюдь не толстовство стало причиной пацифистских настроений Спиридона, а слова, заложенные в Евангелии о сущности христианской любви.
Именно здесь Спиридон ощутил огромное внутренне противоречие. Христианин в нем столкнулся с гражданином. Он вдруг заразился всеобщим народным психозом, "воодушевленным стремлением к войне", ему самому стало больно за судьбу родного Отечества. После конфликта с церковным начальством оставаться в Одессе не представлялось возможным. И Спиридон принимает мужественное и единственно правильное, как ему казалось в тот момент, решение — самому отправиться на войну. В 1915 году священник в качестве полевого проповедника отправляется на Юго-Западный фронт. Военные госпитали, затем этапный пункт — по началу Спиридон проникается всеобщим патриотизмом и несколько отвлекается от своих тяжелых антивоенных дум. Воодушевленные талантливыми проповедями Спиридона молодые солдаты колоннами отправляются в бой, однако один из них наивно спрашивает у пастыря: "Как же я могу идти убивать после причастия Тела и Крови Христа?". Эти слова вновь возвращают Спиридону все его тревоги и у него начинают сдавать нервы. Постепенно разгул патриотического энтузиазма затухает, а война становится суровой и беспощадной хозяйкой положения. Эпидемия холеры, которая не миновала и Спиридона, массовая гибель солдат, участившиеся случаи дезертирства и сумасшествия… Человеку с душой отца Спиридона пережить ужасы войны было в стократ труднее, чем кому бы то ни было — ведь каждую разбитую судьбу, каждую израненную душу он пропускал через себя, через призму своей сострадательной любви. Церковному начальству ничего не было известно о духовных метаниях отца Спиридона, и именно в этот тяжелый 1915 год он был поощрен за заслуги перед Родиной, то есть за массовую провоенную агитацию солдат, и возведен в сан архимандрита. Через некоторое время в судьбе Спиридона происходит знаковое событие. Во время посещения одной из прифронтовых частей священник видит немецкий аэроплан с черным крестом. В тот момент, когда из креста посыпались смертоносные бомбы, в голове Спиридона мелькнуло: "Сим победиши". Эта фраза, по преданию, была начертана на кресте, явившемся императору Константину в знамении перед одной из его победных битв, и символизирующая скорое принятие Константином христианства и последующее сближение церкви с государством. В Спиридоне случился перелом — он, по его словам, вдруг окончательно убедился, что современное государство является "самым злейшим врагом Христовым", а современная церковная жизнь — суть "сплошная открытая измена Христу". Несколько бессонных ночей провел архимандрит Спиридон, прежде чем решиться написать исповедь с изложением своего отношения к войне, государству и церкви, а также с отказом участвовать в дальнейшем одурманивании солдат. Искренний и бесхитростный проповедник уже было отважился передать свою гневную речь одному из высших органов церковного управления — Священному Синоду, что, скорее всего, привело бы к наложению на него канонического наказания. Спиридону повезло, причем дважды. Сперва его "задушевный киевский друг" (коим, судя по всему, был профессор КДА Василий Экземплярский) целый год убеждал архимандрита воздержаться от передачи документа Синоду и подождать Церковного Собора. Затем, по некоторым свидетельствам, когда миссионер обратился к Собору, симпатизирующий о. Спиридону Святейший Патриарх Тихон никуда не передал этот документ, и спас тем самым его от канонических прещений.
Больше Спиридон на войну не возвращался. Да она, собственно, и закончилась, а в Российскую империю пришла новая беда — вспыхнул пожар революции. С тяжелым сердцем в 1917 году сорокадвухлетний Спиридон Кисляков, не принимавший революционеров и считавший их негодяями и убийцами, переезжает в Киев, где проживет до конца своих дней. В Киеве Спиридон не порывает с миссионерской деятельностью — здесь он совместно с рабочими-железнодорожниками основывает братство Сладчайшего Иисуса и принимается духовно окормлять наиболее неимущих и люмпенизированных киевлян. Кроме того, в Киеве у Спиридона начинается новый, рефлексивный этап биографии — он занимается религиозно-публицистическим творчеством, публикует несколько своих книг. В 1917 году в журнале "Христианская мысль" под редакцией уже упомянутого нами Экземплярского выходит автобиографическое сочинение "Из виденного и пережитого". Затем как часть автобиографии издается "Исповедь священника перед церковью", а в 1920 году из-под пера Спиридона Кислякова появляется еще одно весьма любопытное произведение — "Царь Христианский". Эта книга, где в расширенной форме изложены мысли, фигурировавшие в "Исповеди", написана в форме диалога. Однако на этот раз это не привычные для Спиридона диалоги с его духовными чадами, а платоновский "текст в лицах" — действие произведения происходит на вершине горы, где бродяга АО семь дней и ночей излагает четверым ученикам и трем ученицам свое учение о Христе.
В Киеве отец Спиридон впервые в жизни становится частью интеллектуального кружка — у него появляются друзья-богословы, с которыми он в окружении учеников ведет продолжительные беседы о миссии христианства в современном мире. Это коммуникативное пространство, столь важное для любого мыслителя, в том числе и христианского, формируется постепенно. Следует отметить, что в Киев Спиридон Кисляков попал именно благодаря Василию Экземплярскому, к которому миссионер приехал поделиться травматическими послевоенными переживаниями. А уже в самом начале киевского периода жизни Спиридона происходит еще одна встреча, которая впоследствии перерастет в многолетнюю дружбу. Проповедник встречается с недавно вернувшимся с фронта талантливым юношей, которому в будущем суждено стать священником, церковным писателем и мучеником — Анатолием Жураковским. Совместно с о. Анатолием Жураковским о.Спиридон разворачивает активную проповедническую деятельность в революционном Киеве. Они ходят по казармам и рабочим кварталам, везде встречая доброжелательное отношение, а в 1918 году приходят на помощь пострадавшим после обстрела Киева — собирают одежду, продукты питания, организуют уход за детьми. Когда в 1920 году выяснилось, что Жураковский болен ставшим привычным в те страшные годы туберкулезом, отец Спиридон не сидит, сложа руки. Пользуясь своей популярностью среди народа, он и раньше привозил в голодающий город продукты, подаренные ему деревенскими жителями, и тем поддерживал жизнь профессоров киевской Духовной Академии. Теперь по тем же каналам он договаривается организовать в небольшой деревне импровизированный храм в обмен на то, чтобы в этом же помещении была предоставлена комнатушка больному Жураковскому. Пребывание на свежем воздухе и относительно полноценное питание привели молодого воспитанника отца Спиридона в чувство, и уже в 1920 году он был рукоположен в священники.
Архимандрит Спиридон становится настоятелем Преображенского храма — бывшей старообрядческой церкви на ул. Павловской, которая, к сожалению, была снесена советскими властями в семидесятые годы. Здесь он служит Литургию с открытыми царскими вратами — этим почетным правом священнослужитель был благословлен патриархом Тихоном. Спиридону нравилось служить подобным образом — ведь при открытых Царских Вратах прихожане всегда видели, что происходит в алтаре и не были изолированы от предстоятеля. Кроме того, новый настоятель Преображенского храма ввел ряд других дерзновенных нововведений — он использовал в богослужении русский язык, а также ввел в своем храме, по примеру Иоанна Кронштадского, общую исповедь, когда кающиеся во всеуслышание исповедовали свои грехи. Памятуя о своем разочаровании в "государственной" религиозности, Спиридон во всем пытался наследовать традициям Древней Церкви.
В конце 1926-1927 гг. архимандрит Спиридон пишет одно из своих главных сочинений, до сих пор остающееся неизданным. Это [Дневник], в котором Спиридон с неожиданной для Православной традиции силой и откровенностью, раскрывает свой духовный опыт. [Дневник] — это сборник литургических гимнов, стоящих на скандальной грани юродства самообличений и размышлений о судьбе и современном состоянии Церкви. Читать его нелегко, открывающийся взору современного человека религиозный опыт автора шокирует своей силой любви к Богу. В [Дневнике] нашла развитие давнишняя идея миссионера о всеобщем спасении. Это произведение ставит отца Спиридона в один ряд с наиболее выдающимися христианскими визионерами. По своей форме оно значительно отличается от предыдущих книг этого мыслителя, хотя, по своей сути, вновь является диалогичным. Тем не менее, на этот раз Спиридон ведет коммуникацию радикально иного уровня — он продолжает древнюю традицию "разговора со своей душой", где изображенное сознание всегда нетождественно уже изреченной мысли. Весь Дневник построен на повторяющемся сюжете — ежедневно архимандрит удаляется на природу, которую с детства считал лучшим местом для проникновенной молитвы, где впадает в экстатические состояния, описанием которых и посвящена значительная часть страниц данного произведения. Первые опыты откровенной литературно-философской беседы с самим собой Спиридон Кисляков делает и в более ранних произведениях, но в Дневнике эта тема становится основополагающей. Подобный жанр делает эту книгу по-своему уникальной — ведь для православной традиции он весьма нехарактерен. Обычно мистики и аскеты Востока выражали свой духовный опыт прикровенно — используя аллегории и метафоры, нередко в стихах (Симеон Новый Богослов). Способ же выражения сокровенного опыта, встречающийся в дневнике архимандрита Спиридона, более характерен для западной традиции, где нашел широкое распространение жанр духовной автобиографии. В православной традиции Дневник сопоставим с одним с известной книгой о. Сафрония Сахарова "Видеть Бога как он есть".
В конце 1927 года, одновременно с окончанием работы над Дневником, у архимандрита Спиридона начинаются новые проблемы с церковными властями. Уже осенью этого года он активно выступил против политики митрополита Сергия, который, став во главе Русской церкви, опубликовал "Декларацию" о лояльности к советской власти, содержащую известную фразу "ваши радости — наши радости". Этот документ означал, что Первоиерарх Русской Церкви пошел по пути компромисса, закрыв глаза на преступления большевиков против Церкви и страдания многих иерархов, которые тогда пребывали в лагерях и тюрьмах. Церковь раскололась на две неравные части — тех, кто поминал митрополита Сергия и "непоминающих". Часть епископов вышла из юрисдикции Сергия, образовав параллельную ему церковную иерархию. Спиридон Кисляков, всегда критически относящийся к компромиссам, оказался среди "непоминающих". А с ним и его духовное окружение — будущие новомученники о. Анатолий Жураковский, о. Андрей Бойчук, и о. Евгений Лукьянов. Эти священники вместе с еще двумя единомышленниками в 1928 году подписывают антисергианское "Киевское воззвание" и становятся киевскими лидерами "иосифлянского" движения — последователями политики митрополита Петроградского Иосифа, осудившего митрополита Сергия и разорвавшего с ним евхаристическое и молитвенное общение. Катакомбная, или как она еще называлась, Истинно Православная Церковь в Киеве была представлена четырьмя крупными общинами, одну из которых и составили прихожане Преображенского храма, настоятелем которого был Спиридон Кисляков. В разное время здесь, помимо Спиридона, служили и Е.Лукьянов, и А.Бойчук и А. Жураковский. Уже к 1929 году отношения общины, возглавляемой архим. Спиридоном и о. Анатолием Жураковским с остальными киевскими иосифлянами резко ухудшились. Причиной тому стали допускаемые Спиридоном литургические "нововведения", а также якобы "еретические" сочинения архимандрита. Один из соавторов "Киевского воззвания" обратился с жалобой на архим. Спиридона и к митрополиту Иосифу и тот обязал архимандрита повторно раскаяться (первый раз Спиридону приносить покаяние Патриарху Тихону еще в 1923 году). Более того, митрополит Иосиф потребовал, чтобы в качестве епитимии на Спиридона был наложен годичный запрет на служение при открытых Царских вратах. Анатолий Жураковский попытался отменить этот запрет, однако на тот момент среди иосифлянских архиереев уже царила неразбериха, связанная с арестами священнослужителей. Спиридон в конце концов принял решение поехать к месту ссылки митрополита Иосифа, но так и не успел осуществить свой замысел. 11 сентября 1930 года в праздник Усекновения главы Иоанна Крестителя большое и любящее сердце этого выдающегося человека навсегда остановилось. По одной из версий, пятидесятилетний архимандрит умер от сердечного приступа, по другой — погиб от множественных пчелиных укусов, забравшись на дерево и неосторожно зацепившись за ветку рясой. Конечно, учитывая прижизненные чудачества Спиридона Кислякова, второй вариант не выглядит таким уж невероятным. Тем более, что сам архимандрит в одной из своих книг писал, что должен умереть каким-то неожиданным образом. Как бы то ни было, а 16 сентября 1930 года на похороны этого потрясающего человека собрались все босяки, бомжи и бессеребренники города Киева. Судя воспоминаниям священника Анатолия Жураковского, за тринадцать лет жизни в Киеве Спиридон Кисляков успел обаять и отогреть сердца тысяч людей — похоронная процессия растянулась на несколько километров, от Соломенского базара до Соломенского кладбища. Провожая в последний путь лучшего друга и духовного наставника, Анатолий Жураковский такими словами описывал уникальную атмосферу этих похорон: "В это воскресенье пришлось быть свидетелями и участниками необычайного: эта толпа, тысячи людей, вышедших навстречу гробу священника, — необычайна, эти люди, стоявшие около церкви в течение многих часов, встречавшие на улице, на окраине города, пришли не ради любопытства, суетной мысли, пришли хоронить своего священника, вождя, друга, научившего их верить, любить, молиться. Всё было необычайно: толпа, цветы, венок, который несли нищие, толпы детей... Может быть, когда-нибудь город наш видел более торжественные, многолюдные похороны, но не было более необычайного, чем это погребение, необычайного потому, что человек, которого мы провожали, был необычайным, не похожим на других...". Необычайной в этих похоронах была и еще одна страшная правда. Архимандрит Спиридон оказался едва ли не единственным из всех своих друзей, кто умер собственной смертью. Тучи над религиозно-интеллектуальным кружком, сформировавшимся еще в годы революции, сгущались с неумолимой быстротой. В 1931 году был арестован и сослан на погибель в советских лагерях о.Анатолий Жураковский. В 1937 его расстреляли. Священник Евгений Лукьянов, также сосланный в лагерь, в 1933 году был освобожден на четыре года, в течение которых не прекращал заниматься запрещенной церковной деятельностью и чтить память своего духовного наставника, проводя по архимандриту Спиридону регулярные панихиды на Соломенском кладбище. Но и он в 1937 году был арестован и расстрелян. В десятилетие, последовавшее за кончиной о.Спиридона, церковь потеряла многих наиболее преданных и благородных своих служителей, отказавшихся идти на компромисс с собственной совестью. Как бы это кощунственно не звучало, но Спиридону Кислякову по-своему повезло — он ушел, не видя ужасов сталинских репрессий и Второй мировой войны, которые окончательно разбили бы его и так разорванное сочувствием к человеческому горю сердце. По свидетельству сына о. Евгения Лукьянова, НКВДисты, во время допросов его отца очень сокрушались о том, что им не удалось расстрелять о. Спиридона.
Полноценное осмысление потрясающей биографии и интереснейшего творческого наследия Спиридона Кислякова, безусловно, еще впереди. Это огромная удача, что, наконец, благодаря публикации бесценных архивов архимандрита, мы сможем открыть для себя заново эту уникальную личность. Чего бы хотелось избежать на этом пути — это формализации образа о.Спиридона, попыток подогнать его под определенные рамки и "каноны". Спиридон Кисляков всю жизнь оставался церковным нонконформистом, разрушая стереотипы и презирая все формы духовного окостенения. Он был, прежде всего, очень простым, бесхитростным и кристально искренним человеком, в чем очень походил на еще одного выдающегося деятеля церковной истории ХХ века — митрополита Антония Сурожского. "Мир есть письмо Бога к людям" — в этих словах, приписываемых Спиридоном Кисляковым Платону, отражено и его собственное кредо. Всю свою жизнь архимандрит Спиридон читал это письмо, и именно поэтому запоминал все исповеди — ведь они были для него частичкой божественного послания, которое он попытался передать и нам, потомкам, в своих литературных произведениях. Масштаб личности этого человека — от моря до моря — от сибирской каторги до одесских ночлежек. Не менее велика и подлинность, глубина его переживаний. Проблемы, которые других не мучили, поскольку они знали правильные ответы из книг, Спиридон решал экзистенциально. Любил, не только духовно, но порой и плотски, а все оттого, что обладал колоссальным умением любить. Страдал, потому что не мог не страдать, видя мучения окружающих. Метался, сомневаясь в себе и окружающем мире, искал в нем и, временами, находил ростки истинного христианства. Он прожил свою жизнь по-настоящему, сердцем, вместив в себя невместимое. Он был чудаком, это несомненно. Но церковная история изобилует чудаками, а многие из них не взирая на все свои "чудачества" прославляются Церковью как святые.
Дата публикации: 26.06.2007