В. Н. Медынцев

НЕПЛАТЕЛЬЩИКИ

Среди рабочих Уральских заводов, главным образом среди Михайловского и Сергиевского, возникло в конце 60-х г. движение на религиозной почве непризнавания властей и господствующей церкви. Впоследствии этих рабочих народная молва окрестила именем неплательщиков, за отказ от платежа каких бы то ни было налогов.

В конце XVIII ст. сюда бежали за религиозные верования против Государственной религии, и осевшись на местах, в глухих сибирских отрогах уральских гор, стали все больше и больше рационализировать свои религиозные мировоззрения. Эти мировоззрения, преломляясь в социальных условиях заводской жизни, и сталкиваясь с экономическими факторами окружающей их жизни, приняли определенную позицию по отношению ко всему Государственному строю.

К началу 80-го г. пр. ст. это движение вылилось в следующую религиозно-экономическую форму: — а) отказ платить налоги; б) отказ от признания властей до царя включительно; в) учение в государственных школах не допускается; г) непризнание церкви, как государственного учреждения; д) отрицание собственности на землю; е) отказ признать семью, брак; ж) отказ от признания институтов частного права.

Это движение в 60-х — 70-х г. терпелось либеральным правительством Александра II-го, постольку, поскольку оно сохраняло местный характер и не перекидывалось за пределы Уральского хребта. Либеральные чиновники самодержавного царя составляли многочисленные протоколы, привлекали „неплательщиков" к ответственности за самовольный захват земли, за порубку леса и. т. д. Суды, конечно, присуждали их к тюремному заключению на определенные сроки. Но „неплательщики", отбыв наказание, принимались по-прежнему за расчистку леса и засев земли, рубку леса и т. д. Бесконечные процессы надоели как местным, так и центральным властям, а тут подоспела смерть Александра II-го и либеральничанье окончательно прекратилось, наступила мрачная реакция Александра III-го. Стали применять драконовские меры, ссылки без суда в отдаленные улусы Якутской Области, даже на Сахалин. Добрались и до „неплательщиков", в 1893-1895-х гг. с нескольких заводов были выхвачены несколько челов. как вожаки. А затем были облавы по деревням, — в деревнях брали одного из десяти дворов. Таким образом, в тюрьмы были брошены около 150 человек. Красноуфимск и Шадринск служили местом их заключения. Жандармские застенки уездных тюрем, а затем пермская, поработали над „Неплательщиками", в конце-концов резолюция министра внутренних дел: 14 человек ссылаются в отдаленные места Якутской области, остальные разосланы по Западной Сибири. Многие из них, не выдержав режима, умерли в тюрьмах.

Надо сказать, к „неплательщикам" применялся режим с пристрастием. В Пермской тюрьме в особенности им пришлось много вытерпеть; сюда они были доставлены из уездных тюрем на зимовку в конце 1895 года. Их поместили в общую камеру, и вначале им было сносно, они могли действовать совместно, и они проводили это неукоснительно: при поверке и посещении начальства демонстративно не вставали с нар, были в шапках, на приветствие не отвечали и т.д. Вещь понятная, к ним были применяемы жестокие, изощренные кары, — вплоть до каторжного карцера включительно. В Пермской тюрьме „неплательщики" подвергались даже побоям, их истязали зверски. В конце-концов, в довершении всего, их разместили по одному, во всех уголовных камерах, с целью, что каторжане, бродяги с ними расправятся. Но вышло наоборот: — были распропагандированы к весне 1896 года несколько каторжан и бродяг. Весною, когда „неплательщиков" из Пермской пересыльной тюрьмы отправляли в Сибирь, они оказали пассивное сопротивление: — их тюремной администрации пришлось силою выволакивать из камеры, силою одевать в серые арестантские халаты, силою сажать на подводу и т. д. С фотографированием тоже было осложнение: — пришлось силою усаживать и производить разного рода насильственные действия, чтобы получить снимок. И поэтому все снимки, приложенные к этапным спискам, вышли прямо-таки невообразимо чудовищными, все были похоже на одно лицо, или лучше сказать, непохожи ни на какое-либо лицо.

Тюремный инспектор при отправке этапа, между прочим обратился к одному из наших товарищей с предложением, чтобы со своей стороны посоветовал „не плательщикам" на их далеком этапном пути, который может продлится более полугода, не вызывать активных действий среди конвоев. Не всегда, дескать, может пройти подобный вызов без побоев прикладами, а то и еще хуже.

Так продолжалась эпопея мытарств „страдания людей, только за то, что иначе мыслят, веруют“.

Накануне отправки партии в Сибирь, к „неплательщикам“ приводили семьи их, но они все отказались от семей, говоря: „у нас нет семей, мы странники божии на земле". Так никто из них не взял с собой семейных.*)

—————

*) Потом когда „Неплательщики" были водворены в якутской области им наши товарищи (политики) посоветовали вытребовать их семьи, и некоторые из них это сделали.

Возраст неплательщиков был от 18-ти лет до 104-х лет. Глубоких стариков было трое, и один из них, 104-х лет умер в пермской тюрьме. Смерть этого старика, своею обстановкою, произвела удручающее и необычайно торжественное впечатление, по своей эпопейности, на все тюремное население. В тюремной больнице он был изолирован, однажды к нему приходил молодой поп, из академиков, этот поп был посрамлен стариком, сказавшим ему, что бренные останки тела не требуют погребения, самое лучшее, если власти выкинут его труп в лог и там птицы и животные уничтожат его, и кости предадутся скорому тлению. А затем он сказал попу, что беседа его не даст ничего, ибо он прежде всего чиновник, и сомнительный служитель Христа, идет он по ложной дороге. Так поп и вышел от умирающего старика не солоно хлебавши, и дальше уже попыток просветить больше не производилось. Умирал старик эпически, как жил, он просил об одном, оставить его одного умирать. Желание его было исполнено. Умер старик и секретно куда то зарыт, ему не дали даже предсмертного свидания его товарищам. Ненужное издевательство продолжалось даже после смерти; — репрессии удвоились.

С „неплательщиками" некоторым нашим политикам, товарищам, пришлось разделить дальний этапный путь, и быть долгое время в иркутской тюрьме. Эволюция в их мировоззрении совершилась большая, былой религиозный туман и мистицизм они отбросили и окончательно переселились на землю. Да и в далеких якутских улусах они сталкивались временно и жили постоянно, не только с политическими ссыльными, но и с сосланными туда из разных мест необъятной России духоборами. И те, и другие, в преломлениях многочисленных якутских бесед многое усвоили вновь, многое отбросили. Кристаллизация их мировоззрения все больше и больше принимала социально-экономическую форму. Мы постараемся изложить политическое мировоззрение „неплательщиков". Оно складывалось преимущественно, как и у других рационалистов, на религиозно-экономической основе.

Элемент Государственности, власть и какая-бы то ни была опека „не плательщиками" отвергалась даже в семье.

Дети у них общественные. Они называли мать — нянькою, и отца — дядькою, и уже подростками тяготели больше „к кругу" *), чем к семье.

—————

*) Круг это место общественных забав подростков, „юношей" и вообще для собраний стариков.

Но предоставим самим “неплательщикам" формулировать свое credo: “Религии мы никакой не признаем, мы верим только в божью жизнь на земле. После смерти все оканчивается. Божеским называем незлобивость, как в мыслях, так и в поступках. Нужно оказывать внимание участия не только человеку, но и животному". “Сыном человеческим мы считаем всякого вольного человека, не способного на порабощение как себя подобного, так и окружающих животных". „Сын человеческий" есть та вершина на земле, к которой как коммунальному сожительству мы должны стремиться". „Брак нами признается свободным", „это есть влечение полов и только. Как учреждение гражданское или церковное мы брак не признаем. Вступившие в половое сношение, в брак, ни чем не связываются, они вольны завтра-же покинуть друг друга. Воздерживающиеся считаются могущими вместить, т. е. отдать себя на служение общине, коммуне, всецело. Отношение полов у нас не должно вызывать ни злобы, ни похоти, ни обиды, ни ревности. Брак мы признаем как поддержку нашей коммунальной жизни.

Одна женщина одному мужчине принадлежать не может, и наоборот. Это не совместимо с нашим понятием о коммуне, ибо брак коммунален. Если мы не признаем собственности на вещи, то как же мы будем накладывать „ярмо" на себе подобного, на женщину".

Семьи мы не признаем. Дети, рожденные от сожительства полов, есть прямое достояние всех членов общины, и отдельно, отцу или матери, принадлежать не могут. Отец и мать растят детей и то совместно с другими. Отец называется у нас „дядькою", а мать — „нянькою". Каждый вновь родившийся имеет право на жизнь равную со всеми. Семьи мы не признаем потому, что под семьей разумеем сплоченное гнездо, зародыш государственной власти: патриарх, матерь и т. д. У нас, т. назыв. интимной жизни нет, ибо нет отдельных гнезд, двери не запираются, и всякие недоразумения мы вручаем на общинный суд братьев и сестер. Долговременных сожительств у нас не наблюдается, мы сознаем, всегда можно надоесть друг другу и часто быть в тягость, а потому все чаще и чаще расходимся, оставаясь на дружеской ноге. Наши плотские, животные отношения, не должны преобладать над духовными, а как раз духовная наша сторона имеет перевес. Под духовным мы понимаем: дружбу, отсутствие ревности, внимание к другому, сознание своих ошибок, извлечение „добрых и хороших чувств из себя и т. д.“

„Собственности мы не признаем. Собственности у человека быть не может. Собственником не может считаться ни община, ни отдельный человек, ни группа людей; ибо все находится во временном их пользовании, и может всегда перейти к другим. То, что мне нужно для моего обихода, я беру себе, не делая вреда другому, живущему в общине. Жилище, в котором я живу, не принадлежит мне, а равным образом не принадлежит и общине. Каждый может занять мое жилище по мере надобности и необходимости в нем. Меня силою никто выгонять не будет, ибо насилие у нас не допускается ни в каком виде, хотя бы укрепленное законом власти (которой мы не признаем)".

„Государство. Власть. Мы не признаем государства и его власти, — ибо власти человеку над человеком ни кто не предоставил, и поэтому человек над себе подобным власти иметь не может. А затем, мы считаем происхождение власти не от бога, а от дьявола, духа тьмы. Под богом мы разумеем доброе, под дьяволом — злое. Повиноваться никому не следует, повиноваться нужно только самому себе, своему внутреннему богу. Мы отказываемся поддерживать государство, ибо это противоречит всей нашей жизни. Мы отказываемся платить какие бы то ни было подати, ибо подати содержат государство, создают орудие угнетения. Мы отказываемся от солдатчины, ибо солдат самое гнусное орудие угнетения, направленное к убийству такого-же брата рабочего, крестьянина, из коего и состоит весь народ. Мы не признаем и выборных властей, ибо видим во власти пути к дурным сторонам человека; его злой воле, его злым страстям и похотям. Мы признаем дурными сторонами в человеке: честолюбие, себялюбие, властничество. Все эти придатки должны отпасть, не будучи постоянно в употреблении. Человек даже самим собой не может распоряжаться, он следует по путям обоюдных чувств, взаимных уступок друг другу, отказа от себе довлеющего. Зверь в человеке замирает, уступает место „сыну человеческому". Власть туманит разум даже людей среди тесно около нас живущих, „наших старост, и наших сборщиков податей, наших судий". Знак на его груди уже делает его злым, зверем, властником. Отпадет у человека власть, у него останется одна „голая правда жизни".

На наше замечание, что „неплательщики" не правильно делают, не посылая своих детей в школы, — они ответили: в школы мы детей не посылаем, имея на глазах всякие „государственные школы", где детей обучают быть государственниками. Что же касается обучения вообще, и школ, они против ничего не имеют. Сами готовы всеми способами, всей общиной, поддерживать школу. Но ведь в правительственных школах, учителя — чиновники, учат признавать власть государства, признавать: „мое-твое“, это как раз противно нашему „началу жизни“, „жизни по-братски". А на вопрос, а в социалистические школы будут они посылать детей, „неплательщики" ответили, немного между собою посовещавшись, в социалистические школы они будут посылать, ибо не допускают, чтобы в них поучалось о власти, о государстве, о церкви, о семье и собственности. Ибо, по их разумению, социалистическая школа есть только школа, и свободна от всего наносного, не нужного, вредного.

Несмотря на то, что у каждого „неплательщика" было на руках евангелие, они очень критически относились к нему. Так на известное изречение „не трудившейся да не ест", — они говорили: есть должны все, все должны жить, и сослались на противоречие: апостолы, разве они трудились, когда шли полем, ели колосья пшеницы, и тем насыщались: „Этим они поедали чужой труд". Все работают по мере возможности и разумению, а главным образом желанию. Всякий живет по своему разумению, и налагать на него какие-либо стеснения и обязательства, излишне и вредно.

На наш вопрос, как „Неплательщики" смотрят на экономическое строение будущей жизни людей, они ответили, что об этом мало думали, но по их разумению, это так ничтожно, что само-собой приложится, оно выльется из сумм действительной жизни. А пока что, всякий приходит в комунально-общинный амбар и „по ярлыку" берет себе все, что ему нужно. Не допускается мысли, чтобы в будущем, в коммунах, потребности одного превышали потребности другого, ибо нет таковых потребностей у „человека-брата". А теперешние потребности отпадут, ибо они вызваны „гнилой жизнью", „гнилых людей". В будущем, по их разумению, будет преобладание „духа", а не „плоти", как теперь.

В будущем „Зло" должно отпасть от людей, ему не будет почвы, оно есть удел сильного развития животной жизни в человеке. Возделыванию этой почвы помогают и „церьков" и „Государство", эти устои подавляют духовную жизнь людей. Надо заметить, психическая концепция мысли преобладает над экономической у „,Неплательщиков" и, может быть, это есть плюс, доказательство чему, когда их рассадили по одиночкам, они как один человек отпарировали все удары администрации, и были единодушны в своих заявлениях и действиях.

В длинном пути этапов, на продолжительном и долгом сибирском пути, который продолжался более шести месяцев, „Неплательщикам" пришлось еще прибавить к чаше страданий, что они вынесли в местных Уральских тюрьмах, немалую долю: их подвергали неоднократным побоям, связывали, сажали в каторжные карцера и т. д. Когда они добрались до Якутска, мы считали что муки их больше чем на половину кончились. Тут их расселили по двое, в отдаленные Якутские улусы.

Надо заметить, в мировоззрении „Неплательщиков" за этот длинный необычный путь, произошли большие перемены. Прежде всего, надо сказать, остаток мистического тумана рассеялся, бог и дьявол уступили место реальным ценностям: социальной борьбе, социальному равенству, борьбе классов и т. д. Здесь большую роль сыграли многочисленные беседы, которые вели с „Неплательщиками" и наши товарищи политические ссыльные, как в тюрьмах, так и в сибирских этапах. Их упорное Непротивление злу насилием было поколебленно, между собой у них возникали споры, и некоторые из них вносили поправки, делали критические отступления и т. д. Одним словом, поселившись на новом месте ссылки, „Неплательщики" вступили на твердую почву коммунизма, того коммунизма, на которую много лет спустя, стали духоборы в Канаде, но с той разницей, что у неплательщиков был больший запас политического багажа, которого у духоборов не было. Может быть, это обстоятельство и составило у „Неплательщиков" в России иной темп понимания и увеличило революционную силу для борьбы.

Считаем не лишним здесь упомянуть, поселившись в Якутской области, „Неплательщики" встретились с сосланными в Якутскую область в разное время духоборами. И эти встречи, до выселения „духоборов" в Канаду, имели на неплательщиков и духоборов большую обоюдную долю влияния, которая потом претворилась в жизнь, на приложении ими постройки коммун в Канаде.

———

На одном из якутских этапов, на стене этапа, можно было прочесть начертанное „Неплательщиками" стихотворение:

„ТОВАРИЩАМ"