Семенов Сергей Терентьевич

Надзиратель Харитон

Date: февраль 2016

Изд: «Единение», М., № 2, 1916.

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

Надзиратель Харитонов

Наступил летний вечер. Во дворе губернской тюрьмы, у главной сторожевой будки прозвонили окончание дня, а в корпусе у стола раздался свисток и послышалась команда: «Готовьтесь на поверку — рабочих запереть».

Двое уголовных, в каждом этаже служившие одиночкам, ушли в свои камеры, их заперли там, и по коридорам защелкали, отворяясь, форточки, прошел дежурный помощник со старшим, отобрали прошенья и письма, выслушали заявления арестованных. Потом форточки захлопнулись, начальство ушло, и для заключенных наступило самое хорошее время из всего томительного, долгого тюремного дня. Часовые еще не приходили.

Двор караулил кто-нибудь из кончивших дневное занятие надзирателей, уставших за день, почему они были не так зорки и строги, как часовые, и заключенные могли смотреть в окна, переговариваться, даже передавать друг другу кое-что. Передавалось обыкновенно по «телефону». Телефоном называлась простая бечевка с привязанным на конце грузом. В нижнюю камеру ее просто пускали, а в боковую развертывали и кидали, а там подставляли руки, а надзиратели должны были следить, чтобы этого не было. По их донесении переданное из камеры в камеру отбиралось, а подававший или лишался прогулки, или же его сажали в карцер. Но надзиратели редко когда это детали, а когда дежурил по двору Харитонов, то опасности попасть на замечание или в карцер не было ни у кого.

Харитонов служил в тюрьме лет пятнадцать. Родом он был крестьянин из малоземельной семьи. Когда он вырос, его взяли в солдаты, назначили в пехоту, где он и оттрубил свой срок. Отслуживши срок, Харитонов вернулся в деревню, но на их наделе едва кормились старик с младшим братом. Если ему оставаться в деревне, то нужно было или снимать землю у помещика или ходить за дешевую цену на поденщину. От того и другого большой пользы не предвиделось. Тогда Харитонов посоветовался со стариком и с женой и решил попытать счастья в городе. В городе он долго не находил себе никакого дела. Он уже хотел ехать опять в деревню, как его надоумили подать прошение в надзиратели в тюрьму. Харитонов послушался. На службу в тюрьму его приняли, он устроился и перевез к себе семью.

Постепенно Харитонов прошел все ступени надзирательной службы: и ходил по коридору, и дежурил в конторе, вызывал на свиданье, водил в баню, потом его назначали сопровождать на прогулку политических. Эту обязанность он исполнял уже несколько лет подряд. В течение своей жизни в тюрьме Харитонов перевидал немало отчаянных голов. Ему приходилось нередко говорить и с убийцами, и с поджигателями, и с ворами. Как к человеку мягкому, к нему почти все преступники относились с доверием и подчас свободно открывали свою душу. Харитонов приглядывался к ним, обдумывал историю их преступления, и мало-помалу у него составилось такое представление, что преступники не сами по себе виноваты в своих грехах, а много значат те обстоятельства жизни, в которых находился преступник. Доброй воли на преступление он не видал и не признавал. Потому и арестанты для него были такие же люди как и все. Он их не чуждался и часто, если мог, давал им возможность облегчать свое тяжелое положение.

II

В этот вечер дежурным был Харитонов. Заключенные, как только увидали его, радостно закричали: «Харитонов, почтение, как поживаешь?» Харитонов, приземистый, плотный, начинающий полнеть, с добродушным лицом и маленькими серыми глазами, поднял голову и проворчал:

— Харитонов, да! Игрушка вам Харитонов-то? Весь день на месте не посидел, да и сейчас за вами растабаривай, ишть какой харч подумаешь.

— Нам это желательно! — крикнул забастовщик Михеев. — По нас бы ты и ночь здесь стоял.

— Вот за это покорно благодарю, от всей души, много доволен. У меня ноги гудят, день-денской бегали по лестницам, а они на всю ночь тебя желают. Молоды, ребята, хорошо понимаете о том, кто около вас страдает.

— А ты нешто страдаешь? Ты по доброй воле. Это мы страдаем, а ты вот придешь в контору, снимешь свою присягу, да тягу.

— Нет, брат, не утянешь. Это вы здесь гостите, а наш брат постоянный житель, со всеми корнями в тюрьме сидит.

— Зачем ты такое место выбрал, искал бы другое?

— Где же его другое-то взять? Хотел было я торговлю завести — на углу байками торговать, да никто не покупает, а на другой промысел денег не набрал.

— Еще куда толкнулся бы.

— Толкнулся, да все занято: губернатора из Питера прислали, городского голову выбором выбрали, приставов полицмейстер откуда-то понатыкал, городовых и то на всяком углу по два держат, — вот и пришлось сюда поступить.

— Тебе, небось, скоро повышение выйдет?

— Куда уж тут повышение, нам дай Бог не понизиться бы подольше, а то как положат в ящик да сложат на груди руки, а тут еще ребята не выросли.

— А тебе ребят жалко?

— Как же не жалко? — уж как будто бы серьезно проговорил Харитонов. — Сами посудите, они еще глупы, путем на ноги не встали, времена нонче трудные. Везде соблазны. Пожалуй, к работе не приучатся, а в жизнь-то окунутся.

— Надо удерживаться привыкать, — поучительно сказал, сидевший во втором этаже за превышение власти, губернский чиновник.

— Трудно. Слаб человек очень стал; я сам намедни иду по набережной, гляжу — пароход идет. Съезжу, думаю, к монастырю, отстою всенощную. Сел па пароход, приехал; на одном берегу монастырь, на другом гулянье устроили. Музыка играет, карусели вертят, блеск, треск, зашел туда, так весь вечер и проходил на этом гулянье.

— И ко всенощной не попал?

— Где же, позабыл, что тут под боком и монастырь-то.

Из окон слышится смех.

III

Пока у Харитонова шел разговор, другие заключенные переговаривались с соседями. Некоторые устраивали передачу: «телефоны» работали в нескольких окнах. Один уголовный во втором этаже, должно быть не успел устроить «телефона», а ему захотелось что-то передать соседу. Он просунул лицо в решетку и крикнул:

— Сорок девятый!

— Што?

— У тебя телефон есть?

— Нету.

— Как же мне тебе прислать-то?

— Привяжи на ниточку да кинь, а я ловить буду.

Сорок восьмой скрылся и через минуту показался опять. Он исполнил совет соседа и просунул сквозь решетку узелок с передачей.

— Держи.

Нитка оказалась коротка. Она не могла достать соседа. Сорок восьмой кидал ее раз десять, но узелок делал полукруг и летел вниз, не зацепившись. Харитонов заметил его неудачу и вдруг сердито крикнул:

— Сорок восьмой! Ты что это затеял?

Паренек вздрогнул. Нитка вырвалась у него из рук, и передача полетела на землю. Арестант досадливо воскликнул:

— Ну, вот, ворона, не поймал, теперь поминай как звали.

— Так и надо! — притворно сердито ругался Харитонов. — Нешто можно что друг другу передавать? На это стол есть, вызовись к столу и попроси, чтоб разрешили.

— На это полмесяца пройдет.

— А тебе враз захотелось. Это, брат, не на воле, — на воле я постучу, мне и подадут; тут погодишь, тут вашего брата почитают, как в печке головешки на протопе. Вот я к столу твою подачу отправлю.

— Да там только чай с сахаром, да спички.

— Я ничего не знаю; я по службе должен передать да сказать, кто передать хотел.

— Харитонов, голубчик, не надо!

— Как не надо? Куда же я дену, с собой, что ли, понесу?

— Кинь мне обратно.

— Ишь, какой гусь!

— Кинь, Харитонов!..

Харитонов на минуту задумался, потом поднял голову и крикнул:

— Ну, держи коли!..

Сорок восьмой отстранился в угол, Харитонов наметился и кинул. И... вдруг передача попала не в 48, а в 49.

— Вот тебе на! ошибся! — крикнул досадливо Харитонов — Не в твое окно попал. Ведь нужно же так случиться!

— Стало-быть, ей такая судьба, — весело смеялся сорок восьмой. — Сорок девятый, получил?

— Получил, — радостно отозвался сорок девятый.

— Теперь ты с праздником, — укоризненно ворчал Харитонов и отошел в угол.

А в этом углу, в теневой камере под забором, из крайнего окна высунулся молодец с грязными лицом и мутными глазами уголовный и, остановив надзирателя, проговорил:

— Харитонов! посоветуй мне ради Бога, что делать. Старший помощник на меня взъелся, на работу не пускает, а мне без работы никак нельзя. Зимой выходит, что у меня всего-на-все лежит в конторе три двадцать, а мне нужно будет пальтишко, сапоженки...

— Чем же ты его прогневал?

— Сдуру ханжи выпил, подрядчик угостил, а он догадался. Ты, говорить, зачем на работу-то ходишь, — пьянствовать, ну и отстранил, да еще в одиночку перевел, а что мне в одиночке делать, я оглохну совсем.

— Сам виноват.

— Знаю, что виноват, да как мне мою вину поправить?

Харитонов с минуту подумал.

— Вызывайся к старшему помощнику, да проси хорошенько прощенья, да обещай больше не пить, обещанное-то слово держи смотри, — сердито и наставительно проговорил Харитонов и поплелся в другой угол.

А в другом углу старый старик из новеньких стоял у решетки и тряс головой, заливаясь кашлем. Харитонов остановился около него, укоризненно покачал головой и вымолвил:

— Сколько ты время на свете прожил, а ума не нажил, — на старости лет с таким кашлем в нижний этаж засел, тут здоровые чахотку наживают.

— Что ж я поделаю? Я не сам сел, меня посадили.

— А ты заяви, что ты хвораешь. Тебя доктор вызовет, ты и попроси, чтобы тебя в больницу перевели, там хоть отлежишься немного, молоком с белыми хлебом поправишься.

— Кому же это заявить-то?

— На поверке, а то к столу вызовись...

IV

Во втором этаже сидел плотник Гусев. Это был еще молодой малый. Попал в тюрьму не за причинение кому-нибудь вреда или убытка, как большинство, а за неподчинение полиции.

Он жил у подрядчика, державшего годовой ремонт в городской управе. Один раз хозяин послал его починить барьеры на деревянном мосту через реку. Гусев принялся за работу. В это время по мосту должно было проезжать какое-то начальство, к Гусеву подошел городовой и потребовал, чтобы он очистил мост. Гусев уперся. Он сказал, что его на работу поставил хозяин, который его только и может снять, а без него он, не окончивши работу, не пойдет. Городовой доложил околоточному. Околоточный вспылил, пришел сам к Гусеву и, ругаясь, потребовал у Гусева очистить мост. Гусев не подчинился и околоточному. Тогда полицейские потащили его силой. Гусев закричал, стал отмахиваться и собрал около себя толпу. Его пришлось взять и отвести в участок. В участке Гусев не переставал буйствовать, оскорбил помощника. Гусева притянули к суду. На суде он не хотел признавать себя виновным и вызывающе отвечал судьям. Судьи осудили его очень строго. В тюрьме Гусев каждый день ругал все тюремное начальство, надзирателей. Его пробовали усмирять, сажали в карцер, но в карцере он один раз пробил себе висок, и его пришлось отправить в больницу. В больнице его признали не совсем здоровым душевно. Тогда его перевели в одиночку, где и держали на особом положении.

В одиночке Гусев чувствовал себя совсем свободно. Когда вздумается, он становился на окно и переругивался с гуляющими. Другой раз он запевал песню, то скармливал весь свой паек хлеба голубям, а потом на весь корпус кричал, что ему «есть хотца», и не унимался, пока ему не подавали другую порцию. В этот вечер Гусев вдруг начал придираться к Харитонову. Только Харитонов отошел от старика и пошел по дорожке. Гусев крикнул ему:

— Эй, кисель Иваныч, пора тебе отправляться на ночь!

— Сам ты кисель, — устало огрызнулся Харитонов.

— Я не кисель, а перец, а ты вот кисель: мажешь всех, кого бы нужно поленом по голове.

— Кого же это, по-твоему, по голове-то нужно? — не выдержав, спросил один уголовный.

— А тех, кто жулики.

— А жулики не люди?

— Какие же вы люди, когда теми только и живете, как бы что стибрить.

Хотя все знали, что Гусев «не в себе», но его слова многих задели за живое. Заключенные начали волноваться, послышались негодующе возгласы. Харитонов почувствовал это и крикнул Гусеву:

— Замолчи!

— A-а, замолчи! Когда воры разговаривают, ты им не мешаешь, а на справедливого человека кричишь. Ты одним ворам потатчик!..

Весь фасад пришел в движение. Харитонов поглядел на Гусева и отошел в угол двора. Но Гусев не унимался:

— Что, бежать от меня, не нравится? Не любишь правду-матку, воровской благодетель... А хочешь я закричу, что у тебя все арестанты на окна вылезли? Хочешь?

— Замолчи! — опять предупредил Харитонов.

— Нет, не замолчу...

— Не замолчишь, так ладно, — сказал Харитонов, подошел к двери и нажал звонок.

Вышел дежурный от стола, Харитонов сказали ему, что Гусев опять волнует арестантов, и велел его унять. Дежурный, грубый старый солдат Никитин, ни слова не говоря, пошел по коридору, отпер камеру Гусева и, подойдя к окну, выдернул из-под арестанта табуретку. Гусев упал на пол, но сейчас же вскочил и бросился. Началась возня. Никитин закричал. На крик прибежали другие. Гусева повалили на пол, связали простыней, уложили на койку и оставили связанным на ночь.

V

Харитонов ушел с дежурства расстроенный. Ему неприятно было, что так кончился вечер; он досадовал на себя, зачем он заявил дежурному. Утром, когда он пришел вновь в тюрьму на занятия, Харитонов спросил, что Гусев. Ему сказали, что Гусев, пока лежал связанный, все время кричал и ругал Харитонова. Он обвинял его, что он самый вредный из всех служителей, что его надо выгнать из тюрьмы, и не спал всю ночь и заснул только перед поверкой. Он не хотел вставать на поверку и очень ругался, что у него подняли и заперли койку. Сейчас он сидит на табуретке и что-то думает.

Харитонов выразил желание его повидать и сказать Гусеву что-нибудь утешительное. Но он брал гуляющих из другого крыла, и ему нельзя было подойти к камере Гусева. И только перед обедом, когда Харитонов повел на прогулку последнего политического, он встретил на маленьком дворе Гусева. Гусев ходил по кругу, понурив голову. Увидавши выходящего Харитонова, Гусев убавил шаг, стиснул зубы и у него загорелись глаза. Харитонов тоже пошел потише, глядя на Гусева и подыскивая в уме, что бы ему такое сказать. Но только он поравнялся с Гусевым, как тот, точно кошка на мышь, бросился на Харитонова, сбил с ног, вцепился ему в волосы, поднял голову и ударил его о сухую дорожку...

Гусева сейчас же стащили с Харитонова и, оборвав прогулку, потащили в камеру. Харитонов же поднялся сам. Голова на затылке у него была сильно рассечена, и из раны шла кровь. Шатаясь, он дошел до табуретки у двери тюрьмы, опустился на нее и впал в обмороке. Харитонова снесли в аптеку, обмыли там его рану, перевязали и отправили домой.

Пошли дни за днями, а Харитонов в тюрьму не являлся. Весь корпус справлялся об его здоровье в каждую смену надзирателей. Спрашивали, скоро ли он встанет, когда придет, просили передать, что о нем сгрустнули.

Но Харитонов не пришел. Тюремное начальство, расследуя причину, вызвавшую нападете на Харитонова, нашло, что его поведшие с арестантами было неправильно, и как только он выздоровел, перевело в другую тюрьму.

1917