Бертран Рассел (1872-1970), мыслитель из Англии, напряженно думал о правильном образовании, много писал о воспитании в семье, вместе с женой создал свою особую школу, очень интересную. Короче, был настоящим педагогом. Увы, он остается малоизвестным русскому читателю. Я перевел несколько страниц из его бестселлера "О воспитании, особенно в раннем возрасте" — Russell, Bertrand. On education especially in early childhood. 12th ed. — London, 1957. — PP. 117, 119—120, 122—124, 150—166.
Перехожу к проблеме, тем сходной с проблемой страха, что и там и здесь мы сталкиваемся с детским импульсом, сильным, отчасти бессознательным и в высшей степени нежелательным, — к проблеме эгоизма.
Предоставленный самому себе, ребенок может схватить игрушки другого, особенно более слабого и меньшего по возрасту. Он может требовать непомерно много внимания к себе у взрослых; часто исполнять свои желания, не считаясь с недовольством и нуждами окружающих.
Цель воспитания в антиэгоистическом духе состоит в выращивании соответствующих идей, привычек и действенной способности к сочувствию в собственной душе дитяти, а не в "изгнании беса эгоизма"… Здесь нужно взрастить идею справедливости, а не жертвенности.
Я не верю, что чувство справедливости — врожденное, но я изумляюсь скорости, с которой оно образуется в детской душе. Конечно, при условии, чтобы справедливость была подлинной — без скрытого подтекста.
Всё рушится, если взрослый позволяет себе проявлять свою заведомо неравную любовь к детям в распределении удовольствий между ними. … Если взрослые устанавливают честную очередь детей на удовольствия, обновки, подарки и т. п., малыши довольно охотно соглашаются со справедливым ожиданием. Им нередко хочется получить удовольствие для себя за счет других, но этот импульс быстро, как правило, преодолевается благодаря правдивости и искренности взрослых. А вот их попытка насильственно дисциплинировать малышей только усугубляет трудности при выращивании справедливости в чувствах, поступках и мыслях ребят.
Тесно связано с эгоизмом чувство собственности. Здесь очень нужны радости от творчества, а не от потребления; ощущение подлинного благополучия не от владения вещами, а от владения мастерством, искусством, добротой и другими достоинствами.
Желание собственности глубоко укоренено в людях, и с ним важно обращаться осторожно. Более тоге, в собственности есть и отдельные положительные стороны: она может воспитывать аккуратность, опрятность, бережное отношение к плодам человеческого труда; она ограничивает и разрушительные склонности, когда она имеют место. Особенно полезно для ребенка, чтобы он распоряжался вещами, которые сделал сам…
Часть игрушек должна быть личной собственностью каждого ребенка, а часть — общей. Если игрушка может быть в равной мере приятна всем, но пользоваться ею можно только по одиночке, например, большая лошадь-качалка, она становится предметам общего владения.
С другой стороны, более "избирательные" (например, из-за возрастных различий) игрушки должны быть личной собственностью. Старший ребенок распоряжается игрушкой, требующей умения и аккуратности в обращении с собой, младший компенсирует эту потерю обладанием менее сложной в обращений своей собственной игрушкой…
Хорошо практиковать "владение", ограниченное арендой, — временное, "одолженное" пользование. А также — обладание частью материала (например, кубиков) для общего строительства. Дети постарше могут становиться полными хозяевами нескольких хороших книг. Это усилит любовь к книгам, будет стимулировать чтение…
Профилактика собственнических чувств, жадности, потребительства включают в себя, во-первых, предупреждение разрушительных чувств и упрямства из-за лишения ребенка прав на какую-либо собственность: этим путем получают скупердяев. Во-вторых, владение личной собственностью полезно, если оно усиливает творчество, конструктивные и иные желательные виды деятельности, а также когда учит аккуратности и ответственности в обращении с продуктами труда. Как можно чаще обращайте внимание ребенка на наслаждения, не связанным с личным, "частным" владением вещами! Не поощряйте жадность или скупость, учите радости делиться своим достоянием. Но только добровольно. Щедрость и справедливость нетрудно взрастить в счастливом ребенке. Если же он обделен радостями, он будет склонен к "мертвой хватке" — упрямого присвоения всего, что можно урвать. Не через страдание дети учатся добродетели, а через счастье и здоровые наслаждения.
… [Теперь о любви]. Правильный, желательный вид детской любви может быть только продуктом, естественно вырастающим на почве общения с растущим человеком, а не чем-то вытребованным, вымогаемым у него… Любовь не может существовать как обязанность. Совсем, совсем бесполезно, если не вредно, сказать ребенку, что он должен любить своих родителей, братьев и сестер…
Но не только нельзя приказать любить своих родителей, — ничего не должно делать такого, что имело бы этот результат (ответную любовь) в качестве самоцели. Любовь родительская — высшего, наилучшего порядка — именно этим отличается от любви половой. Сущность половой любви — жажда ответного отклика. Родительской любви не свойственно искать взаимности. Нормальный родитель ощущает своего ребенка как внешнюю часть своего существа. Если у вас заболит большой палец, вы лечите его, не ожидая от него благодарности. Вы заботитесь о нём из глубоко эгоистических побуждений. Я думаю, что первобытная женщина должна была испытывать нечто подобное к своему дитяти.
Мать желает ребенку благополучия в точности так же, как она желает своего собственного, особенно когда он еще очень мал. Здесь нет самоотречения. Нет и ожидания награды в виде благодарности, любви и т. п.
Сыновья любовь и почтение к родителям, вмененные людям в обязанность пятой заповедью Ветхого Завета, суть исторические, искусственные, культурные образования. Они были вызваны к жизни необходимостью кормить и защищать старых и больных родителей сыном — сильным воином (вспомните историю Энея и Анхиза ). С развитием собственности у имущих классов эта обязанность вышла из моды и осталась только у людей, живущих скудно и трудно. Но и здесь происходят серьезные изменения по мере роста пенсионного обеспечения. В любви детей к родителям есть даже свои опасности, связанные с привязанностью к одному из родителей. Частенько эти чувства настолько сильны, что юноша или даже взрослый ребенок не в состоянии самостоятельно принять решения. Излишнее влияние того или иного родителя имеет место там, где матери (это обычно матери) приходится проводить с ребенком гораздо больше времени, чем отцу, или наоборот. Конечно, бывает, что дочь, недолюбливающая свою мать и редко видящая отца, идеализирует его; но в этом случае влияние оказывает воображаемый, а не действительный отец. Взрослый, находящийся в постоянном контакте с ребенком, может занять настолько большое место в его жизни, что ребенок станет, даже до седых волос, духовным рабом. Рабство это может быть или умственным, или эмоциональным, или одновременно и тем и другим.
В известной мере умственная неволя детей — всеобщее явление: очень немногие взрослые способны к мнениям и взглядам, радикально отличающимся от тех, что исповедовали их родители (за исключением случаев, когда происходит некий сдвиг в воззрениях всего общества, увлекающий их за собой). Этой формы чрезмерного влияния следует всячески избегать. Оно чрезвычайно опасно и для самого человека, и для всего нашего быстро меняющегося мира. Однако, я подробнее остановлюсь на зависимости эмоциональной и волевой: её легче избежать в настоящих исторических условиях, чем умственной подчиненности…
Многие родители втайне боятся растущей независимости и самостоятельности ребенка. Ведь они лишаются при этом приятной беззащитности дитяти, его нужды в их всемогуществе, помощи, обороне и пище. Отсюда — стремление продлить период беспомощности ребенка, отдалить время, когда он сможет обходиться без родительского "руководительства"… Эта ситуация отражена, в частности, в фольклорных анекдотах и поговорках о "тещах". Девочка, воспитанная в духе зависимости от своей матери, не может по этой причине войти со временем в то безраздельное духовное партнерство с мужем, которое составляет сущность счастливого брака.
Да! Очень тонка грань между пользой и вредом. Нелепо утверждать, как это делают некоторые фрейдисты, что родителям совсем не следует целовать и ласкать детей. Дети не только имеют право на тепло и ласку, и любовь родителей, но все это необходимо для их здорового психического развития, для становления бодрого мировоззрения. Опасно другое — ожидание ответной реакции детей на поцелуи и ласки!
Созидательную, а не разрушительную родительскую любовь дети должны воспринимать, как дыхание, как нечто само собой разумеющееся и не требующее отклика. Ответное чувство со стороны ребенка будет здоровым только если родительская ласка остаётся фоном ребячьей жизни, а не актами взаимного удовлетворения. Наслаждение родителей заключено в рамках роста, успехов, прогресса ребенка.
Всё, что родителя получают в ответ на их заботы и любовь, должно восприниматься ими с благодарностью — как сюрприз, как премия, как чистая неожиданность, как теплый "летний" день ранней весной, а не как закон, не как неотъемлемая часть природы вещей.
… Если родительская любовь здорова и проста, то и взаимность детей всегда будет желательной по своему содержанию и проявлению. Дети обрадуются возвращению родителей и огорчатся их уходу из дома, если только они не поглощены каким-нибудь важным занятием. Они прибегнут к помощи родителей в любой своей беде и тревоге — физической или духовной. Они будут уверенными в жизни, ибо станут полагаться на родительскую защиту, — но едва ли осознанно (разве что только в минуты крайней опасности, ставящей его на грань гибели, ребенок осознает свою "родственность" с родителями, а не зависимость от них). Они будут в свою очередь любить своих детей. Здорова только та любовь детей, которая возникает в ответ не на ласки, а на игры родителей с ними, на обучение делать новые вещи, на рассказы о мире... Когда моему мальчику было два года четыре месяца, я уехал в Америку, и меня не было три месяца дома. Он был совершенно счастлив пока я отсутствовал, но обезумел от радости, когда я вернулся. Он с нетерпением ждал меня у калитки; он схватил меня за руку и пустился показывать мне все, что его особенно занимало.
Я желал его слушать, а он хотел рассказывать; у меня не было желания рассказывать, а он не хотел слушать. Оба стремились к разному, но стремления обоих были гармоничными. Когда дело доходит до сказок, он желает слушать, а я повествовать, так что опять возникает гармония.
Только однажды мы поменялись ролями. Когда ему было три с половиной, его мать сообщила ему, что у меня сегодня день рождения и для меня надобно делать все-все самое приятное, "Истории" были его высшим блаженством, К нашему удивлению, когда пришло время рассказов, он объявил, что собирается сам рассказывать мне сказки, поскольку сегодня — день моего рождения. Он поведал чуть ли не дюжину "историй", затем спрыгнул с колен, говоря: "Все! На сегодня хватит". Это произошло три месяца тому назад, и с тех пор он никогда не баловал меня своими рассказами.
Мне очень не хотелось бы, чтобы меня поняли так, что я предлагаю уменьшить количество любви в семье или непосредственность ее проявлений. Нет, я говорю о другом. Я имею в виду различные виды, типы любви. Влечение мужа и жены друг к другу — это одно; привязанность родителей к детям — иное, а детей к родителям — совсем не то, что первое и второе. Мы вредим детям, если смешиваем эти виды любви.
Мужчина и женщина, любящие друг друга и своих детей, не обязаны сдерживать себя; они поступают, как им велит сердце. Конечно, им понадобится много ума и знаний, но они приобретут их только благодаря их любви. Они не должны требовать от своих детей того, что они получают друг от друга, но, если они счастливы, у них и не возникает желания требовать этого.
Если же дети воспитываются правильно, они будут испытывать к родителям ту естественную привязанность, которая не станет препятствием, барьером к самостоятельности.
Что действительно нужно, так это свобода и открытое выражение чувств, достаточно просвещенных разумом и знаниями. А не аскетическое самоотречение, вечное самоограничение.
Теперь я подхожу к более широкому пониманию любви, сочувствия, доброжелательства в целом. Перед рассмотрением этой общей проблемы нужно было остановиться на трудностях, возникающих в отношениях между поколениями в семье, чтобы избежать злоупотреблений родительской властью. Принудить ребенка быть любящим и добрым нельзя. Можно только одно: понять, при каких условиях эти чувства возникают, и затем учитывать эти знания в ходе воспитания. Сочувствие, как я уверен, отчасти неосознанно.
Дети тревожатся, когда их братья или сестра плачут и часто начинают плакать "за компанию"... Когда мой сынишка увидел, что его мама вынимает иголкой занозу из своей подошвы, он обеспокоено произнес: "Это не больно, мамочка". Она возразила, что больно, желая преподать ему урок мужества. Он настаивал на том, что не больно, а она — на том, что все-таки здорово больно. Тогда он разрыдался и притом с такой силой, как если бы это была его собственная подошва.
На фундаменте такой почти инстинктивной эмпатии и вырастают более сложные формы сочувствия. Совершенно очевидно, что здесь нет нужды ни в каком особом воспитании, кроме как доводить до сознания ребенка, что и другие, кроме него одного, люди и животные могут страдать и испытывают боль при определенных обстоятельствах.
Но, конечно, ребенок не должен быть свидетелем никаких злобных или жестоких действий, совершаемых людьми, которых он ценит и уважает. Если отец стреляет (охотится с ружьем), а мать грубо разговаривает с домработницей, малыш легко переймет эти пороки...
Разумеется, дети трущоб рано всё узнают о пьянстве, о скандалах, о драках и т.п. Если этим впечатлениям противостоят другие, лучшие влияния, то все это, может, и не развратит детей. Но ни один ответственный родитель в здравом уме и твердой памяти не станет специально — в "воспитательных" целях — показывать маленькому ребенку подобные сцены.
Ребёнок так живо и глубоко воспринимает страшное, что его ужас может омрачить ему всю последующую жизнь. Будучи беззащитным, ребенок не может не испытывать ужаса, когда он впервые осознает, что на свете существует жестокость, в частности, по отношению и к детям.
Мне было около четырнадцати лет, когда я в первый раз прочитал "Оливера Твиста", и он наполнил меня эмоциями такого страха, которого я едва ли перенес бы в более раннем возрасте.
Страшного и ужасного дети не должны знать до того индивидуально варьируемого возраста, когда они в силах взглянуть им в лицо и пересилить муку.
Этот момент столкновения с миром ужасного и с ужасом мира должен придти позже для робкого ребёнка, для ребёнка с особенно ярким воображением, чем для тех, кто уже приобрел и моральное здоровье, и безбоязненность. Но во всех случаях сначала необходима прочная духовная привычка к бесстрашию — благодаря ожиданию ребенком доброты, и только потом возможна встреча его с существованием жестокосердия.
Трудно, очень трудно выбрать момент, в который дети могут осознать зло в мире и не погибнуть духом. Но само это осознание нужно, как дыхание. Невозможно вырастать, не ведая о войнах, и погромах, и нищете, и болезнях, которые можно предотвратить, но которые не предотвращают. И это знание должно слиться в сознании ребенка с абсолютной уверенностью, что на свете нет прощения тому, кто навлекает на кого бы то ни было какое бы то ни было страдание, коего можно избежать, или даже позволяет его навлечь, или смиряется с ним.
Грош цена непрочной "добродетели монастыря", основанной на неведении о жестокости, разлитой в мире. Дряблая добродетель боится фактов, истинно же мужественная нравственность только укрепляется благодаря самому полному знанию того, что действительно творится людьми.
Не избежать риска, что молодые люди, вырастающие в неведении, не обратятся к злу со всем удовольствием, которое открывает знание о чем-то скрываемом, утаиваемом: ведь это обманутые души. Если в них не взрастить отвращения к злу, они не воздержатся от него; а не бывает отвращения к тому, о существовании чего не подозреваешь.
Сказки типа "Синей бороды" и "Джека — победителя великан" совершенно не дают представления о жестокости и не имеют отношения к обсуждаемым нами вопросам. Для ребенка они чистая выдумка, и дитя не связывает с ними действительности. Всё это по преимуществу игра, и по мере взросления впечатления от подобных сказок забываются. Когда же маленький человек впервые знакомится с жестокостью как с реалией невыдуманного мира, самое главное — чтобы он влез в шкуру жертвы, а не мучителя, не палача, не тирана. Однажды ребенком я слушал проповедь — целый час! — полностью посвященную доказательству, что пророк Елисей был прав, прокляв детей. По счастью, я был достаточно взрослым, чтобы подумать: "А ведь проповедник-то глуп". В противном случае всё это было бы очень страшно. Елисей не должен выглядеть добродетельным в рассказах для детей. Такие сказания могут быть только введением в человеческую злобу, и в этом случае они полезны, поскольку живо изложены и отдалены от нас большим временным пространством. Той же цели может служить и история о Губерте, вырывающем глаза у маленького Артура в "Короле Джоне" (У Шекспира). А потом — обучение истории. Чтобы ни говорили некоторые пацифисты, в преподавании истории должны присутствовать все войны. Здесь самое главное — сочувствие несправедливо пострадавшим. Я должен начать со сражений, рассказ о которых наиболее естественно связывает симпатии слушателей с побежденными — например, с битвы при Гастингсе (при обучении английского ребенка). Я должен живописать страдания, раны, гибель, ужас и позор войны, должен осудить ее поджигателей и всех, кто наживается на войне. Сочувствие, как и другие человеческие чувства, не обходятся без участия интеллекта в своем становлении и проявлении.
Возьмите, например, описание Наполеона Львом Толстым, когда тот объезжает поле битвы при Аустерлице после своей победы. Большинство учебников истории покидают поле сражений как только битва окончилась; между тем простой прием — оставить читателя не нем еще на двенадцать часов создает совершенно иную картину войны.
Здесь нет нужды в сильно действующих на нервы, подавляющих воображение фактах, надобно просто давать как можно больше фактов, как можно больше правды.
Это относится и к другим формам жестокости. Во всех случаях не обязательно взрослому выводить мораль, для нужного впечатления достаточно правдиво рассказать соответствующую историю. Пусть факты сама выработают мораль в душе ребенка…
Если же малыш случайно заметит какой-либо действительный акт злобы или насилия, случившийся на его глазах, то совершенно необходимо подробно и эмоционально обсудить это событие. Надо показать, что жестокие люди неразумны, что они не знают, как правильно поступать, поскольку были дурно или недостаточно воспитаны.
Но намеренно я не стану привлекать внимание ребенка ни к чему злому, пока он не познакомится в достаточной мере с историей и с историями. Наконец, я начну его постепенно вводить в постижение зла окружающего его мира. Я всегда, всегда буду при этом показывать ему свои чувства и стараться заразить его ощущением того, что со злом можно бороться, что зло — от невежества и от неумения владеть собой, от дурного воспитания.
Я не стану поощрять его ненависть к носителям зла, но скорее — рассматривать таковых как великих путаников, как заблудших в пути, не ведающих, в чем состоит их собственное благо.
[Так вырабатывается сочувствие]. В отличие от сочувствия, любовь неизбежна и по сути своей избирательна. Мы уже говорили о любви между родителями и детьми. Теперь несколько слов о симпатиях между сверстниками. Симпатию нельзя сформировать. Ее можно лишь высвободить. Существуют виды любви, отчасти коренящиеся в страхе и в надежде на освобождение от него. Такая симпатия нежелательна, хотя в ребенке и естественна. Лучший род любви — любовь равных по силе. Равенству очень идёт присутствовать в любви. Но она с наибольшей вероятностью проснется там, где нет страха, а есть много радости. Страхи же легко порождают как раз ненависть.
Другое препятствие к любви — зависть. Зависть можно предотвратить тоже только счастием ребенка. Дисциплина здесь бессильна. А для счастья необходимо мужество.
Поэтому воспитание обязано дать счастье и мужество, открыть артезианские колодцы любви: не на словах, на деле. Если вы велите детям быть добрыми, они легко могут стать ханжами, притворщиками, неискренними. Но если вы сделаете их счастливыми и свободными, окружите их добротой, вы обнаружите, что они и не могут не быть приветливыми, доброжелательными с каждым и что почти все окружающие будут дружественными по отношению к ним.
Хорошее воспитание и не может дать большего.