Глава IV.

МЕЖДУНАРОДНЫЕ АСПЕКТЫ

РОССИЙСКОГО МИРОТВОРЧЕСТВА

НА РУБЕЖЕ XIX И XX ВЕКОВ

РОССИЙСКИЙ ПАЦИФИЗМ И ЗАПАДНОЕ МИРОТВОРЧЕСТВО В НАЧАЛЕ XX в.

(Становление и деятельность российских обществ мира)

Р. М. Илюхина, Д. А. Сдвижков

Исторический прогресс XIX в., изменивший лицо европейской цивилизации, в частности индустриализация, колонизация ранее недоступных континентов, расширение мировой торговли и т. д., а также растущий опыт конституционного и демократического управления оказали сильное влияние на миротворческую деятельность. Большая война смогла бы подорвать промышленные ресурсы, что поставило бы под угрозу мировую торговлю. Содержание армий и офицерской элиты требовало дополнительных налогов. В ответ на это представители средних классов, модифицируя религиозные и нравственные установки прошлого, стали придавать особое значение прагматическим соображениям и постепенно включать новые демократические идеалы, в частности права человека, в проекты достижения международного мира.

В конце XIX и начале XX в. идея защиты мира стала принимать современные формы. Религиозно-философская идея мира постепенно превращалась в идейно-политическое течение международного миропорядка и уважения прав народов и становилась идеологической основой ряда общественных движений. К началу XX в. около трех тысяч активистов составляли международное движение, называемое ими с 1901 г. пацифизмом.

В течение последних лет XIX в. общества мира распространились по всей Европе и Северной Америке, причем к движениям мира присоединились и женщины. В 1889 г. группа европейских политиков основала межпарламентскую конференцию по вопросу международного арбитража, позже, переименованную в Межпарламентский союз. С того же года стали собираться всеобщие Конгрессы мира, которые через два года создали в Берне (Швейцария) Международное бюро мира.

179

Российский либеральный пацифизм как составная часть западного миротворчества также вступил на дорогу борьбы за новую мировую систему, основанную на международном правопорядке и призванную сменить старую, пронизанную анархией, милитаризмом и авторитаризмом. "Пацифизм — писал "Вестник мира" в декабре 1912 г., — показывает, как цивилизация и прогресс развиваются и усиливаются не от употребления силы и насилия в международных отношениях, а от развития и усиления понятий о праве и элементе закона в отношениях между народами. Идеал пацифизма — замена режима войны и насилия между народами режимом правового порядка в международных отношениях".

Однако в России организация пацифистского движения и рост пацифистских настроений имели свои особенности, связанные с исторической традицией и политической культурой общества на рубеже XIX—XX веков. Среди них было и то, что история России представляла собой цепь непрерывных войн: это выдвигало в общественном сознании на первое место идеи милитаризованного патриотизма. На протяжении веков страна раздиралась социальными противоречиями, жила в условиях авторитаризма и крепостничества, что подавляло альтернативное мышление. В общественной мысли России в большей степени доминировали идеи революционаризма, чем ненасильственной парламентской альтернативы¹.

Возникновение обществ мира, как это понимали пацифисты, отвечало насущным потребностям не только в области внешней политики, но и возрождению внутреннего мира и согласия в российском обществе. Организация пацифистского движения в России была связана в большой степени с процессом роста либеральных политических сил и демократизации внутри страны.

На рубеже XIX и XX вв. разрозненные попытки основания обществ мира, предпринимавшиеся одиночками, оставались безрезультатными. Еще в 1848 г. теоретик экономического либерализма и пацифист Ричард Кобден, совершая агитационные поездки по Европе с целью привлечь внимание к Международному конгрессу мира в Брюсселе, побывал с той же целью и в России, но практических результатов не достиг². В 1880 г. внук Павла I принц Петр Ольденбургский (1812—1881), который в послании Бисмарку характеризовал войну как явление "антихристианское и антикультурное", основал Русское общество международного права, поддерживавшее связь с Институтом международного права в Швейцарии. "Недостаточно заключить мир, — писал он в год Берлинского конгресса, — каким бы достойным он ни был, если он продол-

180

жит собой вооруженный мир, дамокловым мечом висящий над всеми правительствами"³. Эта инициатива, однако, не получила продолжения, как и попытка основания в начале 90-х гг. XIX в. общества мира Ф. Ф. Мартенсом (1845—1909) — профессором международного права, позднее официальным представителем России на I и II Гаагских конференциях мира.

Вместе с тем последнее десятилетие XIX в. в России знаменовалось мощным интеллектуальным прорывом, первой попыткой либеральных философов, юристов, политологов выдвинуть ненасильственную альтернативу развития международных отношений. Эволюция пацифистской идеи в России шла по разным направлениям, международно-правовому, экономическому, философско-этическому, выдвинув плеяду блестящих и непохожих друг на друга российских миролюбцев.

Известными российскими пацифистами, политологами и юристами были Ф. Мартенс и Л. Комаровский, И. Блох и Я. Новиков, В. Тенишев и М. Энгельгардт, Б. Чичерин и М. Таубе, над которыми возвышалась фигура великого Толстого. Книги М. Э. Энгельгардта "Прогресс, как эволюция жестокости" (1899), "Вечный мир и разоружение" (1899); Ф. Мартенса, вице-президента европейского Института международного права "Современное международное право цивилизованных народов (1882), проф. Московского университета Л. А. Комаровского "Главные моменты идеи мира в истории" (1895), русского парламентария, пацифиста и филантропа кн. В. Н. Тенишева "Вечный мир и международный третейский суд" (1909), пацифиста барона Таубе "Принципы мира и права в международных столкновениях средних веков" (1899) и др. создавали серьезную теоретическую основу для развития пацифистской идеи в России.

Одним из примечательных деятелей российского пацифизма был и П. Н. Милюков, историк и политик, чья общественная жизнь в определенном смысле отразила противоречивую историю российского миротворчества в начале XX в. Один из основателей партии Народной свободы, творец российского либерализма, он видел сущность российской идеи в ненасильственном реформистском развитии России по пути либерального парламентаризма и антимилитаризма.

Первый по-настоящему действенный импульс к активизации пацифистов в России дала миротворческая инициатива Николая II о созыве международной конференции по вопросу ограничения вооружений и учреждения международного арбитража, которая была изложена в циркуляре министра иностранных дел России гр. М. Н. Муравьева от 12/24. 08. 1898 г.⁴ Определенное влияние на инициативу русского царя

181

оказала вышедшая в том же 1898 г. книга железнодорожного магната, пацифиста и экономиста из Русской Польши И. С. Блиоха (Жана Блоха, 1836—1902) "Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях". На основе огромного эмпирического материала Блиох доказывал невозможность ведения войн при достигнутом техническом уровне вооружения и пагубность состояния "вооруженного мира" (т. е. обеспечения мира за счет прогрессивно возрастающих вооружений великих держав).

По словам английского пацифиста Уильяма Стеда, аудиенция И. Блиоха у Николая незадолго до появления Гаагской инициативы длилась около 6 часов⁵. По словам П. Н. Милюкова, И. Блиох и склонил Николая II приступить к организации первой Гаагской конференции мира в 1899 г.⁶ Кроме того, ряд свидетельств указывает и на влияние на Николая II книги лидера немецких пацифистов Б. фон Зуттнер "Долой оружие!".

В своих публичных выступлениях русские пацифисты старательно подчеркивали преемственность своего движения именно от Гаагской инициативы монарха. Тем не менее даже в период подготовки Гаагской конференции российские пацифисты не получили поддержки официальных властей. Наряду с подозрительностью полицейских чинов к любой организационной инициативе снизу, основную роль сыграл, конечно, тот факт, что попытки учреждения общества мира были предприняты рядом лиц, известных как либералы и конституционалисты, вышедших из политического объединения либеральных земцев в Москве "Беседа", где наряду с графом Л. А. Комаровским, В. А. Маклаковым, Д. Н. Шиповым, кн. Петром Дм. Долгоруковым выделялся своей энергией один из будущих основателей и лидеров кадетской партии кн. Павел Дм. Долгоруков (1866—1927), сыгравший основную роль в деле организации русского пацифизма.

В 1900 или 1901 г. ряд членов "Беседы" разработали по образцу западноевропейских устав Российского общества мира, поручив его утверждение в Министерстве П. Д. Долгорукову. Однако, когда Долгоруков обратился за разрешением к министру внутренних дел Д. С. Сипягину, последний предложил говорить "о более серьезных вещах" и не принял устав на рассмотрение .

Противоречие между "официальным" пацифизмом Гаагской инициативы и нежеланием властей допустить ее общественную поддержку наглядно продемонстрировало трудности в деятельности даже неполитических организаций в условиях неконституционного режима.

182

"Русское государство, — писал П. Д. Долгоруков, — монарх которого созвал все другие государства на мирную конференцию, оставалось до этого года без общества, задающегося целью приобщения народа к великой идее всеобщего мира. Таковы печальные парадоксы русской действительности. У нас преследовались не только политические, но и гуманитарные идеи и нельзя винить русское общество, что оно запоздало с учреждением Общества мира. Препятствия были извне, а русское общество и его выдающиеся деятели и писатели с Л. Н. Толстым во главе, давно культивировали и пропагандировали идею мира"⁸.

Еще отчетливее эти ограничения отразила неудачная попытка организации женского пацифистского общества феминисткой С. Руденко в конце XIX в. Ходатайствуя об учреждении "Всемирного женского союза мира" в Москве как отделения международной организации Alliance Universelle des femmes pour la paix (Международный союз женщин за мир), она сослалась на прецедент другой женской пацифистской организации, "Русского женского комитета для сношений с международной лигой мира", существовавшей на временных началах в Петербурге при Русском женском взаимно благотворительном обществе во главе с выдающейся деятельницей русского феминизма А. Н. Шабановой.

Тот же Д. С. Сипягин не только отказал в учреждении Московского общества, сославшись на чисто формальный повод, но и закрыл общество Шабановой, издав при этом циркуляр о необходимости строгого контроля за соблюдением устава обществами, которые иначе могут сделаться "приютом для разного рода сомнительных в политическом отношении лиц и... (оказаться) источником пропаганды вредных для существующего порядка идей"⁹.

Невозможность реализации одного из основных принципов либерализма — свободы общественных объединений граждан — предопределила отставание организационных процессов в российском пацифизме. В то же время любые попытки учреждения филантропических или инициированных сверху организаций, как общество кн. Ольденбургского или "Рабочее братство воздвижения Святого Креста" оказались нежизнеспособными. Филантропическое общество под председательством черниговского помещика Н. Неплюева, находившееся под влиянием христианских, народнических и оуэновских идей, числилось на 1898 г. единственным в России пацифистским обществом¹⁰.

Тем не менее, процесс формирования российских обществ мира продолжался, ибо он был тесно связан с общей демокра-

183

тизацией, ростом конституционных свобод и прав человека, оживлением политической и общественной жизни начала XX в. "Лишь теперь, — говорил кн. П. Д. Долгоруков, — когда Россия вступает в семью конституционных государств, когда зарождаются у нас зачатки права..., сделалось возможным учредить "Общество мира"¹¹. Становится понятным, что российский пацифизм был не просто близок к либерализму, он вырос организационно и в значительной степени и идейно из него: вождями обоих движений были одни и те же лица: П. Д. Долгоруков, лидер прогрессистов И. Н. Ефремов, центральная фигура русского либерализма, вождь кадетов П. Н. Милюков (1859—1943) и др.

На ранних этапах приверженцы пацифизма в России рассматривали свою деятельность в качестве побочной; тип "профессионального" западного пацифиста отсутствовал. На фоне громадных организационных задач, вставших перед либералами в 1905 г. по учреждению партий, проведению выборов в Думу и т. п. до пацифизма долгое время "не доходили руки". Поэтому в эпоху революции 1905 г. образовывались лишь некоторые общества на периферии: Польское общество друзей мира в Варшаве (1906) и Витебский союз мира (1905)¹³. В силу особенностей Западного края под пацифизмом здесь понималось преимущественно "устранение насильственных проявлений... (национальной) розни. В отличие от Варшавского, деятельность Витебского общества уже в 1906 г. заглохла¹⁴.

С относительной стабилизацией обстановки в России после 1907 г. окончательное конституирование русского пацифизма стало вопросом времени. Мощным фактором для интенсификации этих усилий стала деятельность Л. Толстого. Именно празднование 80-летия Толстого в 1908 г. стало поводом для учреждения Общества мира в Москве. С зимы 1908 г. начались согласования с властями Устава общества, предпринятые членами кадетской партии Пав. Д. Долгоруковым, быв. Председателем Московской Губернской земской управы Д. Н. Щиповым и быв. Московским Городским головой кн. В. Голицыным¹⁵.

Целью Общества, как это видно из его Устава, была разработка и популяризация основ международного права, распространение в обществе понятий о международном мире, о третейском суде и международных конференциях мира. Однако предложенный Устав не удалось утвердить сразу. "Присутствие по делам об обществах" возражало против включения в Устав фразы: "Распространение идеи мирного разрешения международных конфликтов" из-за запрета вмешательства в

184

конфликты. Хотя это положение и было исключено из Устава, задачей общества оставалось мирное разрешение конфликтов путем приобщения масс к идее всеобщего мира. Более того, при перечислении путей сближения народов было исключено упоминание о политическом сближении¹⁶.

После неоднократных отказов и проволочек Общество мира в Москве было, наконец, зарегистрировано 1 июня 1909 г. во главе с П. Д. Долгоруковым и Л. А. Комаровским, старейшим русским пацифистом и блестящим знатоком международного права. К 1911 г. Московское Общество мира насчитывало 300 членов. Кроме того, в 1909 г. была создана довольно сильная и деятельная организация — Петербургское общество мира, выпускавшее центральный периодический орган русского пацифистского движения "Вестник мира" (1912—1914). Петербургское общество возглавлял видный юрист, член государственного Совета проф. М. М. Ковалевский, который являлся в то же время вице-председателем Русской парламентской группы. Отделения возникли в Ревеле, Новочеркасске и Туле, существовали инициативные группы в Одессе, Харькове и Тифлисе.

Особо следует остановиться на Киевском обществе друзей мира, основанном в 1909 г. польским пацифистом и католиком гр. М. Тышкевичем, О. Т. Глинкой и О. П. Косачем. Общество, куда входили историки, дипломаты, некоторые представители высшего духовенства, включало немало католиков. В апреле 1910 г. гр. Тышкевич, который связывал идеи пацифизма с папским престолом, вручил папе Пию X ходатайство о поддержке Ватиканом пацифизма на юго-западе России. В свою очередь Пий X дал "апостольское благословение на всех членов общества мира"¹⁷.

Финские пацифисты, борясь за свои права, успешно использовали различные формы несотрудничества с царской властью, теоретическое обоснование которого нашло отражение в политической концепции ненасилия, разработанной Виктором Теодором Хоменом. Одной из заметных фигур российского пацифизма был финляндский сенатор и пацифист Лео Мехелин (1839—1914). Горячий приверженец идей вечного мира и международного права, Л. Мехелин особо интересовался причинами конфликтов XIX в., национальными проблемами, ненасильственной тактикой борьбы финляндского народа за свои права.

Рассматривая становление российских обществ мира, нельзя упустить из виду национальную группу межпарламентского союза, в которой участвовали и члены обществ мира. Более того, именно в Государственной Думе, которая, представляет-

185

ся, и была точкой соприкосновения правительства и пацифистов, излагались важнейшие идеи реформирования международных отношений с позиций международного права.

Окончательно российская группа была учреждена одновременно с Обществом мира в Москве — в мае 1909 г. лидером прогрессистов И. Н. Ефремовым, ставшим ее председателем (тов. председателя — П. Н. Милюков). Оба они одновременно являлись членами Петербургского Общества мира, а также сотрудничали с американским фондом Карнеги, финансировавшим многие пацифистские акции. С 1909 г. членами руководства Межпарламентского союза стали М. М. Ковалевский и И. Н. Ефремов. Возрожденная группа, включавшая 135 членов Думы и 30 членов Государственного Совета, получила еще более выраженный кадетский характер (в руководстве — Ф. И. Родичев, А. И. Шингарев, А. В. Васильев, М. И. Пападжанов и др.), с участием прогрессистов и октябристов (А. И. Гучков). Таким образом был представлен весь спектр русского либерализма.

Пацифистская карта России, ограниченная городами, отражала специфику социального состава этого движения. Большинство пацифистов относилось к лицам со средним достатком и частично выше среднего, абсолютное большинство являлось представителями интеллигенции, особенно пишущей — журналисты, публицисты, писатели (например, В. И. Немирович-Данченко, Ю. А. Бунин, П. И. Новгородцев, К. И. Чуковский, Е. П. Семенов и др.), т. е. либералы par exellence. Вместе с тем в буржуазном по духу движении участвовало большое число аристократов — братья кн. Долгоруковы, кн. Барятинские В. В. и Л. Г., кн. А. С. Крапоткин и др.

Из большого числа членов пацифистских обществ до 1/4 составляли ограниченные в политических правах женщины; большой удельный вес имели также маргинальные в национальном государстве группы — дискриминируемые национальные меньшинства, либо люди со смешанным национальным происхождением — "инородцы": евреи, поляки, финны, остзейские немцы и т. д.

Такова была, в общих чертах, динамика организационных процессов в центральных пацифистских организациях России. К 1914 г. в России было около 900-1000 членов собственно пацифистских обществ (без Польского и Финляндского); реальная же численность активных членов, посещавших собрания и прочие пацифистские акции без "мертвых душ" не превышала 300 человек¹⁸.

Таким образом, окончательное организационное оформление русского пацифизма состоялось благодаря сочетанию

186

главным образом двух факторов: политического, т. е. наличия достаточно сильной структуры либеральных политических сил и прежде всего кадетской партии, и духовного — глубокого интереса к проблемам войны и мира, разбуженного в общественном сознании толстовской проповедью идеи ненасилия. Как и в случае с либерализмом, факт влияния на русское пацифистское движение толстовства сыграл свою роль при определении места пацифизма в политической системе страны.

Российские пацифисты, как и реформаторы либерального толка, стремились к социальному миру, и считали его залогом внешнего мира. Связывая пропаганду идей мира с зарождением российского парламентаризма и возрастанием силы общественного мнения, они питали надежду на "недалекое время, когда и Россия покроется сетью таких союзов, где на беспартийной и общей для всех почве будут изучаться и восприниматься великие перспективы мирного будущего всего человечества"¹⁹.

Русский пацифизм, декларируя свой беспартийный характер, рассматривал "общепросветительские" цели как составную часть работы по пробуждению гражданского самосознания. "Кроме чисто партийных группировок, — писал Пав. Д. Долгоруков, — необходимы еще и другие, развивающие народную самодеятельность и сознательность, без которых нельзя достигнуть прочного политического прогресса"²⁰. Таким образом, задачи просветительской деятельности были подчинены стратегическим целям русского либерализма.

Этот замысел, однако, не мог быть осуществлен. Степень приятия широкими массами в России собственно пацифистской пропаганды нуждается в более детальном изучении, однако в общем можно утверждать, что низкая политическая активность населения, неразвитость политической культуры в решающей мере сказались в том, что русский пацифизм остался феноменом крупных городов.

Более того, попытки объединения обществ мира в единую российскую структуру также были обречены на провал, учитывая краткие сроки их существования и возникавшие разногласия религиозного, национального и политического характера. Так, одним из ярких примеров разногласий стали противоречия между Киевским обществом друзей мира и остальными обществами по вопросу об участии в XIX Всеобщем конгрессе мира, который должен был состояться в Риме в октябре 1911 г.

Отсутствие согласованности в решении общих задач миротворчества между национальными обществами мира, напри-

187

мер, польским, финляндским и остальными в связи с существованием национального вопроса в Польше и Финляндии, ставивших во главу угла освободительные цели, затрудняло дальнейшее развитие пацифизма в России.

Поэтому в 1913 г. была предпринята попытка провести общероссийское совещание пацифистских обществ с координационными целями. 27 апреля 1913 г. состоялось заседание московского (барон С. А. Корф), Петербургского (Е. П. Семенов), Гельсингфорского (сенатор Л. Мехелин), Новочеркасского (В. П. Попов) и других обществ мира. Однако Польское, Киевское, Ревельское общества прислали телеграммы с отказом. Главная цель заседания состояла в разработке мер по укреплению и увеличению пацифистских групп в России, а также усилению связей с Польским и Финляндским обществами. В этой связи П. Д. Долгоруков предложил провести в ближайшем будущем одновременные и параллельные пацифистские акции (принятие резолюций, публикация статей и брошюр) в интересах не только мира, но и международного освещения национальных проблем. В принятой резолюции признавалось необходимым проводить обмены печатными трудами, направлять их в журнал "Вестник мира", устраивать совместные агитационные мероприятия и привлекать пожертвования. Особо важным было решение о начале разработки национальных проблем в духе мира и ненасилия в обществах мира русскими, финнами и поляками.

Отдельно обсуждался вопрос о важности открытия новых отделений. В этих целях рекомендовалось обратиться к прежним клубам, профессиональным организациям врачей, юристов и т. д., к общественным деятелям. Был поставлен вопрос о возможности присуждения премий для молодежи "за сочинения на пацифистские темы". Было решено провести вторую встречу обществ мира в январе 1914 г. в Петербурге, а также внести предложения в Международное Бюро Мира о проведении ближайшего Всеобщего конгресса мира в России²². Эта идея была не нова. Еще на XVIII Стокгольмском конгрессе мира в 1910 г. обсуждался вопрос о проведении в 1912 г. Конгресса мира в Москве. Однако, как позже писал кн. Долгоруков, "вследствие скудости нашего молодого общества деятелями, опытными членами и в ввиду той огромной и сложной подготовительной работы" организация конгресса была бы чрезвычайно затруднена". Более того, российские пацифисты опасались, что делегаты конгресса не найдут в России свободы слова, которой они пользовались в других странах, а также не получат поддержки царского правительства, включая прием у монарха, почетное председательствование мини-

188

стра иностранных дел и других важных чиновников, субсидии, льготных проездов для делегатов и др.² К тому же начавшаяся I мировая война окончательно разрушила все планы. Однако само обсуждение в международных пацифистских кругах вопроса о проведении Всеобщего конгресса мира в Москве символизировало растущее влияние российского пацифизма.

Итак, именно в эти годы молодые общества мира выступили на арену российской общественной жизни с целью убедить правительство и народ в том, что альтернативы войне и насилию могут защищать граждан, что государства не имеют права начинать военный конфликт из-за любого амбициозного предлога и что войну и бесправие в обществе может заменить власть закона. Будучи всегда в меньшинстве, они подвергали сомнению общепринятое утверждение, что война является фатальной неизбежностью. Исходной посылкой новых концепций международного права, которые, по мысли пацифистов, должны были изменить систему международных отношений, был тезис о "новом патриотизме" или, по определению П. Н. Милюкова, о "просвещенном национализме"²⁴. Не ставя под сомнение вопрос о гражданском долге защиты Отечества в случае войны, российские пацифисты обязывались не призывать к уклонению от воинской службы: "Мы вынуждены считаться с современным государством... и не предаваться утопическим надеждам скорого уничтожения зла, вкоренившегося в человека десятилетиями"²⁵.

Вопрос о службе в армии и об отношении пацифистов к государству был одним из главных в неприятии Л. Толстого и в разногласиях между различными обществами мира. Религиозно-этическую концепцию Толстого пацифисты отвергали за отрицание неправедного государства "как собрания одних людей, насилующих других", за недоверие к западным государствам, неспособным реализовать главные идеи пацифистов: третейский суд и арбитраж²⁶. Российские пацифисты в большинстве своем рассчитывали на сотрудничество с властями в деле разрешения международных конфликтов методами международного права.

Хотя они и видели в Толстом "великого миролюбца", властителя дум и антимилитариста, но признавали необходимость наличия армии, достаточной для обороны. "Мы идем с Толстым к одной конечной цели, но разными путями. Он антимилитарист в настоящем, мы антимилитаристы будущего. Он как пророк, мощный призыв которого звучал по всей земле, не нуждался для своей проповеди в каком-либо сообществе; он один, может быть, сделал для нашей общей цели боль-

189

ше всех нас..., ему в его одиночестве дано было будить совесть человеческую"²⁷.

В качестве главной задачи выдвигалась "разработка и популяризация основ международного права и распространение в обществе здравых понятий о международном мире, о третейском суде и международных конференциях мира". Более того, русские пацифисты полагали, что первым шагом в решении этой проблемы была проповедь "всеобщего мира"²⁸. Считая одной из важных задач воспитание юношества в духе мира, российские пацифисты самым решительным образом выступали против милитаризации школ и особенно против модного в те времена увлечения "потешными полками", которые рассматривались ими как "несомненный нравственный вред... юношам и детям". Ставился и вопрос о милитаризированных игрушках для детей, о непозволительности "играть в смерть или смертную казнь"²⁹.

В целом российские пацифисты действовали в трех направлениях. К первому относилась научная разработка норм международного права, ко второму — борьба за сокращение вооружений, к третьему — пропаганда идей сохранения мира.

Российские пацифисты, и в частности Л. А. Комаровский, считали, что идея мира проходит через три стадии: национальное объединение, межпарламентские унии и конференции мира. На очереди стоит четвертая — введение международной организации, которую они называли "международной организацией человечества", "правовой организацией народов", ростки которой виделись в универсалистской тенденции развития цивилизации начала века.

"Тремя этажами стройного здания пацифизма" называл П. Н. Милюков общества мира, Межпарламентский союз третейского суда и, наконец, Гаагские конференции правительств. Пацифисты стремились вмешаться в те области государственной жизни, которые считались, по словам П.Н. Милюкова, "рискованными, не только с точки зрения цензурной, но и вследствие равнодушия широкой публики к этим вопросам", — т. е. области бюджета и финансов, внешней политики и государственной обороны °. Они считали, что ближайший путь к миру и разоружению состоит в том, чтобы подвести под "все большее количество международных отношений действия юридических норм и настолько точно, чтобы применение судебного разбирательства... стало естественным и неизбежным"³¹.

Так, например, российские пацифисты обратили внимание правительства и общественности на возможность массового уничтожения людей с помощью военной авиации и потребо-

190

вали заключения международных соглашений в этой области. В резолюции "О пацифизме и авиации", принятой на заседании Московского общества мира 27 апреля 1913 г., подчеркивалась необходимость "запрещения путем международного соглашения воздушной войны, как нового варварского (некультурного) и ужасного способа истребления неприятеля путем метания снарядов из воздуха"³². И в дальнейшем российские пацифисты вслед за Б. фон Зуттнер не раз ставили вопрос о запрещении использования авиации (воздухоплавания) в военных целях.

Российские пацифисты считали, что главным методом борьбы с войной является институт обязательного арбитража, с помощью которого, по словам П. Долгорукова, "границы отдельных государств постепенно утратят свое теперешнее политическое назначение каких-то решеток, клеток, по обе стороны которой сидят "люди", готовые... ринуться друг на друга и убийством тысяч ни в чем не повинных людей или восстановить свое нарушенное право или, в случае поражения окончательно попрать его..."³³. Уже в 1911 г. Московское общество мира приняло ряд резолюций об обязательном арбитраже, где последний рассматривался как логическое следствие Гаагской миротворческой инициативы, за которым последовала бы приостановка роста вооружений, а затем и их сокращение. Московские пацифисты призывали царское правительство установить соглашение об обязательном арбитраже с государствами-союзниками³⁴.

Вопрос о международном посредничестве был поставлен и Русской группой в Межпарламентском Союзе. Доклад Ефремова о задачах и механизмах посредничества должен был слушаться на Римском конгрессе. Однако из-за разразившегося итало-турецкого конфликта в 1911 г. доклад был отложен. Летом 1912 г. во время XVII Межпарламентской конференции по инициативе российской группы была принята резолюция о важности изучения вопроса о международном посредничестве и учреждена комиссия, куда и вошел Ефремов. Члены русской группы Межпарламентского Союза особенно ярко проявляли себя в III и IV Государственных Думах, выступая по вопросам об ограничении вооружения и включения этих вопросов в программу III Гаагской конференции мира. Одной из наиболее значительных страниц был визит русских парламентариев в Англию и Францию летом 1909 г. и ответный визит французских парламентариев в Россию зимой 1910 г. и английской делегации зимой 1912 г., причем в приеме активное участие приняли и Общества мира Петербурга и Москвы.

191

В ходе этих визитов ярко проявились особенности международной ориентации русского пацифизма: вектор ее был направлен на Англию и особенно Францию, но не на Германию. С одной стороны, это обеспечивало относительную благожелательность официальных властей, видящих совпадение пацифистских акций с государственными интересами, с другой — такая ориентация подчеркивала либерально-демократический характер русского пацифизма.

В самом деле, сравнивая шум вокруг приезда англичан в 1912 г. с полным молчанием прессы по поводу состоявшегося тогда же визита германского канцлера Бетман Т. фон Гольвега, "Русская мысль" писала в мае 1912 г. о "германофобии во внешней политике, которая у нас... считается признаком прогрессивного образа мысли". Сближение с Англией и Францией приветствовалось как косвенная поддержка русского парламентаризма и демократии, неизбежность же конфронтации с Германией объяснялась необходимостью борьбы не только с "гегемонизмом и пангерманизмом", но и с тем "более низким типом политической культуры", который в глазах русских либералов воплощала политическая система Германии по сравнению с западными демократиями³⁵.

Деятельность обществ мира в России и выдвигавшиеся российскими пацифистами концепции безопасности дали мощный импульс включения России в мировое пацифистское движение. В эти годы значительно усилились как двусторонние, так и многосторонние связи российских и европейских пацифистов.

Еще с начала XX в. русские пацифисты сначала, правда, спорадически, а затем ежегодно встречались с лидерами западного пацифизма. Так, в 1909 г. гр. П. Долгоруков посетил старейшего деятеля пацифизма Фредерика Пасси. Уже ослепший, но бодрый миротворец живо интересовался распространением пацифизма в России и дал много практических советов по распространению пацифистских идей. Еще с времен I Государственной думы российские пацифисты не прекращали связей с интернациональным руководством Межпарламентского Союза и особенно с его секретарем, норвежцем Христианом Ланге. В эти годы значительное количество западных пацифистов, особенно из Англии и Франции, побывало в России, изумляясь огромному всплеску пацифистских настроений в кругах русской интеллигенции. Так, в феврале 1910 г. состоялась встреча московских пацифистов с известным деятелем, пацифистом и сенатором Эстурнель де Констаном, для которого, по его словам, поездка в Россию стала "полным откровением"³⁶.

192

Во Всеобщих конгрессах мира неоднократно участвовали представители из России: прежде всего, конечно, Я. Новиков, входивший в их руководство начиная с 1897 (Гамбургский Конгресс мира) по 1907 гг. (конгресс в Мюнхене). Большинство его выступлений было посвящено вопросам европейской безопасности (особенно проблеме Эльзас-Лотарингии, в котором Новиков занял профранцузскую позицию) и положению в России. Постоянно подчеркивая связь демократических и пацифистских требований, Новиков заявлял на конгрессе 1903 г. в Руане, что говорит "от имени 160 миллионов, потому что в моей стране никогда не существовало свободы прессы и слова. Но в тот день, когда мы сможем говорить, вся страна присоединится к вам". Осуждая в 1905 г. на конгрессе в Люцерне русско-японскую войну, Новиков выступал "от имени всех русских друзей мира".

В работе Всеобщего Конгресса мира в Париже, состоявшегося вскоре после 1 Гаагской конференции, приняли участие также И. Блиох и будущие пацифисты А. Аракелян, издатель армянской газеты "Мшак" в Тифлисе и Е. В. де Роберти, эмигрант, позднее член Петербургского общества мира. Вместе с Новиковым Аракелян и деятельница женского движения Туманян неоднократно выступали на конгрессах в защиту угнетаемого армянского меньшинства в Турции, требуя от русского и других европейских правительств принять энергичные меры к прекращению насилия. Однако только в 1910 г. официальная группа российских пацифистов в составе семи человек впервые приняла участие в XVIII Всеобщем конгрессе мира в Стокгольме, где гр. П. Долгоруков был избран одним из вице-президентов конгресса. В составе российской делегации были: П. Н. Ефремов, Л. Н. Брянчанинов, представитель Варшавского общества мира Й. Полак, А. Аракелян, а также корреспонденты газет "Речь" и "Русского слова", давшие впоследствии подробные отчеты.

Гр. П. Долгоруков выступил с обширным докладом об истории возникновения обществ мира в России, что вызвало значительный интерес. Мировое пацифистское движение с восторгом приветствовало вступление России в миротворческую семью народов. "XVIII Всемирный конгресс мира, — говорилось в принятой резолюции, — с радостью приветствует основание первых обществ мира в России и выражает надежду, что отделы этих обществ в скором времени будут основаны в других городах Империи с целью приобщения... всего русского народа к пацифистскому движению"³⁷.

Стокгольмский конгресс стал первым серьезным испытанием для российских пацифистов в отношении авторитарного

193

режима. По-видимому, неокрепшее и молодое российское пацифистское движение еще не было в состоянии открыто протестовать против правительства по болезненным внутриполитическим проблемам. Однако российская делегация активно выступала за дружбу и взаимопонимание между народами и в частности между Россией и Швецией.

На XIX Всеобщем конгрессе мира в Женеве в 1912 г. председатель Петербургского общества мира М. М. Ковалевский был избран вице-президентом Конгресса. Делегация России состояла в основном из членов Петербургского общества мира, включая Лорис-Меликова и секретаря Общества журналиста Е. П. Семенова. Гостями конгресса из России были П. И. Бирюков, сестры Ольховы, Л. Писаржевская. От Финляндии — Л. Мехелин и др. Лидеры мирового пацифистского движения понимали трудности деятельности пацифистов в России и признавали важность создания пацифистских обществ в авторитарном государстве³⁸.

С началом балканских войн положение российских делегаций на конгрессах стало еще более трудным, т. к. выдвинутый ими принцип "просвещенного национализма" вступал в противоречие с традиционной внешнеполитической ориентацией России в отношении Турции и Болгарии.

Этот факт особенно ярко проявился на XX Гаагском Всеобщем конгрессе мира в августе 1913 г., где представлявший Россию барон С. А. Корф был избран вице-президентом Конгресса, а Е. П. Семенов — представителем России в Бернском Международном Бюро мира. Российские делегаты отмечали, что им пришлось столкнуться с некоторым туркофильством и несправедливым отношением к Болгарии. Е. П. Семенов вынужден был внести поправки в резолюцию Конгресса, а потом и стать одним из ее авторов. Это был последний всеобщий конгресс мира, прошедший до I мировой войны.

За последние предвоенные годы — в 1913—1914 гг. — был сделан ряд попыток двустороннего сотрудничества русских и немецких пацифистов. Прошедшие в России в 1912, а в Германии в 1913 гг. пышные торжества по случаю 100-летия победы над Наполеоном были прежде всего демонстрацией патриотических фраз и воинственного духа, но они же напомнили в обеих странах о существовавшем когда-то сотрудничестве немцев и русских. В прессе появились осторожные голоса о том, что немецко-русское взаимопонимание "не кажется абсурдом, поскольку теперь ожило воспоминание о братстве по оружию сто лет назад". С другой стороны, растущее напряжение в Европе, невиданный до того проект увеличения военных расходов в Германии в 1913 г. заставляли немецких

194

и русских пацифистов немедленно предпринять шаги по установлению контактов.

Горячий сторонник русско-немецкого согласия Павел Кузминский — писатель, бывший мировой судья из Одессы, переселившийся в Берлин, доказывал, что у России и Германии нет коренных противоречий и непреодолимых препятствий для сближения. Его брошюра "Германия и Россия в 1813—1913 гг. Размышления русского писателя у подножия памятника Битвы народов" вышла отдельным изданием в Германии. Одновременно статью напечатала в России пронемецкая "Санкт-Петерсбургер Герольд" .

В Германии давним сторонником сближения двух стран был лидер Немецкого общества мира, пастор из Штутгарта Отто Умфрид. Он всегда выступал за заключение договора об арбитражном разрешении конфликтов между Россией и Германией и за поддержание с восточным соседом добрососедских отношений. К 1912—1913 гг. Умфрид окончательно пришел к мысли о том, что единственный путь предотвратить войну — это создание союза или по меньшей мере военной конвенции между державами Антанты и тройственного блока. Подготовить почву для этого должно было взаимодействие между миролюбивыми силами по достижению согласия между народами.

Весной — летом 1914 г. Кузминский и Умфрид совместно разработали план создания немецко-русской "Лиги мира". В мае того же года на VII Немецком конгрессе мира в Кайзерс-лаутерне проект получил горячую поддержку избранного председателем Общества мира Людвига Квидде и Общества в целом. Эта акция немцев совпадала и с планами международных пацифистских организаций: на XXI Международном конгрессе, который должен был состояться в сентябре 1914 г. под патронажем Б. фон Зуттнер, намечалось широкое участие славян и прежде всего России, — как для углубления австро-русских связей, так и в целом "для подключения славянского мира к участию в международном антивоенном движении".

Однако Европа неумолимо скатывалась в бездну I Мировой войны, предвестниками которой стали международные кризисы и локальные войны.

В этой связи российские общества мира стремились воздействовать на дипломатов и политиков и внушить им идеи международного права, международного посредничества и примирения. Поэтому, когда российские пацифисты столкнулись еще с итало-турецкой войной, то сразу же в 1911 г. направили воюющим сторонам послание, где подчеркивалась важность соблюдения гуманных принципов, установленных пра-

195

вом, и выражалось сожаление, что великим державам не удалось своим посредничеством предотвратить войну. Вместе с тем русская группа Межпарламентского Союза обратилась к министру иностранных дел России с просьбой воспользоваться первым благоприятным случаем, чтобы использовать российское посредничество с целью прекращения войны. Заявление пацифистов встретило понимание российского МИДа, вскоре предпринявшего попытку организации совместного посредничества ряда держав⁴⁰.

"Черными годами" для российского пацифизма стали 1912—1913 гг., времена балканских войн, когда страны, по словам журнала "Вестник мира", переживали такие "припадки безумного милитаризма и шовинизма, каких старая милитаристская Европа давно уже не знала". В этой ситуации деятельность пацифистов в Европе, в том числе и в России, была крайне затруднена. Поэтому российским пацифистам приходилось своими небольшими силами бороться с шовинизмом и милитаризмом, открыто пропагандируемым влиятельными правительственными кругами.

Балканские войны стали большим испытанием для российского пацифизма. "Великий грех творится на Балканах" — так начиналась резолюция Общества мира в Москве. Московские пацифисты призывали к нейтралитету России и Австрии, к локализации конфликта. Эта резолюция, предложенная во времена подъема славянского воодушевления и поддержки славян против турок, со стороны большей части общественного мнения встретила негативное отношение даже среди ряда пацифистов в самом Обществе. В проекте резолюции высказывалось отрицательное отношение к любой наступательной войне, поэтому она так и не была утверждена. Вместе с тем было принято решение о пожертвованиях в пользу раненых обеих воюющих сторон на Балканах и призыв к человечности в отношении всех жертв войны.

По мнению российских пацифистов, "то, что стремились балканские народы осуществить негодными средствами, путем меча и насилия, неизбежно было бы достигнуто и бескровным путем, не так скоро, но более прочно и органически — ...война и насилие привели к очень печальному результату, заставляющему содрогнуться не только русских пацифистов, но и всякого вообще русского человека"⁴¹.

В резолюции, принятой по инициативе санкт-петербургских пацифистов на заседании 3 февраля 1913 г. подчеркивалось, что Россия не может вмешиваться в войну, напротив, вместе с Англией и Францией она должна удержать Румынию и Австрию от вмешательства и "принять меры к заключению

196

конвенции о мирном разрешении конфликта свободно избранным третейским трибуналом"⁴².

Таким образом, во времена балканских войн российские пацифисты безуспешно пытались применить на практике выдвигавшиеся ими международно-правовые идеи. Однако их голос был гласом вопиющего в пустыне. Еще одной неудачей в международной "политике примирения", в которой участвовали российские пацифисты, была деятельность "международной следственной комиссии", сформированной в июле 1913 г. фондом Карнеги и отправившейся на Балканы. "Между поручением и привезенным отчетом, — писал П. Н. Милюков, — лежала пропасть. С одной стороны, большой шаг к примирению и справедливости, с другой — сотни страниц, испещренными никому не известными именами лиц и местностей, цифрами, датами, полуграмотными обвинениями и признаниями..."⁴³.

Тем не менее в канун первой мировой войны пацифисты энергично выступали против "вооруженного мира", который был тщательно проанализирован в книге П. Н. Милюкова "Вооруженный мир и ограничение вооружений", отразившей предвоенное состояние международной жизни. П. Н. Милюков, следуя изобретенному лидером немецкого пацифизма Альфредом Г. Фридом термину, назвал себя и своих сторонников "революционными" пацифистами, т. е. теми, кто "мало-помалу изменяют почву, на которой пышно произрастают плевелы милитаризма. Чтобы уничтожить плевелы, надо докопаться до основ и вырвать корни". "Революционный" пацифизм противостоял тезису "люди всегда остаются людьми" и призывал к мирным переменам. Российские пацифисты выступали против "реформаторов" от пацифизма — дипломатов и политиков, которые борются лишь с симптомами и последствиями⁴⁴.

Последние предвоенные номера "Вестника мира" выпускались под шапкой "Безумие вооружений охватило всех". Голос пацифистов не был услышан, а сами общества мира оказались еще в большей степени объектом подозрительности и пристального внимания со стороны властей.

В самом деле, к началу первой мировой войны российский пацифизм оставался маловлиятельным направлением в общественной жизни России. Даже уже после образования Обществ мира и прозвучавшей на весь мир ненасильственной проповеди Толстого, пацифизм встречал насмешку со стороны власть предержащих и пассивность широких слоев общества, считавших его утопией. В начале XX в., по словам П. Н. Ми-

197

люкова, "проповедь мира является новинкой, к которой еще не успели приучить публику наши русские пацифисты"⁴⁵.

Несмотря на своеобразную традицию "миротворчества", идущую от русских монархов, тот факт, что русский пацифизм примыкал к "освободительному движению", делал невозможным любое сотрудничество его с правительством. Пацифисты рассматривались полицейскими властями как нежелательный элемент: на их собраниях присутствовали, наряду с обязательным приставом, еще и тайные осведомители; любое "отклонение от Устава" рассматривалось как повод для закрытия общества⁴⁶.

Проповедь международной общности, подчинения интересов национального государства идее международного права вступала в противоречие с существующей политической культурой всех без исключения стран, но острота этого противоречия зависела от степени несоответствия существующих политических систем и культуры тому идеалу, который рисовался в качестве будущего пацифизмом. В таком автократическом государстве с архаизированной политической культурой, каким была Россия, пацифизм воспринимался как чужеродное тело; а официальное отношение к нему колебалось между подозрительностью и равнодушием.

Несмотря на то, что в рамках политического консерватизма и правых политических течений не всегда обнаруживалось однозначно негативное отношение к пацифизму, в целом этот лагерь являлся классическим противником пацифистского движения. Не останавливаясь подробно на политическом антипацифизме, укажем лишь на основную черту, присущую ему в той или иной мере: утверждение о чужеродности пацифизма духовной и политической культуре России.

К лагерю критиков пацифизма принадлежали прежде всего силы вокруг правых думских партий, а также националистические объединения типа "Союза русского народа". Критика пацифизма косвенно отражала факт тесного сближения его с либерализмом и объединяла оба течения как чужеродные, импортированные извне. О пацифизме говорилось не иначе как об "опаснейшем противогосударственном кадетско-масонском сообществе", которое "обогатило собою и без того обширную коллекцию конституционных мерзостей и прорех в русской государственности"⁴⁷. Антипацифизм выявлял, кроме того, элементы массового политического сознания, социально-психологические факторы, действенные не только в антипацифистской среде, но и составлявшие часть политической культуры российского общества.

198

Итак, пацифизм в России довоенного времени не вышел за рамки второстепенного социально-политического явления. Причины этого заключались прежде всего в неадекватности пацифизма конкретно-исторической политической культуре российского общества, включая, например, неразвитость демократических отношений и парламентаризма, законы о всеобщей воинской повинности и рост милитаризма, накал социальных противоречий и распространенность революционаристских идей.

Однако слабость пацифистских сил не была самостоятельным феноменом, она отражала и судьбу самого российского либерализма, оставшегося явлением маргинальным по отношению к политической системе. Так же, как и либерализм, пацифизм в период своего становления оставался детищем русской либеральной интеллигенции, одним из ее неотъемлемых аспектов, ориентирующих на космополитические либеральные ценности.

Историческая роль пацифистского движения в России, впрочем, как и за рубежом, в конце XIX и начале XX в. определялась не столько его конкретным влиянием и весом в условиях данного времени, сколько долговременными миротворческими идеями и идеалами. Пацифистские идеи при всем казавшемся на первый взгляд утопизме в действительности оказывали влияние на морально-психологическую изоляцию агрессоров и на дипломатическую практику. Выдвигавшиеся русскими пацифистами идеи многостороннего сотрудничества, арбитража, международных судов, разоружения и, наконец, международной организации безопасности впоследствии были подхвачены дипломатами и политиками, постепенно становились сначала элементами, а к концу XX века стержневыми направлениями международной жизни. В то же время идея мира соотносилась российскими пацифистами-либералами с идеей социальной справедливости и социального прогресса, в целом с целенаправленным эволюционным процессом изменения исторических условий. Конечно, как всякая историческая идея, российский пацифизм проходил и через иллюзии и через утопичные для своего времени проекты, через взаимные противоречия и ошибки, входя в мировую политику сначала единицами крупных деятелей, а затем и группами интеллектуалов.

199

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. Общество мира в Москве. М., 1912. Вып. II. 1911—1912. С. 13.

2. Holl К. Pazifismus in Deutschland. F.a.M. 1988. S. 26.

3. Suttner В. von. Memoiren. Bremen. 1965. S. 266-269; Deutsche Friedensgesellschaft, Ortsgruppe Koenigsberg. Jahresbericht 1912 / 13. S. 23.

4. Мир / Peace. Альтернативы войне от античности до конца второй мировой войны. Антология. М., 1993. С. 147—156.

5. Dungen P. van den. The Making of Peace: Jean de Bloch and the first Hague Peace Conference, Los-Angeles, 1983. P. 6-7.

6. Mилюков П. Н. Воспоминания государственного деятеля. Нью-Йорк, 1982. С. 47.

7. Общество мира в Москве. М., 1911. Вып. I, 1909—1910. С. 5.

8. Общество мира в Москве. Вып. II. С. 6.

9. Российский Государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф. 1284, оп. 187, 1901, № 130, л. 8, л. 6.

10. Гессен В. М. О вечном мире. Спб., 1899. С. 16, прим. 2.

11. Общество мира в Москве. Вып. II. С. 19.

12. РГИА. Ф. 1284, оп. 187, 1906, № 157, 266; ГАРФ. Ф. 927 (Ефремов И. Н.), оп. 1, ед. хр. 11, лл. 41-112.

13. РГИА. Ф. 1284, оп. 187, 1905, № 208.

14. Там же. Л. 2, 9.

15. РГИА. Ф. 1284, оп. 187, 1909, № 198, л. 1.

16. Общество мира в Москве. Вып. II. С. 6-7.

17. Памятная книжка Киевского общества друзей мира, 1910 г. Киев, 1911. С. 7, 13, 16.

18. РГИА. Ф. 1049, оп. 1, ед. хр. 354, 355, лл. 106—107; Общество мира в Москве. Вып. II. С. 3; М., 1913. Вып. III, 1911—1912 гг. С. 2; Памятная книжка Киевского Общества мира за 1910 г. С. 82. За 1911 г., Киев 1912. С. 60.

19. Общество мира в Москве. Вып. I. С. 6.

20. Долгоруков П. Д. "Задачи момента" // "Голос юга", Елисаветград, № 231, 9.10.09.

21. Общество мира в Москве. Вып. II. С. 46, 51, 52.

22. Общество мира в Москве. Вып. III. С. 78-79.

23. Общество мира в Москве. Вып. I. С. 52.

24. Милюков П. Н. "Непроизнесенная речь": статья члена Государственной Думы от г. Петербурга П.Н. Милюкова. Спб. 1908.

25. Общество мира в Москве. Вып. II. С. 32.

26. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М. 1958. Т. 28. С. 116.

27. Общество мира в Москве. Вып. I. С. 53-54.

28. Общество мира в Москве. Вып. III. С. 67-72.

29. Общество мира в Москве. Вып. II. С. 30-34.

30. Милюков П. Н. Вооруженный мир и ограничение вооружений. М. 1911. С. 141, 3.

31. Общество мира в Москве. Вып. I. С. 27.

32. Общество мира в Москве. Вып. III. С. 50.

200

33. Вестник мира, 1913, ноябрь. С. 28.

34. Общество мира в Москве. Вып. II. С. 8-9.

35. Вестник партии Народной свободы, 1908 г., № 3. С. 77-78; Милюков П. Н. Вооруженный мир... С. 139.

36. Общество мира в Москве. Вып. I. С. 22-25.

37. Общество мира в Москве. Вып. I. С. 39.

38. Общество мира в Москве. Вып. III. С. 52.

39. Кusminski P. Deutschland und Russland in den Jahren 1813 bis 1913. Gedanken eines russischen Schriftstellers am Fusse des Voelkerschlachtdenkmals // Voelkerfriede, 1914. № 3. S. 28-30; // St. Petersburger Herold, 7 (20). 12. 1913.

40. Вестник мира, 1913, февраль. С. 5-6.

41. Вестник мира, 1913, ноябрь. С. 26.

42. Вестник мира, 1913, № 3. С. 62.

43. Милюков П. Н. Воспоминания государственного деятеля. Нью Йорк, 1982. С. 139.

44. Милюков П. Н. Вооруженный мир.... С. 141.

45. Там же. С. 5.

46. РГИА. Ф. 1284, оп. 187, 1909, № 198, лл. 11-13, 23, 30, 42.

47. "Русское знамя", 10.10.1909.

201

И. БЛИОХ И Я. НОВИКОВ —

РОССИЙСКИЕ МИРОТВОРЦЫ

НА РУБЕЖЕ СТОЛЕТИЙ

П. ван ден Данген

В последние годы XIX столетия и в начале XX идеи международного движения за мир и аргументы, которые оно выдвигало были значительно обогащены и усилены вкладом двух близких современников из царской России Иваном Блиохом (1836-1902) и Яковом Новиковым (1849-1912).

На Западе они стали известны как Жан де Блох (Jean de Bloeh) и Жак Новиков (Jacques Novicow), что отражало интернациональную ориентацию их работ. В последние годы жизни Блиох вел миротворческую работу не только в Варшаве и Санкт-Петербурге, но и в столицах западной и центральной Европы. Новиков же большую часть жизни был тесно вязан с Италией и Францией. Оба владели несколькими европейскими языками и учились за границей, их работы были о публикованы на многих языках, при этом произведения Новикова в основном издавались на французском. Поэтому неудивительно, что их идеи и достижения потомки за пределами Российской империи того времени запомнили лучше, чем в самой России.

В самом деле, переиздание в последнее время в США нескольких их научных работ выглядит как подтверждение той высокой оценки, которую до сих пор имеют эти две фигуры на Западе. Когда в начале 70-х гг. (в серии The Garland Library of War & Peace) были переизданы сочинения 360-ти выдающихся деятелей миротворческого движения (все из которых дают существенный материал серьезным исследователям темы), Россия была представлена не только хорошо известными фигурами Бакунина, Кропоткина и, естественно, Толстого, но также — в числе переизданных произведений — менее известными авторами Блиохом и Новиковым¹. В то же время, снова преимущественно на Западе, начало появляться все возрастающее число исследований, которые были посвя-

202

щены одному или обоим этим идеологам и деятелям миротворческого движения.

Появление в ядерную эпоху организованных при различных институтах исследований по истории миротворческого движения привело к новому открытию их трудов и к признанию, что они были пионерами этой новой научной дисциплины. В противовес этому, умолчание или очернение общественной мысли и деятельности, которая не соответствовала марксистско-ленинской догме, привели к почти полному забвению Блиоха и Новикова в Советском Союзе. Например, Большая Советская Энциклопедия в краткой статье о первом из них даже умудрилась полностью умолчать о его миротворческой работе и упоминает только о его деловой активности и произведениях, посвященных экономике².

Забавно, что в том же году (1973), когда был опубликован соответствующий том (в английском переводе), вышло переиздание (в Garland Library) замечательной работы Блиоха о будущей войне в 6-ти томах. В своем введении к нему выдающийся американский историк пацифизма Сэнди Е. Купер (благодаря которой Блиох и Новиков были так хорошо представлены в издании Garland Library и поэтому стали доступными сегодня) замечает, что это переиздание "справедливо возвращает в научный оборот один из самых замечательных и малоизвестных прогнозов, который описывает ужасы мировой войны ... автор демонстрирует понимание неизбежной катастрофы, которого не было ни у кого из специалистов его времени"³.

Так книгу Блиоха оценивают не только историки, занимающиеся миротворческим движением, но и военные историки, и вообще все изучающие историю войн. Тогда как многие специалисты его времени "считали Блиоха лишь мечтателем и любителем, вмешивающимся в дело, в котором он ничего не смыслит, после Первой Мировой войны (которую и должна была предупредить его книга) те немногие, кто был знаком с ней, выражали удивление и восхищение его точным изображением вероятной эволюции и результатов такого события почти за два десятилетия до того, как оно произошло. И действительно, уже во время войны пророческая и уникальная природа работы Блиоха была отмечена таким замечательным провидцем как Г. Уэллс. Посетив поля сражений в Северной Франции в 1916 г., он описывал их как "примеры войны, заводящей в тупик; это было так, как будто предсказание Блоха стало явью"⁴. Уже тогда он мог ссылаться на Блиоха как на "пророка, пророческий дар которого столь блестяще был подтверждён этой войной"⁵. Точность предсказаний

203

Блиоха была такова, что ведущий военный историк Британии писал 20 лет спустя: "Если бы эта книга осталась в рукописи, ее легко можно было бы поставить под сомнение как фальшивку"⁶. Видные мыслители, занимающиеся проблемами войны и мира в наши дни, подобным же образом высоко оценивали "выдающиеся достижения"⁷ и "удивительные прозрения"⁸ Блиоха. Майкл Хавард писал: "Этот замечательно точный план войны, которая должна была разразиться в Европе в 1914 г.... был результатом... тщательного анализа возможностей вооружений, военной организации и доктрины, а также финансовых и экономических данных"⁹. Увесистые тома Блиоха "все еще являются превосходным источником для любого, кто изучает военное, технологическое и экономическое состояние Европы в конце XIX в."

Уникальность "Войны будущего в ее техническом, экономическом и политическом отношениях" (1898) может быть объяснена необычным сочетанием мастерства и опыта, которыми ее автор сумел воспользоваться для выполнения стоящей перед ним задачи. Родившись в Радоме (русская Польша) в бедной еврейской семье, Блиох благодаря собственным усилиям стал успешным предпринимателем, который сделал себе имя (и состояние) прежде всего на строительстве и управлении железными дорогами. В молодости, в 1858 г., он поступил на службу в Главную Компанию Российских железных дорог и как субподрядчик был вовлечен в строительство железной дороги между Санкт-Петербургом и Варшавой — гигантского предприятия, для которого правительством было согнано 40000 крестьян. До некоторой степени он сотрудничал с военными, которые наблюдали за строительством и поддерживали порядок среди рабочих. Блиох отвечал за ежедневное управление и обеспечение едой и жильем и за перевозку рабочих вдоль 1200 километровой магистрали. В течение следующих 20 лет он создал себе имя как крупный подрядчик по строительству железных дорог в Польше и остальной империи. Вершиной этого этапа его деятельности явился пост председателя Юго-Западной Компании железных дорог, занимавшейся строительством и управлением тремя важными линиями, которые связывали Балтийское и Черное моря. Это было время, когда все больше осознавалось военное значение железных дорог. В качестве президента Компании Блиох время от времени сопровождал высокопоставленных военных на поля сражений (во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг.). Благодаря этим контактам он пришел к выводу, что военные не полностью отдают себе отчет в изменениях, которые произошли в экономической жизни и в том, каким обра-

204

зом эта новая ситуация повлияет на характер и течение будущей войны. Он приходит к выводу о необходимости заставить военных понять эту ситуацию, но работа, к которой Блиох приступил в начале 1890-х гг. привела его к гораздо более далеко идущим выводам.

Деловые интересы Блиоха не ограничивались железными дорогами: он стал подлинным руководителем промышленности в экономической жизни Польши, действуя в таких сферах как банковское дело, сахарная и деревообрабатывающая промышленность. Он не только основывал крупные компании, но также издавал серьезные многотомные научные работы: например, о русских железных дорогах и финансах. Они отличались широким кругозором, исчерпывающим исследованием темы, большим собранием фактов и тщательным и оригинальным анализом, который имел непосредственное практическое значение. Эти работы принесли ему самые разнообразные почести, включая назначение в Научный комитет Министерства финансов в Санкт-Петербурге, а в 1883 г. — дворянство. Выдающаяся карьера Блиоха — даже если не учитывать его миротворческую деятельность, которой он занимался уже отойдя от дел — обеспечила ему выдающееся место в польской истории и национальном самосознании. Однако, как писал Александр Бохенски "бросается в глаза отсутствие ему памятника в Польше"¹⁰. Первая биография Блиоха была опубликована только в 1983 г. профессором Рышардом Колодзейчиком, историком польской промышленности и железных дорог. "При других обстоятельствах", — писал он, — "скажем в свободном польском государстве, Блиох мог оказаться на самой вершине правительственной иерархии. В царской России это было явно невозможно"¹¹.

Все же Блиох смог использовать свои высокопоставленные знакомства и в Варшаве и в Санкт-Петербурге (включая царя), когда в 1890-х гг. он сам приступил к исследованию, в результате которого появилось его широко известное предсказание о том, каков будет характер грядущей войны между великими державами. Его многоотраслевое, комплексное и основывающееся на конкретных фактах исследование всех фактов, которые имеют отношение к подобному конфликту, заставили его прийти к выводу, что такого рода войну следует избегать любой ценой. Природа современного оружия (увеличение огневой мощи, большая точность, большая дальнобойность) сделают быстрое и решающее сражение невозможным. Ситуация будет патовой и за любую попытку перейти в наступление придется заплатить непомерно высокую цену человеческих жизней. В конце концов война завершится в результа-

205

те внутреннего экономического истощения воюющих сторон, но вместе с ней рухнет устоявшийся социальный порядок. Блиох был убежден, что долгая, затянувшаяся, без решающей победы [одной из сторон] война приведет к глубокому экономическому упадку и в результате этого к крупномасштабным политическим потрясениям, которые дадут анархистам и революционерам долгожданную возможность [действовать]. Блиох предостерегал правителей Европы, что большая война между ними повлечет их вместе с их народами в пропасть. Убежденный, что такая война станет самоубийственной для европейской цивилизации, он посвятил остаток жизни (ему оставалось только 4 или 5 лет непрерывной и напряженной работы), чтобы сделать результаты своего исследования широко известными и общепринятыми. Совершенно очевидно, что этого ему достичь не удалось. Но тем не менее, миротворческие усилия Блиоха на рубеже веков впечатляющи. Несомненно ему удалось оказать большое влияние на манифест Николая II в августе 1898 г. о созыве международной мирной конференции. Существуют лишь косвенные предположения о роли Блиоха в этом важном событии, но не может быть никаких сомнений в подлинном значении роли Блиоха¹². Есть надежда, что открытие в последнее время различных архивов в России также даст возможность полного изучения истоков Гаагской Мирной конференции (1899) и точной роли Блиоха в ней. В самой Гааге роль Блиоха в качестве частного лоббиста (он не был членом официальной русской делегации) была широко известна и высоко оценена многими ведущими участниками конференции, включая ее председателя, барона де Стааля, тогда русского посла при английском королевском дворе. Лекции Блиоха (которые сопровождались показом диапозитивов) посещали такие выдающиеся представители неофициального движения за мир, как баронесса фон Зуттнер и секретари Американского и Британского обществ мира. Даже корреспондент консервативной "Times" объявил себя истинным последователем Блиоха. Другой английский журналист, У. Т. Стед, писал, что в Гааге Блиох "во всех отношениях самая замечательная фигура ... нет никого среди представителей иностранных держав, из тех кто присутствовал в столице Нидерландов, кто был бы более интересным и более заслуживающим внимания"¹³. Стед был большим почитателем Блиоха и способствовал опубликованию однотомного обобщающего английского издания его великой работы, первую публикацию которого он выпустил в свет под неудачным и вводящим в заблуждение названием "Is war now impossible?" (Стала ли война отныне невозможной?) (1899 г.).

206

Блиох не был только ведущим исследователем проблем войны и мира (как это показало его многотомное исследование) и неутомимым проводником идей мира и дипломатом (хотя и неофициальным) в Санкт-Петербурге и Гааге, но также изобретательным просветителем и пропагандистом идей мира. Используя все доступные средства и любую возможность для распространения своих идей Блиох был убежден, что использование наглядных материалов является гораздо более эффективным способом донести выводы, содержащиеся в его книге (особенно при работе с большой аудиторией), чем печатное слово. Едва закончилась Гаагская конференция, как он начал работать над экспозицией, которая должна была быть показана на Всемирной Выставке в Париже в 1900 г. и была посвящена теме войны. Осенью 1899 г. он неоднократно ездил в Париж с целью организовать работы по сооружению большого павильона и опубликовал в том же году предварительную программу, раскрывающую содержание экспозиции ("Война на Парижской Выставке", на французском языке, 56 стр.). Однако на его пути возникли препятствия, и при сложившихся обстоятельствах ему пришлось удовольствоваться гораздо более сокращенной экспозицией, которая нашла приют на стенде обществ мира. Блиох постоянно подчёркивал, что он думает об организации постоянной выставки "храм мира", где его книга о будущей войне могла быть проиллюстрирована для лучшего восприятия широкой публикой и усиления движения за мир.

В сентябре 1900 г. он прочел лекцию перед городскими властями Люцерна, в которой он предложил создать музей войны и мира в этом живописном и известном швейцарском городе. Они приветствовали его идею и предложили практическую помощь. Еще до того, как музей был полностью закончен (он был открыт в июне 1902 г.), Блиох уже строил планы по созданию подобных же музеев в других местах, и прежде всего в Лондоне. У Блиоха были передовые представления об организации музейного дела: имелось в виду создание Институтов по изучению проблем войны и мира, которые включали бы в себя не только выставочные комплексы, но также библиотеку и конференц-залы. Он считал, что эти институты должны быть центрами, играющими роль средств массовой информации, где бы обсуждались вопросы войны и мира. Блиох был убежден, что уничтожение войны последует за устранением мрака неведения, который теперь окружает эту тему. Общедоступное просвещение в духе идей мира было необходимо, чтобы усилить ряды сторонников мира.

207

Занимаясь с помощью нескольких офицеров швейцарской армии подготовкой к открытию своего музея в Люцерне, Блиох проявлял пристальный интерес к англо-бурской войне, которая началась в Южной Африке в конце 1899 г. и которая, как он был убежден, подтверждала правильность его взглядов на природу и ход будущей войны — несмотря на то, что это война не была войной между великими державами. Его главный вывод о том, что при современной огневой мощи наступательная война оплачивается слишком дорогой ценой, — был подтвержден следующими фактами: война против "примитивных" буров продолжалась на самом деле гораздо дольше, чем предвидели англичане, а кроме того, она привела к значительно большим, чем ожидалось, потерям. Летом 1901 г. Блиох излагал свою позицию перед видными военными в лондонском Royal United Services Institution на проходивших там в течение трех дней подряд заседаниях. Он отказывался признать возражения своих оппонентов, что условия в Южной Африке уникальны и поэтому уроки, которые могут быть извлечены из хода англо-бурской войны, неприменимы к будущей войне, где-нибудь в другом месте. Он настаивал, что изменения в механизме войны (т. е. увеличение огневой мощи, и связанные с нею трудности в использовании наступательной тактики) являлись решающими для объяснения событий в Южной Африке, и что они имеют более широкое значение. Он убеждал британское правительство в необходимости послать [туда] следственную комиссию и предлагал оплатить ее расходы. Но его предложение не было принято, так же как и предложение урегулировать эту войну с помощью третейского суда. Блиох умер в январе 1902 г., в разгаре своей миротворческой и просветительской деятельности, перед окончанием англо-бурской войны (в мае 1902 г.) и открытием его музея в Люцерне (в июне 1902 г.).

"Смерть Блиоха, — сокрушался Стед в своём некрологе, — несчастье для всей Европы. Еще 4 года назад это имя было неизвестно за пределами славянского мира. Но в прошлом месяце известие о его смерти вызвало всеобщее сожаление в обоих полушариях"¹⁴. Стед считал, что Блиох — это русский Кобден. Тот тоже был экономистом, государственным деятелем и особенно интернационалистом. Блиох считал себя интернационалистом, однако, прежде всего патриотом. Блиох решительно отвергал мнение, "что он был меньше предан своей стране из-за своей верности более великой идее всемирной человеческой общности"¹⁵.

Мнение о том, что пацифисты или интернационалисты не могут быть патриотами, так же старо как и ошибочно, — как,

208

впрочем, не в меньшей степени и лживо. Те немногие — хотя число их постоянно увеличивалось — кто входил в состав движения за мир в Европе перед Первой Мировой войной, были, по удачному замечанию Сэнди Купер, "патриотическими пацифистами"¹⁶, которые рассматривали Европу как единую цивилизацию и пророчески доказывали, что война угрожает её дальнейшему выживанию. Мысль о том, что война стала анахронизмом, была наиболее тщательно и убедительно обоснована в трудах Блиоха и Новикова на рубеже столетий — что довольно удивительно при взгляде на Россию, как на довольно отсталую и деспотическую страну, где-то на периферии Европы¹⁷.

Новиков был хорошо знаком с работой Блиоха о войне и высоко ценил её. В одном из своих главных произведений "La Federation de l'Europe" (Федерация Европы) (1901 г.) он часто ссылается на неё как на "замечательную" и "авторитетную", а также превозносит её автора — "нашего соотечественника" — как "выдающего публициста", который обнаружил "широчайшую эрудицию"¹⁸. Однако задолго до того, как появилась работа Блиоха, Новиков начал свои собственные исследования о причинах и эволюции войны. Их результатом стало издание в 1893 г. объёмной двухтомной работы "Les luttes entre societes humaines et leur phases successives" (Борьба между человеческими обществами и её последовательные стадии). Эта книга сделала своего автора "ведущим европейским авторитетом в социологии войны"¹⁹. В следующем году вышла в свет гораздо более тонкая и популярная книга "La guerre et ses pretendus bienfaits" (Война и её мнимые преимущества); его единственная книга, переведённая на английский язык, она появилась в 1912 г. под названием "War and its alleged benefits" с предисловием Нормана Анджела (Альфред Г. Фрид, другой лидер движения за мир перед Первой Мировой войной, редактировал её второе немецкое издание в 1915 г.). К концу жизни Новиков опубликовал 17 книг и, кроме того, множество статей в научных журналах. Большинство его сочинений были изданы в Париже, где он участвовал в создании Международного Института Социологии и являлся консультантом "La Revue Internationale de Sociologie". Безусловно, Новиков был выдающимся профессиональным социологом, причём в то время, когда социология как наука находилась в процессе своего становления. Хотя он обращался к широкому кругу социальных проблем, включая проблему нищеты, положение женщин, рост социализма и другие насущные вопросы, большая часть его работы была посвящена социологии конфликта и борьбы, особенно в её наиболее очевидном и

209

разрушительном проявлении: войны между государствами и того способа, который он считал наилучшим для её устранения — европейской федерации.

Новиков писал в то время, когда идеи и отношение к войне и миру испытывали сильное влияние теорий социал-дарвинистов, в которых не только борьба, но и война сама по себе считалась неизбежной (и на самом деле здоровой и желательной) чертой человеческого общества и главным инструментом, гарантирующим социальный прогресс. С ними были связаны взгляды гегельянцев, для которых государство представляло собой высшую форму социальной организации, форму, санкционированную свыше. На фоне крайнего национализма и империализма Новиков предпринял фундаментальное и многоотраслевое исследование роли и эволюции борьбы в истории человеческого общества, в результате которого он пришел к совершенно противоположным выводам. Он не отрицал центральной роли и значения борьбы, но стремился показать, что в исторической и эволюционной перспективе природа борьбы не оставалась постоянной, но менялась вместе с ростом цивилизации, в направлении меньшей жестокости и более сложных форм. Это открывало возможность, — а на самом деле, даже необходимость, — уничтожения одной из наиболее жестоких и устойчивых форм конфликта: войны. С экономической, социальной и культурной точек зрения она, очевидно, не оправдывала своего назначения в цивилизованных и всё более взаимозависимых европейских государствах конца XIX века.

Настоящая борьба превратилась в одну из идей и в одну из наиболее подходящих форм социальной организации. Новиков был верным защитником свободы мысли и слова и являлся типичным представителем либерализма XIX столетия, он верил, что высший источник благоденствия и прогресса человеческого рода заключается в свободном обмене идеями. Соревнование в интеллектуальной и культурной сфере, так же как и в экономической жизни, являлось жизненно необходимым для динамичного и здорового общества — соперничество и соревнование такого рода являются плодотворными в отличии от войны, результатом (и целью) которой является разрушение и уничтожение общества.

Признавая важность и неизбежность соревнования и борьбы (и таким образом, в какой-то мере отдавая должное правоте социал-дарвинистских взглядов на борьбу как важный принцип в их концепции развития мира), Новиков в то же время не только не был согласен поставить знак равенства между понятиями "борьба" и "война", но также критиковал

210

однобокую трактовку взаимоотношений в животном и человеческом сообществах. Потому что и в животном мире, и в отношениях между людьми наряду с соревнованием и борьбой существует взаимодействие. Подобно своему соотечественнику Кропоткину, Новиков доказывал, что "взаимопомощь", альтруизм и самоотверженные поступки в столь же значительной мере присущи поведению и взаимоотношениям животных и людей, как вражда и противостояние.

Интерес Новикова не только к эволюции феномена "борьбы", но также и к феномену "сотрудничества" привёл его к осознанию "бесконечных возможностей человеческого сообщества"²⁰. Особо он рассматривал вопрос о Европе, где отдельные национальные государства должны были объединиться в федерацию. Он обращался к этой теме в большинстве своих работ, начиная с первой книги "La politique Internationale" (Международная политика) (1886 г.) и кончая изданием в 1901 г. работы "La Federation de l'Europe" (Европейская федерация) объёмом в 800 страниц. Купер назвала её "великолепным введением в европейскую мирную доктрину в период до Первой Мировой войны... удобным путеводителем по миру антивоенной аргументации"²¹. Новиков хотел, чтобы организованное движение за мир — выдающимся членом и доброжелательным критиком которого он стал (он присутствовал на его ежегодных международных конгрессах и являлся с 1896 г. и до самой смерти членом Международного Бюро мира (входил в состав координационной группы)) — отвели европейской федерации более важное место в своей пропагандистской стратегии.

Русские были заинтересованы ростом популярности и силы движения за мир, и это делало необходимым, по их мнению, "расширение кругозора пацифистов"²². Движение за мир стало бы более сильным, если бы оно училось у социалистического движения. Чтобы обращаться к массам, пацифистам нужно было подчёркивать неразрывную связь между отдельным человеком и международным положением: международная анархия и нищета отдельных людей идут сегодня рука об руку, так же как завтра международная федерация и личное благополучие пришли бы друг за другом. Когда пацифисты сами убедятся в необходимости федерализма, тогда они смогут открыто провозгласить правду о том, что "без всеобщего союза человечества не может быть спасения для личности"²³. Новиков изложил эту точку зрения в меморандуме, озаглавленном "Направленность, которую нужно придать движению за мир, чтобы увеличить его действенность"²⁴, который он

211

обнародовал на XI Международном конгрессе мира, состоявшемся в Монако в 1902 г.

Новиков приветствовал инициативу русского государя о созыве международной мирной конференции и критиковал Германию за то, что она препятствовала предложению об обязательном для всех решении международных споров в третейском суде. Он считал, что всё более частое решение споров между государствами с помощью третейского суда является началом создания системы международной федерации²⁵. Международный арбитраж вносил свой вклад в формирование международного правового порядка, который должен был преодолевать анархию, традиционно характеризующую отношения между государствами. Будущее расширение такой международной правовой структуры должно было постепенно приблизить появление федеративной системы. Новиков черпал надежду и вдохновение из швейцарского и итальянского опыта, который доказывал, что прежде враждебные и воевавшие между собой политические образования могли гармонично и к взаимной выгоде сторон объединиться в более крупные общности.

Что касается Гаагской конференции 1899 г., то хотя её результаты были куда меньше ожидавшихся, Новиков чувствовал, что она несомненно оставила свой след и в последующие годы будет оказывать своё благотворное влияние. Сам факт того, что предложение о созыве конференции исходило от России (и от её императора) мог только способствовать распространению идей мира, разоружения и международного порядка и показать скептикам, что эта идеи вышла за узкие рамки движения за мир, а последнее не может больше рассматриваться как подрывающее [государственные устои]. Российский циркуляр в августе 1898 г. нанёс ещё один удар по "безумию километрита" ("la folie kilometrique"), т. е. представлению о том, что величие и процветание государства зависят от завоевательных войн и размеров его территории. Самый большой результат русской инициативы заключался в том, что она исполнила людские сердца надеждой и нанесла удар по пессимизму, который был так моден в конце XIX в.²⁶

Новиков доказывал, что для того, чтобы создать европейскую федерацию, люди необязательно должны были стать более нравственными, как иногда утверждали критики этой идеи, но просто более разумными. Создание такой федерации внесло бы огромный вклад в решение социального вопроса и уничтожение нищеты. "Большой ошибкой" было бы думать, что нищета является неизбежным уделом человеческого рода вследствие якобы существующего недостатка естественных

212

ресурсов²⁷. Отказ от "километрита" и от содержания огромных армий повлёк бы за собой высвобождение огромных экономических и финансовых средств, которые возможно было бы употребить для созидательных, а не разрушительных целей. В своей работе Новиков постоянно обращался к идее о том, что современное общество чрезвычайно расточительно, особенно при содержании больших армейских институтов. Решение социальных вопросов было прямо связано с крайней необходимостью сокращения столь чрезмерных расходов.

Задача просвещённой элиты заключалась в том, чтобы "привести свои народы от допотопного состояния милитаризма и шовинизма к федерации европейских государств"²⁸. Несомненно, Новикову следует отдать должное за то, что он посвятил всю свою жизнь учёного-социолога борьбе с пагубными социальными теориями своего времени, и за то, что своими многочисленными работами содействовал распространению более просвещенных представлений о борьбе и сотрудничестве в истории человеческого общества. Уходившая корнями в историю и культуру Европы идея её единства была для него гораздо большим, чем некая оторванная от жизни или гипотетическая задача. Как писал его соратник по антивоенному движению, великий французский физиолог Шарль Рише в ведении к последней посмертно изданной книге Новикова: "Он был интернационалист среди интернационалистов. С одинаковой лёгкостью говоря на французском, итальянском, греческом и русском... он гордо и справедливо называл себя европейцем. Он замечательно использовал свою беспристрастность, чтобы бороться с предрассудками европейцев"²⁹. Как заметила Купер: "Ему повезло, что он умер в 1912 г. и не был свидетелем поражения социалистов и либералов в 1914 г."³⁰ В долгой и продолжительной борьбе человечества против войны усилия Ивана Блиоха и Якова Новикова навсегда останутся в числе наиболее выдающихся.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Детали см. в опубликованном каталоге: The Garland Library of War and Peace. N. Y., 1971.

2. "Blioch, Ivan Stanislavovich" / Great Soviet Encyclopedia. A translation of the third edition. N. Y., 1973, Vol. 3. P. 365.

3. Jean de Bloch (Ivan Bliokh), La Guerre. N. Y., 1973. Vol. 1. Introduction. P. 5.

4. Wells H. S. War and the Future. L., 1917. P. 99.

5. Wells H. G. What is coming — the End of the War / The Saturday Evening Post, 15 January 1916. P. 6.

213

6. Fuller J. F. С. The first of the League Wars. L., 1936. P. 113.

7. Brodie B. War and Politics. L., 1974. P. 416.

8. Hоward M. Men against Fire: Expectations of War in 1914 / International Security. V. 9, No. 1. Summer 1984. P. 44.

9. Ibid. P. 45.

10. Bochensky A. Wedrowki po Dziejach Przemyslu Polskiego (Excursions in the History of Polish Industry). Warsaw, 1969. P. 110.

11. Kolodziejczyk R. Jan Bloch. Warsaw, 1983. P. 304.

12. Dungen P. van den The Making of Peace: Jean de Bloch and the First Hague Peace Conference. Los Angeles, 1983.

13. Stead W. T. Character Sketch: The Late M. Jean Bloch / The Review of Reviews. Vol. 25. 15 Febr. 1902. P. 137.

14. Ibid. P. 136.

15. Ibid. P. 141.

16. Cооper Sandi E. Patriotic Pacifism: Waging War on War in Europe, 1815-1914. N. Y., 1991.

17. Сооper S. E. Op cit., Ch. 6, "War: the Anatomy of an Anachronism". Здесь отводится почётное место Блиоху и Новикову.

18. Nоvikоv J. La Federation de l'Europe. N. Y., 1972. P. 35, 43, 565, 584, 720.

19. Cооper S. E. Op. cit. P. 141.

20. Купер в своем введении к книге Якова Новикова "Les Luttes entre Societes Humaines et Leurs Phases Successives. N. Y., 1971. Vol. 1. P. 12.

21. Cp.: ее введение к книге "La Federation", Op. cit. P. 5.

22. Ср.: "Orientation a Donner au Mouvement Pacifique pour Accroitre son Efficacite", перепечатано в книге под редакцией Сэнди Купер "Peace and Civilization: Selections from the Writings of Jacques Novicow". New York, 1975. P. 315-324, 324. Этот том дает превосходный обзор работы Новикова с обширным редакторским комментарием.

23. Ibid.

24. Ibid.

25. Nоvikоw J. La Federation. P. 735.

26. Ibid. P. 748-750.

27. Ibid. P. 789.

28. Купер в ее введении к книге Новикова "La Federation". P. 11.

29. Купер в ее введении к книге Новикова "War and its alleged benefits". P. 7.

30. Сооper S. E. Peace and Civilization. P. 38.

214

в плену у фурии войны

(Антимилитаристский протест

художника В. В. Верещагина)

О. А. Шалимов

"Я всю свою жизнь горячо любил

солнце и хотел писать солнце...

Но фурия войны снова и снова

преследует меня... призрак войны

все еще заставляет меня изображать войну..."

В. В. Верещагин

В 80-е гг. XIX в. имя В.В. Верещагина было одним из самых популярных в кругах либеральной европейской интеллигенции. К этому времени он стал уже всемирно известным художником. Его талант и мастерство получили широкое признание. Выставки его картин с огромным успехом прошли в крупнейших городах России, Европы и Америки. Произведения Верещагина стали настоящим открытием для их посетителей: непередаваемый местный колорит залитых солнцем среднеазиатских и индийских картин, новое прочтение евангельских сюжетов и, конечно, война.

Война являлась главной темой произведений В. В. Верещагина.

Художник выносил свои впечатления о ней из самой гущи сражений, бывал неоднократно ранен, страдал сам и умел почувствовать страдания и смерть других.

Очень по-разному воспринятые публикой и правящим кругами тех стран, в которых демонстрировались картины Верещагина о войне, картины эти несомненно стали значительным фактом духовной и интеллектуальной жизни России и Европы. Об этом можно судить и по успеху выставок Верещагина, и по многочисленным отзывам русских и иностранных художников, писателей и общественных деятелей.

Однако несмотря на то, что антивоенная направленность творчества Верещагина и связи его с русской и европейской либеральной интеллигенцией очевидны, в работах, посвященных его жизни и творчеству, господствует искусствоведческий подход, и идеи художника, выраженные не только в его кар-

215

тинах, но и в его прозаических сочинениях, в написанных им каталогах выставок, а также в его переписке, не рассматриваются исследователями в контексте современной ему европейской мысли, и в частности, пацифистских идей второй половины XIX — начала XX в.¹ Приходится констатировать, что в отечественной литературе нет сколько-нибудь полного исследования, посвященного антимилитаристским взглядам художника.

Не претендуя на полное рассмотрение этих проблем, мы, насколько позволяют рамки настоящей статьи, постараемся обобщить воззрения В. В. Верещагина на проблемы войны, ее и пути борьбы против нее. В то же время мы затронем еще не рассмотренные в литературе, но на наш взгляд очень важные точки соприкосновения между воззрениями Верещагина и современной ему пацифистской идеологией.

В своих батальных полотнах, написанных в 70-х — начале 80-х годов XIX в. под впечатлением туркестанского похода русской армии и русско-турецкой войны 1877-1878 гг., Верещагин очень точно, по мнению современников, сумел передать весь ужас и жестокость войны. По мысли художника, никакие цели не могли оправдать той бойни, того нравственного одичания, которые обычно являются следствием войны. Но это убеждение пришло далеко не сразу.

Отправляясь в туркестанский поход, он был преисполнен скорее интереса к войне и жаждой новых впечатлений. Верещагин, хотя был только прикомандирован к штабу генерала Кауфмана, наравне с солдатами и офицерами участвовал в стычках, вылазках, рисковал быть убитым и убивал сам.

"Помню, я застрелил тут двоих из нападавших методично, так можно выразиться, по-профессорски. 'Не торопись стрелять, говорил я, вот положи сюда ствол и жди'; я положил ружье на выступ стены: как раз в это время туземец, ружье на перевес, перебегал дорогу перед самыми воротами — я выстрелил, и тот упал убитый наповал. Выстрел был на таком близком расстоянии, что ватный халат на моей злополучной жертве загорелся, и она, т. е. жертва, медленно горевши в продолжении целых суток, совсем обуглилась, причем рука, поднесенная в последнюю минуту ко рту, так и осталась, застыла; эта черная масса валялась тут целую неделю до самого возвращения нашего отряда, который весь прошел через нее, т. е. мою злополучную жертву. Другой упал при тех же условиях и тоже наповал"².

Но уже в туркестанском походе Верещагин начал приобретать свой уникальный опыт, свое знание войны, которое впо-

216

следствии производило такое сильное впечатление на зрителей его картин и читателей его книг.

Сценки, которые мы находим в его книгах, это как бы зарисовки с натуры, нашедшие потом свое отражение в его картинах: "Мы опять бегом. Сильный шум, но ничего еще нет, шум все увеличивается, слышны уже крики отдельных голосов, очевидно, они направляются к пролому, невдалеке от нас; мы перешли туда, притаились у стены, ждем.

— Пойдем на стену, встретим их там, — шепчу я Назарову, наскучив ожиданием.

— Тсс! — отвечает он мне, — пусть войдут.

Этот момент послужил мне для одной из моих картин. Вот крики над самыми нашими головами, смельчаки показываются на гребне — с нашей стороны грянуло ура! и открылась такая пальба, что снова для штыков работы не осталось, все отхлынуло от пуль"³.

Бесценными для понимания Верещагиным войны оказались его наблюдения за тем, как вели себя в смертельно опасных ситуациях русские солдаты.

Например, на страницах своей книги "На войне в Азии и Европе" Верещагин говорит о серьезности русских солдат на войне: "Атакующие часто беспокоили нас и в перерывах между штурмами: подкрадутся к гребню стены... быстро свесят ружья и прежде чем захваченные врасплох солдатики наши успеют выстрелить, опять спрячутся... Меня это очень злило... и раз не удержался, чтобы не прибавить крепкое словцо — сейчас же солдаты остановили меня.

— Нехорошо теперь браниться, не такое время"⁴.

В другом месте художник описывает смерть солдата: "Один солдатик чуть не сшиб меня с ног: раненный в голову, он чубурахнулся об меня, что совсем закровянил пальто мое. Он хрипел еще, я вынес его, но он скоро умер, бросив на меня жалкий взгляд, в котором мне виделся укор: как будто он говорил: зачем ты завел меня сюда! Эти взгляды умирающих остаются памятными на всю жизнь"⁵.

Для того, чтобы показать, насколько разнообразным был опыт Верещагина, приведем еще одно его наблюдение: "Небезынтересно, что в самую опасную минуту не покидает забота о сравнительных мелочах: когда неприятельская конница гикнула, полетела на нас и мы поняли, что будем сейчас изрублены, я, вместо того, чтобы обменяться с Эманом мыслями о защите, только сказал ему:

— А ведь баранов-то отобьют у нас!

— Отобьют, — ответил он, — скверно!

— Ничего, после опять отнимем!

217

И все это, и мои вопросы, и его ответы, перебрасывалось между криками ура! и потрясением нашим оружием, шашкою и револьвером"⁶.

Итак, из туркестанского похода Верещагин прежде всего выносит знание войны. Художник очень высоко ценил этот свой опыт. Он становится основой его творческого метода.

В письме к Стасову Верещагин от третьего лица так характеризует влияние своего военного опыта на идейное содержание туркестанской серии картин: "художник сознательно решился дать другим взглянуть на отвратительные подробности войны, подробности, незнаемые и упускаемые из вида, отчасти за стуком оружия и его ближайшими результатами, отчасти за теми или другими... целями и целишками — отсюда, а не из прихоти и платонической любви к крови, те непривлекательные сцены, за которые присяжные эстетики не преминут упрекнуть автора, не решившегося сентиментальничать там, где, по вкусу публики и критиков, это нужно и принято"⁷.

Еще более определенно о своих творческих задачах Верещагин высказывается в воспоминаниях о русско-турецкой войне 1877-1878 гг.: "Не хотели люди понять того, что моя обязанность, будучи только нравственною, не менее, однако, сильна, чем, их (военных — О. Ш.); чтобы выполнить цель, которою я задался, а именно: дать обществу картины настоящей, неподдельной войны, нельзя глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому все прочувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны... Нужно не бояться жертвовать своею кровью, своим мясом, иначе картины мои будут 'не то'"⁸.

Подход Верещагина определял не только процесс создания художественного произведения, но и воздействие его на публику. Реализм его картин, точность деталей и должны были, по мысли Верещагина, будить нравственное чувство людей, вызывать отвращение к войне и воспитывать в зрителе более совестливого и разумного человека⁹.

Причем воспитательное (в случае с Верещагиным, антивоенное) воздействие картин было, по мнению художника, лишь частью воспитательной роли искусства вообще. Искусство должно занять место церкви, так как роль последней постоянно уменьшается¹⁰. Общество и церковь (православная и католическая) погрузились в сон, и люди искусства последние, кто может что-нибудь сделать¹¹.

Воспитание, как известно, процесс длительный. И именно поэтому Верещагин не ожидал скорых изменений в нравственном облике человека и общества. Тем более, что он связы-

218

вал их не только с моральным совершенствованием, но и с длительной физиологической эволюцией человека, ибо война, по его мнению, — это результат строения человека¹².

Эта же причина заставляла Верещагина сомневаться в успехе современного ему пацифистского движения¹³. Но если скорый прогресс всего общества невозможен, то к кому прежде всего должен обращаться художник и все те, кто являются активными противниками войны?

В 1900 г., подводя определенные итоги своей деятельности, он заметил: "Я думаю, что агитирующие в пользу идей мира должны скорее направить свою деятельность на высшие классы, власть имущие. Я имею основание думать, что мои картины действуют именно в этом направлении"¹⁴.

Свою позицию Верещагин противопоставлял точке зрения Л. Толстого, полагая, что участие в войнах зависит не от простого народа, а от власть имущих: "Агитировать среди солдат и низших классов против войны так же бесполезно, как убеждать овцу в том, что волк — ея злейший враг. Если бы война зависела только от их желания, то она уже давно была бы уничтожена, но ведь дело в том именно и заключается, что их желания и мнения совершенно не принимаются в соображение"¹⁵. В другом месте он замечает: "О простом народе, конечно, не может быть и речи: это — только автоматы, пушечное мясо"¹⁶.

Власть имущие, однако, отдавая должное таланту художника, чаще всего встречали его антивоенные идеи с большой сдержанностью, если не с открытой враждебностью.

На родине, в России это особенно чувствовалось и после выставки его туркестанских полотен, когда он в припадке отчаяния и гнева вынужден был уничтожить несколько своих картин, и после показа картин о русско-турецкой войне¹⁷. Известно, что наследник, будущий император Александр III — "Миротворец", чрезвычайно резко высказался против покупки последних. Содержание картин, по мнению Александра, не отражало реального хода войны, оно носило на себе отпечаток тенденциозности и лжи. По его мнению, произведения Верещагина не могут помочь предотвращению войн. В разговоре с художником А. П. Боголюбовым наследник заметил: "Война всегда была, есть и будет за обиженную честь нации или за что другое, и не пошлыми изображениями спекулятора для своей известности лечить подобные раны человечества".

Когда картины о русско-турецкой войне экспонировались в Германии, на выставке побывал прусский фельдмаршал Мольтке. Вскоре после этого солдатам и школьникам запрещено было "гуртом" посещать выставку. Верещагин так пере-

219

дает мнение старого фельдмаршала: "Мольтке ворчал в Берлинском обществе на картину мою, представляющую императора Александра II — что они там находят! — говорил, что подумают, будто и наш, т. е. германский император, так же сиживал... ¹⁹. А когда художник перевел Мольтке надпись на картине "Апофеоз войны", фельдмаршал отвернулся и ничего не сказал²⁰. При этом художник вспоминал, что Мольтке любил его картины, подолгу простаивал около них, но все же был убежден, что только офицеры могут видеть батальные полотна Верещагина²¹. Здесь можно вспомнить и о совете прусского военного атташе Александру II. Он предлагал уничтожить произведения Верещагина о войне, как имеющие самое пагубное влияние на зрителя²². Как видим, если русские власти видели в картинах Верещагина клевету на русскую армию, то германские опасались их вредного воздействия.

Как мы пытались показать, важнейшей задачей своих батальных полотен Верещагин считал создание подлинной неприукрашенной и порой очень жестокой картины войны. При этом художник стремился сделать как можно более широкое обобщение. Он хотел, чтобы конкретно-исторические детали не могли заслонить главную тему: "человек на войне" или "человек и война". В связи с этим он писал П. М. Третьякову: "Передо мною, как перед художником, война, и ее я бью, сколько у меня есть сил; сильны ли, действительны ли мои удары — это другой вопрос, вопрос моего таланта, но я бью ее с размаху и без пощады. Вас же, очевидно, занимает не столько вообще мировая идея войны, сколько ее частности, например, в данном случае, жертвы русского народа, блестящие подвиги русских войск и некоторых отдельных личностей и т. п."²³

Впервые он делает это обобщение в своих туркестанских работах и прежде всего в "Апофеозе войны" (1871). На картине изображена выжженная степь и среди нее пирамида черепов, с кружащимся над ней вороньем. Обобщающий смысл картины Верещагин подчеркнул надписью: "Посвящается всем великим завоевателям: прошедшим, настоящим и будущим!"

Сам Верещагин с горечью признавался Стасову: ""Апофеоз войны" столь же историческая картина, сколько сатира, сатира злая и нелицеприятная (хоть бы и на самого себя как воина — я сам стрелял людей буквально, как куропаток, — что делать!)"²⁴.

С этого времени Верещагин выступает как сознательный противник войны.

220

Картины, посвященные русско-турецкой войне 1877-1878 гг., представляют собой яркое свидетельство антивоенных убеждений художника. Именно с этих позиций Верещагин трактует полотна серии в своей переписке и в написанных им каталогах выставок.

К 90-м гг. XIX в. относится сотрудничество Верещагина с рядом европейских пацифистов²⁵. В 1893 г. он пишет статью "Из воспоминаний художника-баталиста" для журнала "Долой оружие!", который издавала известная австрийская пацифистка Берта фон Зуттнер. В этой статье он, в частности, излагает свои представления о войне; об этом же он говорит и в беседе с норвежским журналистом Хр. Крогом.

Прежде всего Верещагин подчеркивал, что он участвовал в войнах не как офицер, а как живописец. По его убеждению, на войне есть "лишь одна сторона — уничтожение людей, которое противоречит христианской повседневной морали и, заповедям"²⁶. Кроме самой битвы, на войне существуют бедствия всякого рода, страдания во всех видах: "голод, холод, жгучая жара, грязь, усталость до смерти, плохая одежда, рваные, грязные мундиры, праздность, безделие и сотни пороков..."²⁷.

Если сравнить войну с листом писчей бумаги, то он целиком занят "гнусностью и ужасом" войны, и "лишь самый крохотный уголочек его придется на триумфы, победные знамена, блестящие мундиры и героизм"²⁸.

Если попытаться проследить эволюцию воззрений Верещагина на войну, то мы увидим, что интерес к войне и желание узнать, что такое война, под впечатлением туркестанского похода и русско-турецкой войны сменились у него ненавистью к ней.

В своих картинах, не преувеличивая и не преуменьшая, Верещагин хотел рассказать всю правду о войне, как можно более широко представить все ее стороны. При этом сам Верещагин всегда подчеркивал, что он обладает достоверным, им самим выстраданным на полях сражений, знанием войны.

Он надеялся, что его батальные полотна будут способствовать нравственному пробуждению людей. И хотя он не верил в скорый успех пацифистского движения, он все же считал необходимым всеми силами своего таланта бороться против войны.

Идея о возможности нравственного перевоспитания общества имела огромное значение для антивоенных взглядов В. В. Верещагина и являлась основой всей его общественно-политической позиции. Ее же разделяли и пацифисты второй половины XIX в. Основываясь на идеях эволюционизма и

221

позитивизма, они полагали, что в результате объективного и неизбежного прогресса общества война перестанет со временем быть средством разрешения тех или иных проблем. Основную задачу они видели в том, чтобы своей просветительской деятельностью и постоянным обращением к власть имущим способствовать этому закономерному процессу²⁹.

Следует отметить, что творчество Верещагина произвело огромное впечатление на представителей пацифистской интеллигенции. Под влиянием идей Верещагина об эстетическом воздействии искусства на общество в Западной Европе возникают организации, члены которых объявляют себя борцами за прогресс человечества, а выдающегося представителя русской культуры называют "учителем"³⁰. Его имя часто встречается на страницах пацифистского журнала "Долой оружие!". Верещагина называют здесь "величайшим апостолом дела мира"³¹, поэт П. Шанц посвящает ему свои стихи³².

Известны отзывы о его батальных полотнах страстной пацифистки, лауреата Нобелевской премии мира, автора нашумевшего романа "Долой оружие!" Берты фон Зуттнер. В своих воспоминаниях она несколько патетически восклицает: "Что значат мои чернила в сравнении с его красками!"

Другой лауреат Нобелевской премии мира Альфред Герман Фрид признавался: "Выставка батальных полотен Верещагина в 1881 г. — мне было тогда 16 лет — сделала меня противником войны. Благодаря этому я уже с 1891 г. посвятил себя активной пропаганде мира"³⁴. Об этом факте упоминает в своих воспоминаниях и Берта фон Зуттнер³⁵.

Зуттнер вела переписку со знаменитым русским художником в 1892-1897 гг., писала о нем не только в своих воспоминаниях, но и посвятила ему несколько статей, в том числе и очерк "Василий Верещагин", вошедший в сборник "Голоса и образы"³⁶.

По мнению исследователей, картины Верещагина оказали большое влияние на творчество Б. фон Зуттнер³⁷. Оно прослеживается прежде всего в стремлении писательницы показать весь кровавый ужас войны и тем самым развеять иллюзии о "бодрой и веселой войне". Некоторые авторы говорят даже о прямых аналогиях между картинами Верещагина и сценами из романа Б. фон Зуттнер "Долой оружие!"

Уже после Первой Мировой войны эту линию развивали в своих произведениях такие известные писатели, как А. Барбюс, Э. М. Ремарк и Э. Хемингуэй. У нас есть все основания полагать, что Верещагин стоял у истоков нового направления антивоенной борьбы, представители которого стремились рассказать всю правду о войне и вызвать отвращение к ней через

222

изображение всей ее бессмысленности и жестокости. И здесь мы можем говорить о реальном и плодотворном влиянии В. В. Верещагина на европейскую интеллигенцию и его значительных заслугах в истории пацифистского движения.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Отчасти этой проблеме посвящена диссертация В. Я. Беленчикова — Творчество Б. фон Зуттнер. Л., 1974.

2. Верещагин В. В. На войне в Азии и Европе. М., 1898. С. 25. Нужно отметить, что во время своего пребывания в Туркестане Верещагин даже принимал участие в карательной экспедиции одного из отрядов русской армии против местного населения с целью отбить скот. Там же. С. 61-108.

З. Там же. С. 16. Верещагин имеет в виду свою картину "У крепостной стены. "Пусть войдут!" (1871).

4. Там же. С. 17.

5.Там же. С. 32.

6. Там же. С. 99-100.

7. Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова. М., 1950. Т. 1. С. 14.

8. Верещагин В. В. На войне. М., 1902. С. 58.

9. "... все эти картины (батальные и религиозные — О. Ш.) написаны мною без всякой предвзятой идеи, написаны мною лишь потому, что сюжеты интересовали меня. Нравоучение являлось в каждом данном случае впоследствии, как выражение верности впечатлений". — Верещагин В. В. Реализм // Булгаков Ф. И. Верещагин и его произведения. СПб., 1905. С. 124.

10. Верещагин В. В. Реализм. С. 129-130.

11. Там же. С. 131-132.

12. Wereschtschagin W. W. Aus den Erinnerungen eines Schlachtenmalers / "Die Waffen nieder!", 1893. № 7. S. 250-251.

13. Ibid. S. 250-251.

14. Христиания (от нашего корреспондента) // "Санкт-Петербургские ведомости", 6 (19) мая 1900, № 122.

15. Там же.

16. Там же.

17. О трениях с правительством и генералитетом подробнее см. Лебедев А. К. В. В. Верещагин. Жизнь и творчество. М., 1958. С. 137, 206-210. О непонимании властями и военными картин Верещагина о русско-турецкой войне см. также Верещагин В. В. Реализм. С. 124.

18. ОР ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Ф. 82, ед. хр. 10, лл. 8-9.

19. Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова. Т. 2. С. 115. Правда, картины Верещагина о войне 1812 г. встретили в Германии другой прием. Вильгельм II говорил, обращаясь к художнику: "Этим, дорогой мастер, Вы боретесь против войны действеннее,

223

чем какие-нибудь конгрессы мира". — Suttner B., von. Lebenserinnerungen. Berlin (DDR). 1969. S. 321.

20. Мемуары баронессы Берты фон Зуттнер // "Новое слово". 1909, № 4. С. 56.

21. Христиания (от нашего корреспондента) // "Санкт-Петербургские ведомости", 6 (19) мая 1900, № 122.

22. Верещагин В. В. Реализм. С. 124.

23. Переписка В. В. Верещагина и П. М. Третьякова. 1874-1898. М., 1963. С. 37.

24. Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова. Т. 1. С. 14.

25. Об этом см. Wereschtschagin W. W. Aus den Erinnerungen... // "Die Waffen nieder!", 1893, 7-8.

26. Ibid., 1893, 7. S. 252.

27. Христиания (от нашего корреспондента) // "Санкт-Петербургские ведомости", 6 (19) мая 1900, № 122.

28. Там же.

29. См. подробнее: Cooper S. Patriotic pacifism: Waging war on war in Europe, 1815-1914. N.Y. — Oxford. 1991. См. также "Мир — Peace: Альтернативы войны от античности до конца Второй Мировой войны". Антология. Под ред. Ч. Чэтфилда, Р. М. Илюхиной. М., 1993. С. 24 след.

30. Беленчиков В. Я. Указ. соч. С. 151.

31. "Die Waffen nieder!", 1893, № 2, S. 79.

32. "Die Waffen nieder!", 1893, № 9, S. 361.

33. Мемуары баронессы Берты фон Зуттнер. С. 56.

34. Fried A. H. Handbuch der Friedensbewegung, Wien und Leipzig. 1905. S. 395.

35. Suttner B. von. Lebenserinnerungen. S. 262.

36. Baronin Berta Suttner ueber Wereschtschagin / "Neue Freie Presse", Abendblatt, 15 Apr., 1904; Suttner B. Wassilij Wereschtschagin / "Neue Freie Presse", Morgenblatt, 16 Apr., 1904; Suttner B. V. Wassilij Wereschtschagin / "Stimmen und Gestalten". Leipzig, 1907. S. 113-120.

37. Беленчиков В. Я. Указ. соч. С. 156. См. также Кaut H. Berta Suttner und die Anfaenge der Oesterreichischen Friedensbewegung. Wien. 1950. S. 33. Hamann B. Berta von Suttner. Ein Leben fuer den Frieden. Muenchen-Zuerich. 1991. S.129.

224

ГААГСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ МИРА 1899 г.

И ИДЕИ ПАЦИФИЗМА

В. М. Хайцман

Бурный рост международно-правовых организаций и национальных юридических ассоциаций в конце XIX начале XX в. свидетельствовал о широком распространении идей пацифизма среди интеллектуалов, что не могло не сказаться на миротворческих настроениях в некоторых правительственных кругах и не дать импульс пацифистской риторике политиков и дипломатов. В XIX в. идеи разоружения не только выдвигаются большой группой ученых-юристов, но и становятся ходким аргументом в дипломатической практике ряда европейских государственных деятелей.

Большое внимание проблемам сохранения мира, международной безопасности, разоружения и гуманизации войны уделяли русские юристы, в частности Л. А. Комаровский. Призывая к постепенному всеобщему сокращению и ограничению вооружений, он прозорливо предвидел, что грядущая война может принести громадные жертвы и урон не только побежденным, но и победителям. Он отмечал также и "экономические невзгоды для всех народов, которые несет вооруженный мир"¹.

Одной из самых интересных пацифистских книг был труд профессора международного права М. А. Энгельгардта "Вечный мир и разоружение" (1899). Анализируя проблемы международной безопасности, он пришел к выводу, что всеобщий мир и разоружение — это отнюдь не утопия, а насущное веление времени. Он считал, что разоружение — главный метод борьбы с "вооруженным миром". "Разоружение — вот простое и легкое решение вопроса. Надо понять, наконец, что всякие ссоры, недоразумения, раздоры между цивилизованными нациями могут и должны быть решены международным судом, а не потасовкой". Он придавал международному третейскому суду большое значение, полагая, что суд вполне в состоянии разрешить мирным ненасильственным путем все международные конфликты. Энгельгардт одним из первых среди ученых,

225

публицистов и политиков поднял вопрос о конверсии военного производства на выпуск товаров народного потребления².

В кругах юристов-международников и экономистов развернулась острая полемика по вопросам разоружения, конверсии и т. п. Так, некто Бородин договорился на собрании Санкт-Петербургского экономического общества до того, что всеобщее разоружение вызовет гигантский экономический кризис. Подобные мысли высказывались также во Франции и других странах. Видный французский дипломат П. Камбон писал 31 августа 1896 г. министру иностранных дел Делькассе, что "остановить или просто сократить вооружение означало бы... выбросить на улицу массу голодных, которые энергично отстаивали бы свое право на жизнь. Это означало бы... подвергнуть себя войнам социальным, внутренним, еще более ужасным и разрушительным"³.

Русский экономист С. М. Житков использовал идею сокращения вооружений для пропаганды своего проекта об установлении пошлины на экспорт хлеба из России, что привело бы, по его мнению, к удорожанию хлеба на иностранных рынках и к увеличению расходов на содержание вооруженных сил в европейских странах, ввозящих хлеб. Следствием этого, по Житкову, стало бы вынужденное сокращение вооружений в этих странах⁴.

Один из пропагандистов пацифизма в России В. М. Гессен в статье "О вечном мире" указывал, что "в сущности вооруженный мир и война — одна и та же болезнь, причем первый в хронической, вторая — в острой форме"; что "широкое и могучее течение, неудержимо влекущее от тьмы к свету, неудержимо влечет его к миру от войны. Войны царствуют в прошлом; в грядущем будет царствовать мир". Гессен считал, что идея мира, которой принадлежит будущее, "уже живет в настоящем; правда, она проходит только первые стадии своего развития, но опытный наблюдатель легко узнает в цветке будущий плод". К сожалению, эти взгляды показали свою несостоятельность. Сам Гессен вынужден признать, что "наша переходная эпоха подобна двуликому Янусу. С одной стороны, мы напряженно готовимся к войне, с другой — так же напряженно стремимся к миру"⁵.

Особняком среди русских пацифистов стоит И. С. Блиох (1836-1901). Будучи крупным финансистом и миллионером, организатором строительства железных дорог в России, Иван Станиславович одновременно был экономистом и статистиком автором трудов по экономической истории России, экономике промышленности и сельского хозяйства. Но большую международную известность ему принесла публикация в 1898 г.

226

6-томного труда "Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях", изданного одновременно на нескольких языках. В первом томе раскрывался механизм войны, задачи отдельных родов войск, а также отдельных видов укреплений и вооружений. Второй том был посвящен проблемам сухопутной войны, а третий — войне на море. В четвертом томе рассматривались вызываемые войной потери и экономические потрясения. Пятый том знакомил с политическими причинами столкновений и усилиями по предотвращению войн. В шестом томе предлагались антивоенные меры на будущее, рассматривались планы созыва международной конференции по разоружению и созданию международного суда.

Во время первой Гаагской конференции мира Блиох выступал с докладами о своем труде, встречался и беседовал с рядом делегатов конференции, а также содействовал принятию компромиссных решений на конференции. На средства Блиоха в Люцерне (Швейцария) был основан "Международный музей войны и мира"⁶.

Еще в 1894 г. проходили конфиденциальные переговоры по вопросам разоружения между английским премьер-министром лордом Розбери и русским послом в Лондоне бароном де Стаалем. Розбери уверял русского посла, что британское правительство не может стать инициатором созыва международной конференции по разоружению и заявлял, что организатором такой конференции может быть лишь российский император Александр III, но последний колебался и в конце концов не решился взять на себя столь почетную миссию⁷.

Уже в XIX в. в качестве методов разоружения предлагаются принципы сокращения вооруженных сил в зависимости от численности населения, уменьшения сроков службы в армии и призывного возраста, сокращения военных бюджетов. Все эти принципы активно обсуждались во время дипломатических переговоров и на международных конференциях.

Известная роль в пропаганде идей пацифизма, в том числе и разоружения, принадлежала обществам мира. В них входили прежде всего профессора и доценты университетов, учителя школ и гимназий, юристы (как ученые, так и адвокаты), экономисты, журналисты, депутаты, сенаторы, богословы, в меньшей степени дипломаты, аристократы, врачи, военные, артисты и банкиры. Общества мира были крайне малочисленны — они объединяли, как правило, десятки, реже — сотни членов.

В большей степени, чем на конгрессах мира, проблемы разоружения обсуждались на созываемых почти ежегодно межпарламентских конференциях, первая из которых состоялась

227

в 1889 г. в Париже. На заседаниях конференций разбирались актуальные вопросы международной жизни, в первую очередь связанные с упрочением мира. Затем наиболее важные вопросы депутаты выносили на обсуждение своих парламентов. С 1892 г. швейцарское правительство предоставило для заседания конференций здание парламента. Межпарламентский союз вскоре стал важным центром сотрудничества парламентариев.

Несмотря на то, что пацифистские общества еще не пользовались широкой популярностью, представляя собой узкокорпоративные совещания, во второй половине XIX в. был принят ряд международных соглашений, которые содействовали движению в пользу мира. В первую очередь это относилось к Женевской конвенции "об улучшении участи больных и раненых в действующих армиях" 1864 г. Женевская конвенция содействовала созданию Международного Общества Красного Креста. Эта конвенция предусматривала заботу воюющих сторон о больных и раненых другой воюющей стороны, дала права "нейтральности" медицинскому персоналу, обслуживающему раненых и больных.

Заметный вклад в дело ограничения вооружений внесла Декларация об отмене употребления взрывчатых и зажигательных пуль, которая была принята в Петербурге в 1868 г. Она не только запретила использование разрывных пуль, но и положила начало "международному правовому закреплению принципов общего ограничения допустимых средств ведения войны"⁸. Это было первым решением об ограничении вооружений, принятом на широком правительственном уровне.

Российское правительство было инициатором созыва Брюссельской конференции в 1874 г. по кодификации права и обычаев сухопутной войны⁹. В этом плане действия правительства России несомненно носили прогрессивный характер.

Последние годы XIX в. ознаменовались активной деятельностью дипломатов вокруг проблемы разоружения, чему содействовало и распространение пацифистских идей. Инициативу разоружения проявляли правительственные круги России. Причины российских инициатив объяснил в своем письме министру иностранных дел графу М. Н. Муравьеву военный министр А. Н. Куропаткин. Сообщив, что Германия готовится поставить на вооружение дорогостоящую скорострельную пушку, что усилит ее военную мощь, он сетовал на финансовое положение России, которое не позволяет последовать германскому примеру. Вообще, писал он, "в самое короткое время в Европе переменили системы орудий... изменили систему постройки крепостей (бетонные своды, металлические башни),

228

усложнили и несколько раз меняли типы крепостной и береговой артиллерии, установили новые типы пулеметов" и т. д. Финансы России затрудняли ее участие в этой гонке вооружений, ибо требовались большие ассигнования на строительство Сибирской железной дороги. Исходя из этого он считал, что "ныне настала благоприятная минута" сделать "важный почин России и Австро-Венгрии и заключить между ними конвенцию о том, чтобы не вводить в течение десяти лет в Российской и "австрийской армиях полевых скорострельных пушек"¹⁰.

Министр финансов С. В. Витте счел это предложение "совершенно детским" и предложил пойти по другому пути, заявив, что считает "величайшим благом для Европы в частности и для всего мира вообще, если будет положен предел вооружению, если наконец люди и государства поймут, что от вооруженного мира народы страдают не менее, нежели от войны"¹¹. Таким образом, Витте поддержал идею о созыве международной конференции мира. Его позиция оказала решающее влияние на императора России.

Николай II одобрил идею обращения ко всем странам о созыве мирной конференции, дабы поставить "вопрос о разоружении или по крайней мере о том, чтобы поставить предел дальнейшему вооружению"¹². Против этого предложения выступили военный министр Куропаткин и начальник генерального штаба генерал Сахаров.

12/24 августа 1898 г. М. Н. Муравьев вручил всем представителям иностранных государств, аккредитованным при Санкт-Петербургском дворе, меморандум, в котором указывалось, что настоящее время весьма благоприятно "для изысканий, путем международного обсуждения, наиболее действительных средств обеспечить всем народам блага реального и прочного мира и, прежде всего, положить конец постоянному усилению существующих вооружений"¹³. Для выполнения этой задачи правительство России считало необходимым обсудить проблему на международной конференции.

Впечатление, произведенное русским меморандумом на европейское общественное мнение было огромно. Это стало сенсацией. Правительства и официальная печать отнеслись к русской инициативе по-разному. В. М. Гессен, отражая точку зрения немногочисленных в России пацифистов, писал, что "знаменитая нота 12 августа приковала внимание всего цивилизованного мира к великой проблеме всесветного, вечного мира"¹⁴.

Пресса всего мира и особенно России была заполнена откликами на инициативу российского правительства. Даже

229

шестнадцатилетний ученик Киевской военно-фельдшерской школы Ефим Придворов (впоследствии известный поэт Демьян Бедный) весной 1899 г. опубликовал в газете "Киевское слово" стихотворение по этому поводу:

Я песню слагаю.

Звучи, моя лира.

Апостолу мира —

Царю Николаю¹⁵.

Сообщение о созыве в Гааге международной конференции мира вызвало демонстрации и митинги женщин во многих странах. Активно включились в это движение женщины России, выступавшие под руководством главного врача Санкт-Петербургского детского госпиталя Анны Шибановой, хотя в России публичные выступления общественного характера в то время были еще строго запрещены. Только 15 мая 1899 г. по всей России состоялось 15 публичных митингов женщин¹⁶.

Однако некоторые военные и дипломаты считали, что меморандум России преследует далеко идущие цели: расширить строительство стратегических железных дорог и увеличить свою наступательную мощь. Одновременно они полагали, что нельзя отвергнуть предложение России и придется пойти на созыв мирной конференции. Посол Франции в Константинополе Поль Камбон писал 31 августа 1898 г. министру иностранных дел Франции Делькассе, что "ни одно государство не возьмет на себя ответственность сразу отбросить предложение императора Николая... и особенно захотят отвлечь от себя возможность упрека в том, что оно является врагом мира в мире. Возможно, что предложенная конференция соберется, но невероятно, чтобы она достигла практического результата"¹⁷. Французские правительственные и военные круги были обеспокоены тем, что меморандум инспирирован германским императором Вильгельмом II и ставит перед собой политические цели, в первую очередь уничтожить русско-французский военный союз 1891-1893 гг.

Английский посол в Париже Эдмунд Монсон телеграфировал 1 сентября 1898 г. министру иностранных дел маркизу Солсбери: "Эффект, произведенный на общественное мнение Франции неожиданным манифестом императора Николая, можно изобразить одним словом — замешательство"¹⁸. Враждебные Франции газеты Австро-Венгрии газеты злорадно писали, что своим меморандумом Россия коварно нанесла удар своему союзнику — Франции¹⁹.

Николай II направляет со специальной миссией во Францию сначала военного министра Куропаткина, а затем министра иностранных дел Муравьева. Представляет интерес

230

"всеподданнейшая записка" Куропаткина Николаю II, в которой он докладывал о своей миссии в Париже. Французские военные деятели опасались краха франко-русской военной конвенции. Куропаткин рассеял опасения Феликса Фора, указав, что Николай II, "не имея в виду изменить военную конвенцию или уменьшить достигнутые Францией результаты в военном отношении, признает поэтому, что вопрос о созыве конференции есть совершенно особый вопрос, независимый от наших отношений к Франции и ни в чем не ослабляющий их"²⁰.

Беседы Куропаткина и Муравьева в Париже привели к заметному улучшению франко-русских отношений и обещанию французских должностных лиц содействовать созыву конференции мира. Так, Феликс Фор заявил: "Я отношусь с полным доверием к начинаниям русского государя. Относительно целей конференции я спокоен и надеюсь, что великому человечному делу — уменьшению вооружений будет положено доброе начало"²¹.

Больше всех были недовольны русским меморандумом правительственные круги Германии. Ответом на него стала речь кайзера Вильгельма II 8 сентября на банкете, устроенном Вестфальским ландтагом: "Мир ничем не может быть обеспечен лучше, как готовым к бою и сражению немецким войском. С помощью этого всегда острого и содержащегося в исправности оружия мы могли бы заботиться о сохранении мира на земном шаре"²². От слов германское правительство перешло к делу, предложив рейхстагу увеличить военные ассигнования и численность вооруженных сил.

В правительственных кругах Австро-Венгрии русская инициатива была встречена доброжелательно. Эрцгерцог Франц-Фердинанд в беседе с русским военным атташе сказал: "Император России высказал великую мысль. Я полностью разделяю его точку зрения и очень счастлив, что эта инициатива пришла к нам из России". Император Австро-Венгрии Франц-Иосиф в беседе с русским министром иностранных дел Муравьевым (октябрь 1898 г.), по словам последнего, "затронул вопрос о предлагаемой нами конференции и сказал, что он вполне ей сочувствует и что представителю Австрии будут даны указания в этом смысле"²³.

Отношение Англии и США к русскому меморандуму было двойственным. С одной стороны, они мало интересовались проблемой сокращения или ограничения сухопутных войск; с другой — категорически возражали против сокращения морских вооружений. Правящие круги Англии не хотели, чтобы их страна перестала быть "владычицей морей", а в правитель-

231

ственных сферах США мечтали о паритете американского флота с британским.

Изучая отклики на русский меморандум, нельзя пройти мимо заверения турецкого султана, который, ознакомившись с содержанием документа, "не мог удержаться от того, чтобы воскликнуть: "Надо быстро согласиться на предложенную конференцию. Пока другие будут разоружаться, я буду продолжать вооружаться"²⁴.

Международное пацифистское движение, по мнению П. Н. Милюкова, "испугалось самой решительности" русского предложения, "считая очень трудным и отдаленным достижение той цели, которую циркуляр наметил, как очередную и неотложную. Сокращение вооружений, по общему мнению, могло быть только следствием длинного ряда частичных успехов международной правовой организации и замирения трудностей. Поставленное же как ближайшая цель, оно лишь закрепляло положение сильных данной минуты, грозило вызвать пересмотр деликатных вопросов, с трудом хранившихся под спудом усилия дипломатии, и тем создать вместо общего примирения общее обострение отношений. Опасаясь всего этого, к циркуляру относились осторожно"²⁵. Так думало большинство европейских пацифистов, но некоторые восторженно приветствовали предложения России.

После анализа откликов на меморандум 24/12 августа 1898 г. российское правительство решило конкретизировать задачи созыва предложенной им конференции мира и выяснить у иностранных правительств, своевременен ли созыв конференции. 30 декабря 1898 г. (11 января 1899 г.) был опубликован новый меморандум, в котором страны призывались к предварительному обмену мнениями с целью изыскания средств, способных положить предел дальнейшему развитию сухопутных и морских вооружений, и подготовки почвы "для обсуждения вопросов, касающихся возможного предупреждения вооруженных столкновений мирными средствами, коими может располагать международная дипломатия".

В русском проекте программы конференции предусматривалось запрещение употреблять новое огнестрельное оружие и новые взрывчатые вещества, ограничение употребления в полевой войне разрушительных взрывчатых составов, уже существующих, а также запрещение пользоваться метательными снарядами с воздушных шаров или иным подобным способом, запрещение употреблять в морских войнах подводные миноносные лодки или иные орудия разрушения того же свойства, обязательство не строить в будущем военных судов с таранами и т. п.²⁶ Кроме того, в меморандуме подчеркивалось,

232

что политические вопросы на конференции обсуждаться не будут.

В ответ на эту программу французская газета "Тан" писала 17 января 1899 г., что "Россия стремится придать своему предложению практический характер. Преследуя политику, основанную на идеализме, она все-таки желает стать на почву положительного реализма". Разбирая затруднения, которые вызовет план запрещения некоторых видов вооружения, автор статьи призывал принять пункт 8 русского меморандума, "касающийся учреждения непринудительного международного третейского суда", ибо если будет принят хотя бы только этот пункт русского меморандума, то и в этом случае "человечество будет весьма признательно" русскому правительству.

Между тем различные общества мира всех стран, особенно квакерские и феминистские лиги, полностью присоединились к русскому меморандуму.

6 апреля 1899 г. министр иностранных дел Нидерландов Бофор официально объявил, что Конференция мира начнет работать в Гааге 18 мая 1899 г.

В этот день в столице Нидерландов в торжественной обстановке открылась Первая конференция мира. В ее работе приняли участие 109 представителей 26 стран — России, Франции, Германии, Великобритании, Австро-Венгрии, США, Италии, Турции, Персии, Японии, Китая, Испании, Бельгии, Нидерландов, Мексики, Дании, Королевства Швеции и Норвегии, Греции, Румынии, Болгарии, Португалии, Швейцарии, Черногории, Люксембурга, Сербии и Сиама (ныне Таиланд).

Россию представляли посол в Великобритании барон де Стааль, полковник генерального штаба Жилинский (впоследствии начальник русского генерального штаба), военно-морской атташе во Франции капитан Шеин, профессор Ф. Ф. Мартенс, директор первого департамента министерства иностранных дел Базили и др.

Францию представляли бывший премьер и министр иностранных дел Л. Буржуа, депутат парламента д'Эстурнель де Констан, генерал Мунье. Во главе германской делегации стоял граф Мюнстер — посол во Франции. Кроме него, в делегацию входили профессора Штенгель и Цорн, полковник Г. фон Шварцгоф, военно-морской атташе в Париже капитан Зигель. Великобританию представлял посол в Вашингтоне Паунсфот; США — посол в Германии Уайт, капитан 1-го ранга Мэхан и др. В связи с конференцией в Гаагу прибыло много пацифистов из разных стран.

233

Конференция открылась вступительной речью нидерландского министра иностранных дел Бофора. Председателем был выбран глава русской делегации барон де Стааль.

На конференции было создано три комиссии: 1) по сокращению и ограничению вооружений; 2) по международной кодификации законов и обычаев войны; 3) по вопросам арбитража и третейского суда. Главные дебаты развернулись в первой комиссии вокруг предложения правительства России о приостановке роста вооружений на суше и на море.

Предложения России имели на Гаагской конференции и сторонников, и противников. К немногим друзьям принадлежал бывший военный министр Нидерландов генерал Бер Португал, который выступил так: "Увеличение войск и расходов является истинной причиной войны, а за предлогом дело не станет. Как избежать этой фатальной судьбы? Было выдвинуто много пожеланий. Философы, ученые, специалисты предлагали свои системы. Все это до настоящего времени оказалось бесполезным. И вот раздался голос из России: он указал лекарство — соглашение лишь не увеличивать на определенный срок существующие вооруженные силы и военные бюджеты, то есть ограничиться этим статус-кво, не требуя ни уменьшения вооруженных сил, ни полного или частичного разоружения"²⁷.

Однако таких речей в Гааге было мало, преобладали абстрактные высказывания, авторы которых одобряли идею, но находили препятствия к ее практическому осуществлению.

Центральным моментом дискуссии в первой комиссии стало выступление русского военного эксперта полковника Жилинского. Предложения правительства России сводились к следующему: "1) заключение международного соглашения на пять лет о неувеличении наличного состава вооруженных сил мирного времени, находящихся в метрополии; 2) установление в случае достижения этого соглашения, если это возможно, численности наличного состава вооруженных сил мирного времени всех стран, за исключением колониальных войск; 3) сохранение на тот же пятилетний срок размера нынешнего военного бюджета"²⁸.

26 июня Жилинский, выступив с разъяснением русского предложения, подчеркнул, что оно касается только вооруженных сил метрополии и не затрагивает колониальных войск, указав, что, хотя Россия не имеет колоний в прямом смысле, но ее территории в Азии "должны рассматриваться как колонии"²⁹.

Русские предложения были встречены германской делегацией с явным недовольством. Фон Шварцгоф заявил, что

234

Германия ни за что не согласится ограничить рост своих вооружений. Главным его козырем было то, что в русском проекте упомянуто лишь о войсках, находящихся в метрополии. В России метрополия и колонии не разделены границей, и она может увеличивать свои войска, объявляя их колониальными. Французские колонии в Северной Африке также находятся недалеко от метрополии³⁰.

В защиту предложений России высказались, кроме представителя Нидерландов, лишь делегаты Бельгии и Персии. Остальные хранили молчание. По рекомендации французского делегата Буржуа была принята следующая резолюция: "Конференция полагает, что ограничение военных расходов, которые в настоящее время тяжело сказываются на всем мире, в высшей степени желательно для увеличения как материального, так и морального благосостояния человечества".

Кроме того, конференция выразила пожелание, чтобы правительства и будущая конференция мира рассмотрели вопросы о правах и обязанностях нейтралов и о заключении соглашения об употреблении новых типов оружия. Конференция призвала правительства рассмотреть возможность заключения соглашения об ограничении сухопутных и морских вооруженных сил и военных бюджетов. На рассмотрение будущей конференции мира передавался вопрос о неприкосновенности частной собственности во время войны на море, а также о бомбардировке военно-морскими силами портов, городов и сел³¹.

В последний день работы, 29 июля 1899 г., единогласно, при нескольких воздержавшихся, Гаагская конференция мира одобрила три декларации об ограничении сухопутных вооружений. В первой из них объявлялось: "Договаривающиеся державы соглашаются воспретить на пятилетний срок метание снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров или при помощи иных новых способов". В другой декларации провозглашалось, что "державы обязуются не употреблять снаряды, имеющие единственным назначением распространять удушливые или вредоносные газы". "Договаривающиеся державы, — говорилось в последней, — обязуются не употреблять пуль, легко разворачивающихся или сплющивающихся в человеческом теле, к каковым относятся оболочечные пули, коих твердая оболочка не покрывает всего сердечника или имеет надрезы". Ко всем трем прилагалось следующее установление: "Настоящие декларации обязательны лишь для договаривающихся держав в случае войны между двумя или несколькими из них. Они утрачивают обязательную силу, как только во время войны между договариваю-

235

щимися державами к одной из воюющих сторон присоединится держава, не участвующая в данном соглашении"³².

Предлагалось всем странам ратифицировать эти документы до 31 декабря 1899 г.

Ф. Ф. Мартенс писал: "Нет сомнения, что эти декларации... далеко не удовлетворяют все законные желания, которые были выражены, — но нельзя не вспомнить, что даже эти вопросы, разрешенные Гаагской конференцией, до сих пор были спорными, и правительства не в состоянии были прийти относительно их к какому-нибудь соглашению"³³. К этому следует добавить, что впервые в истории на международной конференции обсуждались проблемы ограничения вооружений.

Одновременно на заседаниях как первой комиссии, так и специально образованной для обсуждения этого вопроса второй подкомиссии рассматривался вопрос о морских вооружениях, однако под предлогом того, что военно-морской бюджет является исключительной прерогативой парламента, абсолютное большинство делегатов рекомендовало перенести обсуждение этого вопроса на будущую конференцию мира, что и было сделано³⁴. Следует отметить также, что русское предложение о запрещении подводной войны было отклонено по инициативе французской делегации, считавшей, что подводные лодки являются оборонительным оружием.

Большое значение имела дискуссия о законах и обычаях сухопутной войны во второй комиссии Гаагской конференции под председательством русского дипломата Ф. Ф. Мартенса. В результате были пересмотрены и улучшены тексты Женевской конвенции 1864 г. и Брюссельской конвенции 1874 г. После обсуждения была принята Конвенция о законах и обычаях сухопутной войны с приложением "Положение о законах и обычаях сухопутной войны", которое является одним из важнейших документов Гаагской конференции мира.

Кодификация законов и обычаев сухопутной войны в Гааге имела большое значение, так как содействовала развитию международного публичного права. Текст этой конвенции не остался неизменным, он модифицировался в решениях II Гаагской конференции мира 1907 г. и в последующих международно-правовых документах. Многие государства и в наше время придерживаются основных положений Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны 1899 г.

Вторая комиссия Гаагской конференции подготовила и текст Конвенции о применении к морской войне начал Женевской конвенции от 10/22 августа 1864 г. Глава делегации России барон де Стааль заявил 20 июня на пленарном заседании конференции, что "морская война не должна более быть

236

лишена гуманного и милосердного элемента, который Женевская конференция 1864 г. применила к войне сухопутной" .

Согласно принятой конвенции, "военно-госпитальные суда... не подвергаются военным действиям и не подлежат захвату в продолжение войны" (ст. 1) Эти суда "будут оказывать помощь и попечение раненым, больным и погибающим воюющих сторон, без различия национальности" (ст. 4). Правила этой конвенции, равно как и других документов Гаагской конференции, действовали лишь для договаривающихся держав, в случае войны между "двумя или несколькими из них", они утрачивали обязательную силу, если "к одной из воюющих сторон присоединится держава, не участвующая в настоящем соглашении" (ст. 11) .

Вторая комиссия отвергла предложение делегации США об объявлении неприкосновенной частной собственности во время войны на море. По рекомендации Ф. Ф. Мартенса было решено рассмотреть эту проблему на будущей конференции мира.

Важнейшей проблемой дискуссий на Гаагской конференции стал вопрос о международном арбитраже и посредничестве. Об этом говорил де Стааль 20 мая на пленарном заседании конференции: "Мы должны сделать полезное дело, уточнив способ использования некоторых средств, направленных на обеспечение мира. Среди этих средств надо отметить арбитраж и посредничество. Дипломатия уже давно допускала их в своей практике, но она не уточнила способы их применения, она не определила случаи, при которых они должны быть применены".

Пацифисты всех стран придавали большое значение международному арбитражу и третейскому разбирательству. "Правоверный пацифизм, — писал П. Н. Милюков, — мог бы совершенно отказаться считать труды конференции своим делом, если бы в программе не стоял... вопрос о посредничестве и о третейском суде между готовящимися вступить в вооруженную борьбу государствами". Само развитие пацифизма "ведет свою непрерывную историю от знаменитого третейского разбирательства в Алабаме" (США, 1872 г.). "Пацифизм — подчеркивал он, — стремился распространить третейский суд на все случаи столкновений... Задача пацифистов заключалась в создании постоянного международного трибунала третейского суда"³⁷. Вопросы международного арбитража рассматривались на заседаниях третьей комиссии Гаагской конференции под председательством Л. Буржуа. Проект, представленный Россией, содержал 50 статей, в которых речь шла о миролюби-

237

вых средствах разрешения международных споров. Русский проект предусматривал учреждение специальных следственных комиссий для предупреждения международных конфликтов. Это был целый комплекс международного арбитражного судопроизводства. По отдельным вопросам вносили замечания и дополнения представители США, Великобритании, Италии и других стран. Делегация США выступила с особой декларацией, в которой указывалось, что "ничего из того, что содержится в этой конвенции, не может быть интерпретировано так, будто она обязывает США отойти от своей традиционной политики". Турецкая делегация подписала конвенцию с оговоркой, что посредничество, добрые услуги и арбитраж "являются чисто факультативными и ни в коем случае не будут носить обязательного характера"³⁸. Правительство Германии высказалось решительно против любого обязательного третейского суда и крайне подозрительно отнеслось к плану создания постоянного международного третейского трибунала. Лишь после уступок Германии и компромиссов с другими государствами конференция приняла Конвенцию о мирном решении международных столкновений, содержащую 61 статью.

Глава делегации Великобритании сэр Паунсфот писал министру иностранных дел Солсбери, что самым важным результатом Гаагской конференции является большая работа, завершившаяся этой конвенцией. Самой впечатляющей и новой чертой, подчеркивал он, является "создание Постоянного суда Международного арбитража, который столь долго был мечтой адвокатов мира, до сего времени считавшейся нереализуемой"³⁹.

I Гаагская конференция несомненно дала толчок развитию международного пацифистского движения. Впервые на международной правительственной конференции, созванной по инициативе России, дебатировалась проблема сокращения и ограничения вооружений во всех странах мира, что до того времени считали фантастической мечтой кучки утопистов.

Напряженность международного положения того времени, антагонизм европейских держав, их империалистическая политика не позволяли даже надеяться на успешное разрешение этой важной и сложной проблемы. Интересна в этом аспекте мысль, высказанная В. М. Гессеном: "Современный милитаризм отнюдь не является самостоятельной болезнью, доступной непосредственному лечению, наоборот, он не что иное, как внешний симптом другой, более серьезной внутренней болезни, — болезни, подтачивающей организм современных европейских обществ. Милитаризм необходим до тех пор, по-

238

ка возможна война. Симптоматическое лечение никогда радикального значения не имеет: сыпь, удаленная с одного места, появляется на другом. Конечно, отсюда не следует выводить, что всякое симптоматическое лечение излишне. И паллиативы приносят несомненную пользу: они облегчают и утоляют боль. Такими паллиативами должны были явиться русские предложения, поскольку они касались вооруженного мира"⁴⁰. Однако, несмотря на свою ограниченность, русские предложения на I Гаагской конференции мира были тем паллиативом, который в известной мере смягчил бы тяжесть вооружений, приостановил бы на некоторое время международное военное соперничество. В этом смысле нельзя не отметить их положительный, прогрессивный характер. Но они были отвергнуты. Начало XX в. не сулило надежды на возможность международного соглашения о сокращении и ограничении вооружений.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Богданов О. В. Международно-правовые проблемы разоружения. М., 1979. С. 21; Грабарь В. Э. Материалы к истории литературы международного права в России. М., 1958. С. 431.

2. Энгельгардт М. А. Вечный мир и разоружение. СПб., 1899. С. 48, 53.

З. Житков С. М. Разоружение и торгово-промышленная система. СПб., 1899. С. 66; Documents diplomatiques Francais (1871-1914). 1 ser. (1871-1907). P. 1957. Т. 14. P. 495.

4. Житков С. М. Указ. соч. С. 12-52.

5. Гессен В. М. О вечном мире // Журнал министерства юстиции. 1899. № 4. С 171-172, 174-175.

6. См.: Грабарь В. Э. Указ. соч. С. 431.

7. См.: Красный архив. 1932. Т. 1-2 (50-51). С. 75.

8. Богданов О. В. Указ. соч. С 41-43.

9. Подробнее См.: Мартенс Ф. Ф. Восточная война и Брюссельская конференция. СПб., 1879.

10. Красный архив. 1932. Т. 1-2 (50-51). С. 71-72.

11. Витте С. В. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. С. 160.

12. Там же. С. 161.

13. Цит. по: Милюков П. Н. Вооруженный мир и ограничение вооружений. СПб., 1911. С. 105.

14. Гессен В. М. Указ. соч. С. 147.

15. "Киевское слово". 24 апреля 1899 г.

16. Цит. по: Мир / Peace: Альтернативы, войне от античности до конца Второй мировой войны. Антология. М.,1993. С. 103.

17. Documents diplomatiques Franks (1871-1913). 1 ser. (1871-1900). Т. 14. P. 494-495, 527.

239

18. British Documents on the Origins of the War 1898-1914. Vol. 1. L., 1927. P. 216.

19. Documents diplomatiques Francais (1871-1914). 1 ser. (1871-1900). T. 14. P. 497.

20. Красный архив. 1932. Т. 1, 2 (50, 51). С. 85-86.

21. Там же. С. 88.

22. Wehberg H. Die internationals Beschraenkung der Ruestungen. Stuttgart, Berlin, 1919. S. 182.

23. Documents diplomatiques Francais (1871-1914). 1 ser. (1871-1900). T. 14. P. 538; Красный архив. 1932. Т. 5, 6 (54, 55). С. 77.

24. Documents diplomatiques Francais (1871-1914). 1 ser. (1871-1900). T. XIV. P. 493-494.

25. Mилюков П. Н. Указ. соч. С. 108.

26. Житков М. Указ. соч. С. 5-6.

27. Conference international de la Paix. La Haye 18 mai — 29 juille 1899. Deuxieme par tie. (Premiere commission). La Haye, 1899. P. 90.

28. Ibid. P. 31, 33.

29. Ibid. P. 35.

30. Ibid. P. 36-38.

31. Ibid. Premiere partie (Seances plenieres). P. 221-222.

32. Конвенции и декларации, подписанные на конференции мира в Гааге 17 (29) июля 1899 года. СПб., 1900. С. 74, 78, 82.

33. Мартенс Ф.Ф. Гаагская конференция мира: Культурно-исторический очерк // Вестник Европы. 1900. Т. 2. Март. С. 15.

34. Conference internationale de la Paix. Deuxieme partie (Premiere commission). P. 98-100.

35. Конвенции и декларации... С. 42, 44, 48.

З6. Там же. С. 66, 69.

37. Милюков П. Н. Указ. соч. С. 110-111.

38. Conference internationale de la Paix. Premiere partie (Seances plenieres). P. 143.

39. British Documents on the Origins of the War. Vol. I. P. 232.

40. Гeссен В. М. Значение Гаагской конференции // Журнал министерства юстиции. 1900. № 3. С. 56-57.

240

Изд: «Долгий путь российского пацифизма», М., ИВИ РАН, 1997.

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

Date: 1-6 июля 2009