Автор настоящей статьи знакомит читателей с историей и судьбой крупнейшей русской религиозной сектантской общины, и поныне существующей в США.
НИТОБУРГ Эдуард Львович — заслуженный деятель науки РФ, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН.
Как известно, самые ранние проявления недовольства церковным православием в русском народе относятся к XVI в. После раскола российской православной церкви в XVII в. они заметно усилились. XVIII век ознаменовался появлением в ряде губерний множества религиозных общин, а к концу XIX в. в России насчитывалось до 2 млн. раскольников и сектантов, не считая членов тайных сект, формально не порвавших с официальной церковью. Но особо вредными, по определению Святейшего синода, тогда считались духоборы, молокане-прыгуны, хлысты, штундисты, субботники.
Духоборы отвергали церковные догматы, в том числе о триедином боге. Веря в божественность Иисуса Христа, они не признавали каких-либо земных представителей бога и посредников между ним и людьми, святых угодников, святых мощей и т.д. Их мировоззрение основывалось не на Библии, а на "внутреннем откровении". Поэтому они отвергали церковь с ее иерархией и обрядностью. Исповедуя идею пацифизма, считая всех людей братьями и отвергая войны, духоборы категорически отказывались от военной службы. Все это рано сделало их объектом гонений со стороны православной церкви и репрессий со стороны властей. Уже при Александре I и позже их переселяли из Центральной России и с Украины в закавказские губернии и Тверскую область1.
В конце 60-х годов XVIII в. от духоборов отпочковалась религиозная секта духовных христиан, или молокан. Это закрепившееся в народе название сами они объясняли тем, что их учение заключается только во вкушении "млека" — слова божьего. Подобно духоборам, они также отказывались от церковного формализма и не признавали никаких посредников между Богом и человеком, кроме Христа, никакого священства, церковной иерархии, храмов с украшениями, иконами и свечами. Но, основывая свое вероучение на Библии, в отличие от духоборов не отвергали церковный догмат о триедином Боге и никогда не вступали в острый конфликт с государством. Истинным смыслом жизни, спасения и блаженства человека молокане считали раскрытие заложенного в него Богом доброго начала, нравственного совершенства людей. В их общинах не было ни старших, ни младших, все считались равными во Христе. По сути молоканство явилось разновидностью христианского теизма.
Хотя указом Александра I молоканам в 1805 г. было дано право исповедовать свою веру, они, под нажимом православного духовенства, вскоре стали подвергаться гонениям. Их переселяли с одной окраины на другую, их лидеров ссылали. В 1839 г. уже царь Николай I освободил молокан на 50 лет от воинской службы с условием, что они переселятся из Центральной России в Закавказье; затем это и было осуществлено. В середине XIX в. среди молокан, перемещенных в Закавказье, появилось руководимое "пророком" М.Г.Рудометкиным течение "прыгунов", приводивших себя на своих радениях в состояние крайней экзальтации и неистовства, с прыганьем, говорением на "иных языках" и нисхождением на них "святого духа", которому Рудометкин придавал особую роль в своем учении о вере. В отличие от остальных, так называемых постоянных, молокан прыгуны ожидали второго пришествия Христа и готовились к наступлению "тысячелетнего царства Божия" на земле. Проклятия Рудометкина по адресу "русского, кровьми пьяного царя" и усилия его всячески оградить своих приверженцев от православия и остальных молокан привели в 1859 г. к его аресту. Он был брошен в Соловки, где и умер в 1877 г.
Между тем в 80-х годах XIX в. Святейший синод под руководством К.П.Победоносцева развернул преследования русских духоборов, молокан и субботников, белорусских староверов, украинских штундистов, немцев-меннонитов. А поскольку в 1889 г. 50-летний срок освобождения молокан от воинской службы закончился, лидеры закавказских прыгунов обратились к царю с петицией о продлении этого срока. Когда же из Петербурга был получен отказ, то перед ними возник вопрос о необходимости коллективного ухода из России и практических путях данного решения.
Российскому праву тех лет, как писал в начале XX в. исследователь этой проблемы, "понятие эмиграции неизвестно, ибо не определяет нормального выхода из российского подданства и не признает бессрочного пребывания российских подданных за границей"2. Законодательство Российской империи не допускало свободного перехода в иностранное подданство и ограничивало пребывание россиян за границей согласно статье 207 Паспортного устава издания 1907 г. (Свод законов, т. XIV) сроком в пять лет. Поэтому вплоть до 1917 г. эмиграция оставалась в России полулегальным явлением, молчаливо признаваемым властями, но официально так и не урегулированным.
Статистику эмиграции в точном смысле этого понятия заменяла статистика выезда и въезда российских подданных через границы, в которой хотя и указывался пол пассажира, но данные о национальности, возрасте, семейном состоянии, а иногда и стране назначения и губернии, откуда выехал пассажир, отсутствовали. Не случайно почти все исследования, посвященные проблемам эмиграции из Российской империи в США, основаны на материалах американской иммиграционной статистики. За первые 60 лет существования этой заокеанской республики туда прибыло лишь около 60 тыс. выходцев из Российской империи, зато в последующие 40 лет — не менее 3,3 млн. Но доля "русских" — велико-, мало- и белорусов — среди них в XIX в. едва ли превысила 1 — 1,5%, а в XX в. — 5% (45% российских иммигрантов составили евреи, бежавшие от погромов, 27 — поляки, около 10 — литовцы и латыши, 8,5 — финны, около 6% — немцы) 3.
В 1898 г. особым распоряжением царя (под давлением российской и зарубежной общественности) был разрешен выезд за границу приверженцев секты духоборов. При этом также запрещалось возвращение обратно, а нарушителям грозила "высылка в отдаленные места". На рубеже XIX—XX вв. несколько тысяч духоборов из Закавказья переселились в Канаду и вскоре там, а затем в Калифорнии побывали посланцы закавказских молокан с целью разузнать о качестве земли и условиях ее приобретения в Северной Америке.
Начавшаяся в январе 1904 г. русско-японская война ускорила исход молокан из Закавказья — первая группа их из района Карса в составе 30 человек через Батум, Одессу, Бремен, Нью-Йорк добралась до Калифорнии и осела там в том же 1904 г. Некоторые другие группы прибывали туда даже через Аргентину и Чили. Большинство прибывших поселились в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. В 1906 г. группа молокан приобрела землю в принадлежащей Мексике Нижней Калифорнии, примерно в 100 километрах к югу от границы с США, создав сельскохозяйственную колонию, получившую название ранчо Гуадалупе. Попытка другой группы молокан в 1906 — 1907 гг. обосноваться на Гавайях потерпела неудачу. Но в 1911 г. группе прыгунов удалось основать свою колонию с прекрасной землей и системой ирригации в штате Аризона близ г. Глендейл, где до того была построена крупная плотина им. Т. Рузвельта. В 1913 г. несколько молоканских семей поселилось в долине Сан-Хоакин, положив начало ядру будущих колоний Керман, Шафтер, Делано и Портервилл в Средней Калифорнии. В 1914 г. группа из 35 семей переселилась из Лос-Анджелеса в штат Вашингтон, где осела в графстве Дуглас, в 60 км от г. Спокан. А в 1915 г. часть покинувших колонию в Гуадалупе и вернувшихся в Лос-Анджелес молоканских семей основали колонию Керман в калифорнийском графстве Фресно. Появились маленькие молоканские колонии в районе городков Элмира и Шеридан близ г. Сакраменто. Общее число молокан, прибывших в США из Закавказья к началу первой мировой войны, не превышало 4,5 тыс., главным образом прыгунов, официально называвших себя "духовными христианами", но немало и постоянных, называвших себя "духовными молоканами". Однако далеко не все молокане покинули тогда Закавказье.
В Сан-Франциско первые 20 семей и десяток неженатых молокан поселились в 1906 г. Свою новую жизнь они начинали с работы в качестве землекопов, чернорабочих на фабриках и заводах. В Лос-Анджелесе молокане в те годы работали на лесопилках и лесоскладах, в деревообрабатывающей промышленности, на уборке фруктов, занимались рыбным промыслом, извозом. Женщины работали в прачечных, на консервных и кондитерских фабриках. По численности русская община в годы первой мировой войны стала крупнейшей в Калифорнии и молокан в Лос-Анджелесе было втрое больше, чем в Сан-Франциско4.
В 1919 г. русская иммигрантка, окончившая Южно-Калифорнийский университет, Л.Соколова опубликовала в серии социологических изысканий под редакцией известного тогда этносоциолога Э.Богардуса исследование жизни и быта молоканской общины Лос-Анджелеса. По ее данным, в 1915 г. русское "славянского происхождения" население города насчитывало 3750 человек, в том числе 100 православных и 3650 сектантов. Среди них было 3350 молокан (3100 прыгунов, 250 постоянных), 50 духоборов, а также субботники и др. Исследование охватило 50 молоканских семей, в которых числилось 270 человек" (8% всех молокан), т.е. в среднем от 4 до 5 человек в семье. Жены в большинстве случаев работали, девушки обычно начинали работать, выйдя замуж. Оплата труда мужчин в 1915 г. составляла в среднем 13,5 долл., а женщин — от 4 до 10 долл. в неделю. Молокане жили скромно, не пьянствовали, не курили, не посещали увеселительных заведений. Комнаты их не украшались — на стенах ни картин, ни портретов не было, но чистота и опрятность строго соблюдались. Деньги копились прежде всего на покупку или постройку дома, и уже в 1915 г. 26 семей из 50 жили в собственных домах стоимостью от 800 до 4000 долл. В годы первой мировой войны многие молокане были приняты на работу в судостроительной промышленности и стали получать более высокую зарплату. Но только после войны, когда ставки оплаты труда русских иммигрантов уравняли с оплатой труда американцев, уровень жизни молокан заметно вырос. Постепенно некоторые из них завели мелкую торговлю и т.д. Часть домовладельцев сдавали одну-две комнаты жильцам-единоверцам. Юноши по окончании восьми классов начальной школы часто бросали учебу и шли работать5.
В Сан-Франциско молокан было меньше и организованы они были слабее, чем в Лос-Анджелесе, но общее число различного рода русских сектантов — баптистов, староверов, субботников — там приближалось к трем тысячам. Жили они тогда почти все в районе так называемой Русской горки, напоминавшей, по словам российского иммигранта-журналиста М.Вильчура, "большую русскую деревню", и делились на 11 разных и "нередко враждующих между собою сект", каждая из которых претендовала "на обладание высшей истиной... "Чистые" постоянные молокане отстаивали свое "словесное млеко" от прыгунов, "мокрые" баптисты — от "сухих", адвентисты жестоко спорили с ново-израильтянами. Были еще и молокане "сапуны"... Американская культура мало коснулась этого русского уголка". Но если в Лос-Анджелесе молокане долго чурались заводской работы, то в Сан-Франциско они стали гораздо раньше работать на местных фабриках и заводах. Однако в обоих городах старики строго запрещали отпускать девушек и молодых людей в домашнее услужение, опасаясь, что в "господских условиях молодежь испортится, приучится к мясу, дичи и другим греховным вещам".
Религиозные запреты тогда еще полностью господствовали в жизни калифорнийских молокан, и каждый аспект ее был объектом религиозного внимания. Единственными формальными социальными институтами у них были церковь, или "собрание" (главными фигурами в котором были пресвитер и "пророк"), и семья. Воскресенья у молокан проходили в молитве и религиозных пениях. Молельней, как правило, служил обычный дом без каких-либо украшений. В почетном углу на полках помещались старинные Библии, посреди комнаты стол с открытой Библией на нем, а вокруг — скамьи и стулья, занимаемые молящимися по старшинству. Моление велось одним из старейшин. У постоянных молокан оно заканчивалось монотонным хоровым пением. У молокан-прыгунов во время хорового пения молящиеся сначала раскачивались из стороны в сторону, а когда на них "накатывал дух" и они приходили в экстатический транс, то начинали притаптывать, приплясывать и подпрыгивать. В особо торжественные праздники прыгание проводилось по ритуалу, составленному еще в XIX в. основателем секты Рудометкиным. Подпрыгивающие, обнявшись все левыми руками (при этом правая рука оставалась свободной) и образовав круг, вертелись на одном и том же месте и скакали под выкрики библейских текстов все выше и выше, пока не падали в полном изнеможении на пол и не начинали "пророчествовать". Кончалось моление взаимными "братскими поцелуями" со словами "прости меня"6.
Постоянные молокане стояли ближе к православной церкви, но не признавали ее обряды и иконы. В 1917 г. они даже приняли посетившего их в качестве гостя архиерея епархии православной церкви в Америке и долго беседовали о добре, правде и быте. Но все молокане-иммигранты, как прыгуны, так и постоянные, вместе уходили из России и приезжали в Америку большими группами. Здесь их сплачивало незнание английского языка, и это обусловило в новой жизни на чужбине чувства солидарности, взаимопомощи, верности заветам предков и обычаям русской старины. Они не брились и обрастали густыми бородами, носили кумачовые рубахи, высокие сапоги и суконные картузы, а женщины — широкие длинные юбки и платки на голове. Старики имели своих портных, сапожников и вели войну с молодежью, желавшей носить американскую одежду. Но хотя на этой почве и бывали случаи отделения молодых от старых, как правило, в общине царила солидарность, члены ее признавали авторитет своих лидеров, старейшие почитались их детьми и внуками.
Дома старший в семье был полным хозяином, все деньги находились в его распоряжении. Дети поддерживали своих стариков. 17-18-летние парни и 16-летние девушки вступали в брак, и молодая жена считалась "доходной статьей", так как шла работать и приносила деньги в семью мужа. Форма бракосочетания была простой: родители жениха благословляли его на брак, жених приходил в дом невесты, где собирались гости, все молились, а затем отец невесты подводил ее к жениху со словами: "Я отдаю мою дочь тебе в жены". А молодые обещали жить в любви и согласии. Ранние браки обусловили высокий уровень рождаемости, но и смертность детей была довольно высокой. Брак сопровождался полным признанием прав молодых и их способности участвовать в жизни общины. Празднества у молокан проходили торжественно и с молением. Старики-пресвитеры, которые вели религиозные беседы, жалованья от братств, на которые с годами поделилась община, не получали. В особо важных случаях братства собирались в большом помещении, где молились и пели. Для угощений на общественных гуляниях "для удовольствия", свадьбах или похоронах заранее проводился сбор денег.
Исповедуя принцип "не убий" и считая себя "гражданами небесной империи", молокане отвергали солдатчину и войну, а поэтому избегали принятия американского гражданства. Из 50 обследованных в Лос-Анджелесе Л.Соколовой семей его не принял никто. Когда весной 1917 г. США вступили в войну, молокане отказывались идти в солдаты, предпочитая "принять мученическую смерть". В одной из молоканских колоний 34 человека попали за это в тюрьму, и когда они выходили из здания суда, то вся колония встречала их, стоя на коленях, пением духовного гимна. И в ряде других мест немало молодых молокан попадали в тюрьмы за отказ идти в армию. Некоторые из них объявляли там голодовку. Правда, еще до конца войны молоканам удалось добиться в Вашингтоне освобождения от призыва в армию. И хотя, по некоторым данным, около 5% молокан взяли документы, необходимые для оформления натурализации, делалось это, как пишет в своих воспоминаниях русский иммигрант И.К.Окунцов, лишь с целью устроиться на работу. Только немногие молокане подписались в годы войны на Заем свободы, но на Красный Крест по 5—10 долл. пожертвовала почти каждая семья.
В России среди молокан-прыгунов грамотных было относительно немного. Однако все их родившиеся в США дети прошли через американскую школу, где мальчики и девочки учились вместе. Правда, не все они окончили среднюю школу, а в колледжах и университетах их в первой четверти XX в. еще не было. Тем не менее в 1909-1917 гг. во многих молоканских семьях выписывалась издававшаяся в те годы в Калифорнии русскоязычная газета "Тихий океан". Молодежь же, с детства овладевшая английским языком и говорившая на нем в школе, на улице и на работе, сравнительно быстро американизировалась, отвыкала от дедовских обычаев и традиций, переставала участвовать в радениях с трансом, начинала носить американскую одежду и обувь, на головах девушек стали появляться шляпки. Кое-кто из молодых стали тайно посещать кино и театр, некоторые читали американские журналы и книги. Характерно также, что когда в 1915 г. молоканин И.Г.Самарин опубликовал свою книгу "Дух и жизнь" об основах молоканской веры и ее истории, то молоканская молодежь ею почти не заинтересовалась. "Американская школа, — констатировал в связи с этим М.Вильчур, — отвоевывает у бесхитростных религиозных богоискателей их детей-американцев".
Естественно, что все это тревожило стариков и лидеров общины, видевших, что молодое поколение идет "не тем путем". Тем более, что, покидая Россию, молокане мечтали не только о религиозной свободе — Сионе на моральных устоях, но и о земле. Опоздав к раздаче гомстедов, они все еще надеялись, накопив денег, купить землю и, уйдя из городов, заняться сельским хозяйством, а заодно "спасти" свою молодежь и сохранить молоканское "духовное братство". Жизнь в городах они считали временной, и уже в первом десятилетии XX в. около двух тысяч их ушли на землю переселившись в западную Мексику, на север Калифорнии, а также в штаты Аризона, Юта, Нью-Мексико, Вашингтон и Орегон.
Сохраняла свою веру и русские обычаи также и молоканская колония в Мексике. Но постепенно молодежь оттуда стала переселяться в США — сначала в аризонскую колонию в Глендейле, а в 1937 г. около 750 человек переехали в Калифорнию. Однако далеко не везде новым переселенцам удалось осуществить свою мечту о земле. Так, попытка калифорнийских молокан создать земледельческую колонию "Росита" в штате Юта кончилась неудачей. Да и в ряде других случаев выяснилось, что, привыкнув к городской жизни, многие молокане из второго поколения далеко отошли от сельской жизни. Поэтому часть из них, убедившись, что мечта о независимой общине на земле нереальна, вернулись в Лос-Анджелес. "Со временем, — предсказывал И.К.Окунцов, — они совершенно утратят свои русские особенности и целиком вольются в американскую действительность".
Л.Соколова, высоко оценивая моральные устои молокан, природные способности и прилежание их детей в американской школе, сожалела об отсутствии у них времени для детских игр и развлечений из-за возлагаемых родителями обязанностей по домашнему хозяйству и присмотру за младшими детьми, ибо матери и отцы весь день были на работе. Однако с годами число случаев протеста со стороны молодых против старинных религиозных запретов и семейных традиций росло. Ко времени обследования, проведенного среди молокан Лос-Анджелеса Л.Соколовой, шесть девушек вопреки строжайшему запрету вышли замуж не просто самовольно, но за иноверцев, отвергнув веру отцов. Родители от них отказались, а община подвергла остракизму. В то же время некоторые парни в процессе американизации не всегда усваивали лучшие стороны урбанистической цивилизации, стали попадать в полицию, а то и под суд за пьянство, дебоширство и т.д.
Первая мировая война, гражданская война в России, а затем запреты советских властей помешали дальнейшей эмиграции молокан в Америку. В начале 20-х годов несколько молоканских семей из Калифорнии вернулись в СССР, но в 1927-1928 гг. снова эмигрировали в США. В 30-е, в период коллективизации, часть оставшихся в Закавказье молокан переселилась из Армении в Азербайджан, затем в Туркмению и ушла нелегально в Иран и Сирию7.
К 1930 г. в Лос-Анджелесе, по некоторым оценкам, проживало более 6 тыс. молокан, причем большинство их все еще было сконцентрировано в так называемом Русском городе — части полужилого, полупромышленного района Флейтс. Кроме них там жили итальянцы, мексиканцы, армяне, евреи, афроамериканцы. Рядом с кварталами, заселенными молоканами, находились рынок, мексиканские и армянские кафе, японские и еврейские магазинчики. Атмосфера в районе была тяжелой из-за многочисленных фабрик, разного рода заводиков и мастерских, складов, пекарен и т.д. Часть молокан была домовладельцами, остальные снимали жилье у единоверцев, а также у мексиканцев или армян. Разные этнические группы, соседствуя, пользовались в бизнесе и при других бытовых контактах как английским, так русским или испанским языками, но внутри семей каждая жила по своим обычаям и традициям.
Однако муниципальные школы и другие социальные институты продолжали оказывать свое влияние на сыновей иммигрантов и особенно на их внуков. Культурная ассимиляция последних шла гораздо быстрее, чем у их родителей. Через детей и старики-молокане узнавали больше о внешнем окружении, однако все еще старались сохранить свою самоизоляцию от соседей.
Как свидетельствует Окунцов, и к середине века речь молокан все еще напоминала речь крестьян Саратовской или Тамбовской губерний без всякой примеси английских слов. В домах по-прежнему украшением спален были большие кровати с множеством пуховых подушек и красивыми покрывалами. В молоканских лавках самыми популярными продуктами все еще были русский черный хлеб, сливочное масло, мед. Всякая еда, как и прежде, начиналась с молитвы. Пища оставалась простой: суп, который нередко из уважения к старикам, хлебался деревянной ложкой из деревянных мисок, мясо со всякой зеленью, горячий чай из самовара с вареньем, свежие фрукты. Но на смену широкой русской печи уже пришли газовые "американки". И хотя старики и сетовали, что их "жены в Америке так обленились, что не хотят печь своего хлеба и делать свою лапшу", но, по-видимому, уже примирились с этим8.
К тому же, хотя старики по-прежнему жили, руководствуясь прежде всего Библией, они теперь стали все больше интересоваться политикой, экономикой, общественной жизнью, и не только в Русском городе, но и в Калифорнии и во всей стране, чему немало способствовало популярное среди молокан радио. Работа пока все еще считалась у молокан религиозным долгом. В Калифорнии их уже почти треть века знали как хороших и честных работников, которые не пьянствуют, не курят, не ленятся и не занимаются политикой. Поэтому их охотно нанимали на работу. Не случайно даже в годы "великой депрессии" среди молокан было относительно немного безработных. Тем более, что по их убеждению всякая "обычная работа честнее торговли, ибо сам Христос был чернорабочим", поэтому они брались за любую работу.
Еще в годы первой мировой войны и после нее лидеры крупнейшей молоканской общины в Калифорнии, видя, что происходило с их молодежью, убедившись, что под влиянием американской школы и разноплеменного окружения на улицах их дети забывают родной язык, говорят преимущественно на английском, сближаются постепенно с иноплеменниками и даже, вступая с ними в браки, уходят из общины, несколько раз пытались организовать специальные занятия для школьников и вечернюю школу для молодежи на русском языке. Но все эти попытки потерпели неудачу. С каждым годом между стариками и молодыми рос языковый барьер. Еще в 1926 г. с целью "спасти молодое поколение от распада, ибо дети наши все более отходят от наших веры и обычаев, забывают свой родной русский язык, словом, все более американизируются", часть членов общины основала Объединенную молоканскую христианскую ассоциацию (ОМХА). Ее задачей было духовное воспитание и наставление на путь истинный детей на еженедельных детских занятиях, а также во время ежегодного праздника для детей и родителей на лоне природы, где велись беседы религиозного и нравственного содержания, моления с духовным песнопением, устраивались игры для детей. Этой же задаче служили женский кружок "Объединенные духовные сестры", организовавший складчину для приданого невестам и подарков молодоженам, а также юношеский, певческий и другие комитеты. В аризонской колонии Глендейл существовала подобного же рода Общественная организация по религиозному и нравственному воспитанию.
Большинство стариков и родителей одобрили новый подход и хвалили ОМХА. Но имелось и оппозиционное меньшинство, считавшее, что соблюдаются не все традиции, что во время молений стоят, а не "прыгают" и не впускают Святой дух, что службу ведут открыто, а не закрыто и т.д. Поэтому отнюдь не все дети и подростки в общине были охвачены программой ОМХА. Тем не менее благодаря ей в 30-х годах уровень преступности среди молоканской молодежи стал из года в год снижаться что вызвало одобрение со стороны городских полицейских и судебных властей9.
На групповом фото членов женского кружка, помещенном в брошюре ОМХА, все женщины одеты в белые кофты поверх широких длинных юбок, головы повязаны платками; учащиеся воскресной школы в 1940 г., напротив, все в обычной американской молодежной одежде, причем имена почти всех представленных там девушек и юношей были уже не русскими: Джейн Корнова, Сарра Назарова, Мэри Богданова, Джонни Батаев, Пол Потапов, Джордж Шубин, Ник Еропкин, Мэри Мечникова и т.д.
В 1940 г. в Калифорнии насчитывалось уже 13,5 тыс. молокан, большая часть которых проживала в Лос-Анджелесе и его агломерации (Бельведере, Мейвуде, Белле, Хангтингтон-парке, Саут-Гейте, Сан-Педро, Паламар-парке), меньшая — В Сан-Франциско и Северной Калифорнии (Шеридан, Эльмира, Фресно, Керман, Шафтер, Делано). В Лос-Анджелесе процесс децентрализации молоканской общины, начавшийся еще в 20-х годах, был затем ускорен растущим с каждым годом притоком во Флейтс мексиканцев и афроамериканцев, а также переселением молодых молокан второго поколения со своими семьями в более комфортабельные районы города на юге и востоке Большого Лос-Анджелеса и его пригороды. К началу второй мировой войны в различных районах Большого Лос-Анджелеса возник ряд новых молоканских анклавов и конгрегации (приходов) с собственными молитвенными домами. Куда бы ни переселялись бывшие обитатели Флейтса, они давали новым анклавам памятные для них названия молоканских деревень в Армении, выходцами из которых были их родители. Появилась Каракала, Воскресеновка, Салим (здесь селились зажиточные молокане) и т.д. Образовались молоканские конгрегации — Каракальская, Салимская, Воскресеновская, Кармолиновская, Бачанакская, Альшанская, Романовская со своими пресвитерами, вступившими в затянувшуюся борьбу за лидерство в городской общине. В немалой степени этому способствовали давние споры и дискуссии, обусловленные различиями в обрядовой практике молоканских поселений в Закавказье в XIX в. По мере того как молоканские семьи расселялись по разным районам огромного города, они вынуждены были адаптироваться к моделям образа жизни окружавшего их там населения. Автомобили, которые пришли на смену их прежним пешим походам из дома на работу и обратно, не только помогали им сохранить и консолидировать в новых местах проживания свои местные "духовные братства", но также облегчили визиты к оставшимся во Флейтсе старикам. Посещение последних было не только данью уважения, но и позволяло получать из первых рук и использовать для сохранения единства общины, преемственности поколений и достижения более высокого положения в ней знания о молоканских нравственно-этических представлениях и традициях, символах и духовных ценностях.
В молоканской общине Лос-Анджелеса все заметнее происходил и процесс социального расслоения — в ней появились мелкие и средние предприниматели. Об этом свидетельствуют, в частности, рекламные объявления в брошюре "Сувенир-программа ОМХА", опубликованной в Лос-Анджелесе в 1940 г.: Мясные и молочные продукты (М.Г.Назаров); Духовная литература (М.А.Волков, П.И.Самарин); Мебельный магазин (Теодор Романов); Скотобойня (А.Е.Клубникина); Русские граммофонные пластинки (Н.Е.Воробьев) и т.д. Однако они располагали небольшим капиталом (от 30 до 50 тыс. долл.) Но в США осели и несколько очень богатых, ворочавших миллионами на Дальнем Востоке молокан, бежавших после революции 1917 г. Контактов со своими единоверцами из Закавказья они избегали10.
Процесс социокультурной ассимиляции среди молокан Лос-Анджелеса давал о себе знать все заметнее. Если пожилые в 30—40-е годы выписывали и читали русскоязычные газеты "Русское слово" из Нью-Йорка и "Гудок" из Канады, то молодые — американские журналы и газеты. Тем не менее среди молокан процесс этот шел гораздо более замедленными темпами по сравнению не только с осевшими в США русскими иммигрантами православного исповедания и их потомками, но даже с такими, также прибывшими в Америку в начале XX в. русскими сектантскими группами, как баптисты и штундисты. Лиц с высшим образованием среди молокан в США к 1940 г. было еще очень мало. Окунцов писал, что в отличие от штундистов своих врачей, адвокатов, агрономов, учителей молокане все еще не имели.
Едва ли можно согласиться с автором изданной в 1973 г. в Миннеаполисе книги "Русские в Америке" Нэнси Юбэнк, утверждающей, говоря о молоканах Лос-Анджелеса, что уже "к 1940 г. они почти американизировались и большинство их не практиковало молоканской религии"11. Трудно сказать, какими данными руководствовалась при этом автор данной книги, тем более, что и в 1945 г. половина существовавших тогда в США "духовных братств" и конгрегации молокан-прыгунов находилась именно в Лос-Анджелесе.
Процесс адаптации иммигрантской группы к американской жизни и интеграции ее в американское общество включал не только интеллектуальное понимание образа жизни, мышления, действий этого общества, но также уход от старых обычаев, постепенное стирание укоренившихся в сознании иммигрантов чувств и эмоций. Деревенская жизнь большинства молокан в России характеризовалась тесными личностными отношениями, экономической самодостаточностью и простой организацией, но в калифорнийском промышленном мегаполисе "духовные христиане" оказались, по выражению одного из американских авторов, "в самой гуще американского материализма". Здесь они столкнулись лицом к лицу с совершенно противоположным образом жизни — социально-экономической организацией, характеризуемой безличными, анонимными, вторичными отношениями и бесконечным разнообразием незнакомых видов деятельности, обычаев, убеждений. Однако члены стабилизировавшейся группы пожилых мужчин и женщин редко способны к сколько-нибудь быстрой психологической перестройке и трансформации. Поэтому они обычно долго, если не до конца жизни, по необходимости остаются чужаками в большом обществе.
Но у рожденных в Америке детей иммигрантов-молокан по таким же психологическим ограничениям не могло возникнуть тех же эмоций и того же типа мышления, что у стариков-иммигрантов. Детские и юношеские годы учебы в американской школе, а у молодых — работы в промышленности, контакты с муниципальными чиновниками, маклерами по купле-продаже недвижимости и т.д. — все это неуловимо влияло на жизнь общины, уже с детства вовлекало молодежь в сеть отношений, сложившихся в американском обществе, постепенно разрывая социальную изоляцию и культурную целостность молоканской колонии. Каждое поколение обладает своим собственным комплексом социального опыта, определяющего характер его обычаев и поведения. С самого детства контакты молодых молокан с жизнью большого американского города постоянно модифицировали в их сознании воспринимаемое от стариков-иммигрантов культурное наследие — религиозные традиции, обычаи, образ мышления и действий. Старики же, хотя и пытались, так и не сумели выработать механизма, способного эффективно реагировать на вторжение чуждой культуры. Призывы к традициям, религиозным принципам и верности "славному прошлому" перестали убеждать молодых, ибо подобные идеалы становились для этих детей промышленного мегаполиса все более и более абстрактными, особенно в свете реакции на них со стороны американских сверстников-соседей, к позиции которых молоканская молодежь оказалась куда более чувствительна.
Напоминая, что культура приобретается через посредство духовных контактов и благодаря социальному опыту, и называя процесс смешения двух различных культур "культурной гибридизацией", американский этнолог П.Янг предсказывала, что "молодые молокане вскоре станут типичными и характерными для вторых поколений многих иммигрантских групп культурными гибридами, когда человек не полностью включен в каждую из культур, которые он представляет". В опубликованной ею в начале 30-х годов монографии "Пилигримы Русского города" она пришла к заключению, что уже тогда каждая возрастная группа молокан там жила в разных мирах. "Среди молокан, — писала она, — сложились три типа: 1. Старики, родившиеся в России, говорившие на русском, чьи воззрения представляют собой молоканство в его старинной форме; 2. Группа молокан, чья жизнь включает смесь элементов русской и американской культуры; 3. Молокане, родившиеся в США, знающие Россию только по рассказам стариков и воспринимающие старые традиции как легенды"12.
Начавшаяся осенью 1939 г. в Европе война вначале не очень встревожила молокан в Америке. Но когда после молниеносного разгрома гитлеровским вермахтом Франции федеральный конгресс в сентябре 1940 г. принял закон о регистрации мужчин-американцев в возрасте от 18 до 45 лет для набора в вооруженные силы США, лидеры общины спохватились и решили добиться от президента Ф.Рузвельта освобождения молокан от военной службы, как это сделал в 1917 г. президент В.Вильсон. В состав направленной с этой целью в Вашингтон делегации в качестве переводчика входил будущий автор книги "Молокане в Америке" Джон Бероков. Но на этот раз подобного же президентского решения добиться не удалось, некоторое число молокан сражалось на фронтах второй мировой войны, но большая часть призванных служила в Медицинском корпусе. Почти ста молоканам военная служба была заменена пятилетним сроком работы на лесозаготовках и в сельском хозяйстве, в так называемых лагерях Гражданской общественной службы. 22 активных "отказника" от военной службы отсидели от одного до трех лет в тюрьмах. В то же время калифорнийские молокане организовали сбор средств и отправку медикаментов и одежды для гражданского населения СССР13.
В 1946 г. молокане Лос-Анджелеса узнали, что их единоверцы, перешедшие в начале 30-х годов, в период коллективизации, из советской Армении в Иран, просят помочь им уехать оттуда в Америку. Однако въезд в США в то время был ограничен квотой в 250 тыс. выходцев из Европы, в основном из Западной, а для лиц российского происхождения квота была крошечной. Лишь в 1950 г. различными путями удалось помочь почти 500 молоканам из Ирана переселиться в Калифорнию. Вновь прибывшие молокане-прыгуны расселились в Большом Лос-Анджелесе, долине Сан-Хоакин, в аризонской колонии близ Глендейла. Остальные новоселы осели в Сан-Франциско, значительно увеличив численность и влияние местной общины постоянных молокан. Их называли там "персианами" и вспоминали, что "персиане" влили новую кровь и жизнь в умиравшую местную молоканскую общину. Они создали там русскоязычную школу для детей, один из их числа стал в 1952 г. новым пресвитером в созданном ими "персидском собрании". Характерно, что к ним перешли в Сан-Франциско некоторые из бывших молокан-прыгунов.
В 50-е годы отдельные, мечтавшие о России старики-молокане, успели посетить СССР и побывать в родных местах. Но, "увидев своими глазами и услышав лично об условиях религиозной жизни там братьев по вере, они, как сообщает Дж. Бероков, разочаровались в том, что видели, и потеряли всякое желание возвращаться на свою родину"14.
Между тем в том же 1952 г. в принадлежащей Мексике Нижней Калифорнии бедняки из близлежащего города Мехикали силой заняли часть земель созданной там молоканами-прыгунами еще в 1906 г. колонии Гуадалупе и, несмотря на противодействие мексиканских властей, поселились на них. В результате многие молоканские семьи оттуда эмигрировали в США. И хотя небольшая часть молокан осталась, колония как таковая прекратила существование. Когда же спустя 18 лет в Гуадалупе приехал североамериканский этнолог Уиллард Мур, проинтервьюировавший немногих оставшихся там потомков русских молокан и их пресвитера, то нашел, что образ жизни этих людей уже немногим отличался от жизни их мексиканских соседей. Говорили они на местном диалекте испанского, а их ломанный русский язык отличался сильным акцентом. Некоторые из них стали прихожанами мексиканской церкви пятидесятников15.
К концу 60-х — началу 70-х годов молокане первого иммигрантского поколения в основном уже ушли из жизни, их общины состояли из молокан второго, третьего и четвертого поколений, родившихся в США и не имевших кровной привязанности к России. Доходы мужчин-молокан третьего и четвертого поколений, с детства владевших английским языком и обладавших различными (в том числе и "беловоротничковыми") специальностями, заметно возросли, они стали зажиточными людьми и переселение их семей в более комфортабельные районы Большого Лос-Анджелеса и Сан-Франциско приняло еще большие масштабы, чем в довоенные и послевоенные годы.
С православной церковью и ее прихожанами в городе молокане не контактировали, однако новое окружение и "американский образ жизни" как друзей их школьных лет и сослуживцев, так и местных русских иных религиозных групп — баптистов, отдельных духоборов и пятидесятников, — не могли не оказывать на них своего влияния. Ведь эти внуки иммигрантов начала XX в. были незнакомы с реальными причинами того, почему и как их деды эмигрировали из России, как они сумели выжить в качестве религиозной общины в течение первых шести-восьми лет в чуждом им большом американском городе, изобиловавшем самыми различными светскими искушениями.
Молоканам, родившимся в годы второй мировой войны, четверть века и более прожившим в мире, в условиях относительного процветания и полагавшим, что так было всегда, трудно было представить себе лишения, безработицу, полуголодное существование, испытанные их дедами и прадедами в Америке. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что духовный путеводитель и интерпретатор основных постулатов веры молокан-прыгунов — книга Самарина "Дух и жизнь" была написана на русском языке и, по свидетельству Берокова, лишь немногие молокане моложе 40 лет могли в 50—60-е годы ее прочесть. Только в 1966 г. сам Бероков смог издать на английском языке сокращенное втрое изложение главных фрагментов этой книги16.
Правда, в молоканских сельских колониях характер застройки и облик жилых домов, образ жизни и ориентация старшего поколения даже в начале 70-х годов все еще кое-где напоминали жизнь южнорусской деревни, где гордились, если сын, женившись на молоканке, отпускал бороду, как символ продолжения традиционного молоканского образа жизни (в одежде, питании, в манере поведения и т.д.) Однако процесс ассимиляции молодежи, как правило, и там постепенно ломал вековые традиции и обычаи. Благодаря расширенной после войны густой сети автодорог и появившимся в каждой семье автомобилям сельские молоканские колонии оказались тесно связаны с ближайшими к ним крупными городами. Так, фермеры орегонской колонии Вудберн жили всего в 30 минутах езды от Портленда, так же как фермеры Глендейла в Аризоне — от Финикса. А фермеры из метрополитенского ареала Сан-Франциско в среднем не реже раза в месяц присутствовали и городе на "собрании". К началу 70-х годов кроме почти десятка конгрегации со своими "собраниями" в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско существовали три конгрегации с "собраниями" в Кермане и по одной в Шафтере, Портвиле, Сан-Маркосе, Глендейле и Вудберне17.
Автомобиль в каждой семье немало способствовал сохранению связей внутри молоканских конгрегации и в городских общинах Большого Лос-Анджелеса. В интервью, данном в начале 70-х годов У. Муру, 36-летний помощник пресвитера заявил: "Мы больше не живем в закрытом деревенском обществе и не представляем собой группу больших семей. Я живу здесь, а другой молоканин может находиться в 50 милях отсюда. Отнимите у нас веру и не останется ничего. Общим для нас теперь является только одно — церковь". И действительно, духовным и социальным центром каждой из семи конгрегации молокан-прыгунов Лос-Анджелеса по-прежнему были их "собрания". Будучи фундаменталистами, выражающими себя меньше через внешние церемонии, чем через чтение и осмысление своих духовных постулатов, молокане-прыгуны для того, чтобы выжить, должны поддерживать прежние моральные установки, эгалитарный характер отношений и такую структуру своей общины, которая позволяет Святому духу на "собраниях" вдохновлять членов ее и через посредство "пророков" руководить ими. Религиозные аспекты их жизни играют важнейшую роль и в сохранении их русской культуры. Постоянное появление Святого духа среди них ведет к убеждению, что они действительно избранный народ и стоят на правильном пути к своему предназначению в Сионе. Однако функцией "собрания" является не только сохранение религиозных традиций и религиозная служба, но также весьма многогранная социальная деятельность и координация творческой активности членов конгрегации, охватывающая самые различные стороны их жизни18.
К этому времени ожесточенные споры и дискуссии по поводу воспитания молодежи и различий в религиозной практике новых возникших конгрегации, волновавшие молоканскую общину в предвоенное десятилетие, ушли в прошлое. Объединенная молоканская христианская ассоциация успела доказать свою ценность в качестве процветающего молодежного центра. В течение 40 лет каждое воскресное утро в двух десятках классов дети в возрасте до 16 лет, а по средам — вечерами, старшая молодежь, на русском и английском языках обучались основам молоканской веры, пели молоканские песни и молились. Постепенно подобные методы воспитания переняли и противники ОМХА. Все это укрепило моральные устои подраставших поколений. В результате уровень преступности среди молоканской молодежи перестал быть заботой общины и городских властей (весной 1968 г., например, в Лос-Анджелесе под стражей находились лишь 2-3 молоканских подростка).
Захлестнувшая в послевоенные десятилетия Америку наркомания не обошла стороной молоканскую общину. Известно, что среди жертв ее имелись и молоканские парни, но поскольку их семьи обычно старались не афишировать подобные вещи, то насколько серьезно община была поражена этим злом — неизвестно19.
Не совсем ясно также, из-за отсутствия соответствующей статистики, как обстояло дело, скажем, в 70-е годы с проблемой смешанных браков с немолоканами — выросла ли доля их по сравнению с предвоенными годами и насколько? По мнению Берокова, доля их, конечно, едва ли уменьшилась, но община уже "более или менее примирилась" с этой проблемой. "40-50 лет назад, когда это случилось впервые, — замечает он, — такое событие становилось известным каждому в общине. Теперь же слух об этом доходит спустя месяц и вскоре забывается, не вызывая ни у кого особой заботы". И далее: "Родившиеся в США родители детей, вступивших в смешанный брак, уже не слишком глубоко переживают это, ибо их собственное отношение к вере своих предков не столь уж твердо. Отношение их к религии характеризуется скорее индифферентностью". Ею же, по словам Берокова, определяется и позиция многих молокан-горожан третьего и четвертого поколений по поводу некоторых разногласий между конгрегациями по вопросам религиозной практики. Но именно "подобного рода позицию в отношении любой проблемы, религиозной или политической, — констатирует он, — преодолеть труднее всего"20.
Процесс социокультурной ассимиляции, несомненно, с каждым поколением развивается и среди постоянных молокан Сан-Франциско. Тем не менее и их община там, по-прежнему сконцентрированная в районе Русской горки, как свидетельствуют побывавшие у них в конце 80-х годов российские журналисты, существует по настоящее время. Рассказывая о своем посещении молитвенного дома молокан Сан-Франциско в так называемый Родительский день, они сообщали, что собрались там на этот праздник в основном старые и пожилые люди. Молодежи почти не было. Мужчины были в голубых, розовых, желтых косоворотках и пиджаках поверх них. Женщины — в светлых праздничных платьях, на головах нарядные косынки. На втором этаже старенький пресвитер и другие уважаемые старики по очереди читали Библию, затем собравшиеся хором пели молоканские псалмы из "Сионского песенника". После длившейся два часа службы все спустились вниз, где находились дети и стояли длинные столы с угощением. Разъезжались по домам, как правило, в дорогих автомобилях. Местные жители-американцы, по словам журналистов, говорили им: "О, молокане! Богатый народ!" 21.
Точных демографических данных об общинах молокан в США, как отметил в 1973 г. в своем исследовании У. Мур, ему получить уже не удалось, ибо "они в переписях населения участвовать отказываются, а на вопросы представителей властей дают неопределенные ответы". По данным Гарвардской энциклопедии американских этнических групп, к 1970 г. в Калифорнии проживало "около 20 тыс. русских молокан". По оценке же Берокова, общее число молокан в Америке к началу 70-х годов достигло 16 — 18 тыс., 90% которых составляли прыгуны. Из них от 12 до 15 тыс. проживали в метрополитенском ареале Лос-Анджелеса, 50 семей — в ареале Сан-Франциско (где большинство проживающих там молокан — постоянные), 50 семей — в графстве Сан-Диего, много — в долине Сан-Хоакин, и по 30—40 семей в Аризоне (Глендейл) и Орегоне (Вудберн и др.) 22.
Не говоря этого прямо, но объективно сообщая о происходивших на его глазах трансформациях в жизни молокан общины Большого Лос-Анджелеса и Сан-Франциско, Бероков фактически рассказывает о процессе постепенного сближения культурного облика, а также экономической и социальной (в том числе профессиональной) структуры третьего и четвертого поколений молокан этой общины с социокультурной структурой окружающего их американского общества. Однако, практически констатируя неизбежный, хотя, конечно, и гораздо более замедленный в силу устойчивости свойственных сектантской общине религиозно-бытовых норм, процесс структурной ассимиляции калифорнийских молокан, он все же выражал надежду на выживание их общины и сохранение ее23.
Московский этнограф Ю.В.Иванова, проводившая в 1992 г. полевые исследования среди молокан Владикавказа и Ставрополья, сообщает, что они восстановили и поддерживают связи со своими лос-анджелесскими единоверцами (переписываются, обмениваются документами, биографическими записками, оставленными родственниками старших поколений, и даже ездят в гости друг к другу). Полученная ею там информация свидетельствует, что община молокан Лос-Анджелеса и ныне, на исходе XX в., существует как этноконфессиональная единица. Сознавая, что религия и ее атрибутика остаются их главной отличительной чертой, они относятся к своим молитвенным домам как к духовным центрам, связывающим их между собой и помогающим сберегать память о поколениях отцов и дедов. И хотя в городе давно уже не увидишь бородатого молоканина в картузе и русских сапогах, стремление сохранить себя как этноконфессиональную единицу выражается и в том, что на "собрание" молоканки приезжают в специально сшитых с этой целью светлых длинных юбках, кофтах навыпуск и декоративных фартуках, а их мужья — в таких же ритуальных косоворотках. А для того, чтобы удержать в общине молодежь, уже почти не знающую в большинстве своем русского языка, молитвенный дом теперь превращается в клуб, где после традиционного моления молодежь может попеть и провести досуг24.
1 К л и б а н о в А. И. История религиозного сектантства в России (60-е гг. XIX в. — 1917 г.). М., 1965, с. 55-56, 85-89.
2 Ф и л и п п о в Ю. Д. Эмиграция. СПБ, 1906, с. 81; К у д и н о в Н. Ф. Духовные христиане. Молокане. Владикавказ, 1915, с. 5, 29.
3 П а т к а н о в С. К. Итоги статистики иммиграции в Соединенные Штаты Сев. Америки из России за десятилетие 1900—1909. СПБ, 1911, с. 26, 58; D a v i s J. The Russian Immigrant. N.Y., 1922. p. 8.
4 В и л ь ч у р М. Русские в Америке. Нью-Йорк, 1918, с. 46—48; B e r o k o f f J. Molokans in America. Los Angeles, 1969, pp. 19—20; Y o u n g P. The Pilgrims of Russian Town. Chicago, 1932, pp. 253-261.
5 S o c k o l o f f L. The Russian in Los Angeles. — "Studies in Sociology" (Los Angeles), 1919. v. 3, No. 11, pp. 4-7.
6 В и л ь ч у р М. Ук. соч.. с. 50 —51; О к у н ц о в И. К. Русская эмиграция в Северной и Южной Америке. Буэнос-Айрес, 1967, с. 170-171; S о с о I о f f L. Op. cit., с. 7-8.
7 Б а ш к и р о в а Г., В а с и л ь е в Г. Путешествие в Русскую Америку. М., 1990, с. 66; B e r o k o f f J. Molokans in America, Los Angeles, 1969, p. 8.
8 О к у н ц о в И.К. Ук. соч., с. 168-169.
9 B e r o k o f f J. Op. cit., pp. 10-11, 82, 90-91, 93-94; United Molokan Christian Association. 14 Annual PICNIC. Los Angeles, 1940.
10 United Molokan Christian Association, pp. 10, 12, 18, 24—30.
11 E u b a n k N. The Russian America. Minneapolis. 1973, p. 58.
12 Y о u n g P. Op. cit., p. 9.
13 B e r o k o f f J. Op. cit., pp. 99, 109-134; "Новая заря" (Сан-Франциско),7, 8, 9.03.1946; 18.04.1947; 19.08.1947.
14 B e r o k o f f J., Op. cit, pp. 151; Moore W. Molokan Oral Tradition. Berkley — Los Angeles, 1973; "Братский вестник", 1957, №. 4.
15 М о о г е W. Op. cit, pp. 47, 62.
16 B e r o k o f f J. Selection from the Book of Spirit and Life. Whittier, 1966.
17 B e r o k o f f J. Op. cit., p. 150; "Новая заря", 25.12.1971.
18 M о о r e W. Op. cit, рр. 25-38, 76-78.
19 B e r o k o f f J. Molokans in America, pp. 98, 148-149.
20 Ibid., p. 150.
21 Б а ш к и р о в а Г., В а с и л ь е в Г. Ук. соч., с. 67.
22 Harvard Encyclopedia of American Ethnic Groups. Cambridge 1980, p. 887; Berokoff J. Op. cit, pp. 197-198.
В СССР общая численность молокан к 1968 г. не превышала 13 тыс. (М а л а х о в а И. А. О современных молоканах. М., 1968, с. 13).
23 В e r o k o f f J. Op. cit., p. 154.
24 И в а н о в а Ю. В. Русские старожилы Закавказья: молокане и духоборцы. М., 1995, с. 267-268.
Изд: «США — ЭПИ», № 10, М., 1997.
Date: 4 апреля 2010
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)