Поль Тийяр

Моряк свободы

 

 

 

 

АНРИ МАРТЭН

 

 

АНРИ МАРТЭН

 

Народы всего земного шара ведут героическую борьбу против поджигателей новой войны.

Народы всего земного шара восстают против кровавой войны в Корее, против несправедливой колониальной войны в Индокитае. Борясь за свободу корейского и вьетнамского народов, простые люди всего мира отстаивают и свою свободу.

В этом общем могучем движении принимает большое участие и французский народ. Он знает, что право на спокойную жизнь, право на мир завоевывается. Поэтому французские борцы за мир, несмотря на жестокие преследования со стороны своего правительства, упорно, героически сопротивляются войне во Вьетнаме.

Докеры, железнодорожники, рабочие — весь французский народ всеми силами отстаивает мир. Знаменем французской молодежи в ее борьбе против подготовки новой войны стали Раймонда Дьен, Анри Мартэн и многие другие славные патриоты, чьи имена известны всему миролюбивому человечеству.

Книга французского писателя Поля Тийяра «Моряк свободы» посвящена одному из славных защитников свободы — Анри Мартэну. Им справедливо гордятся французский народ и все борцы за мир.

Детство Анри Мартэн провел в департаменте Шер, в центральной части Франции. Большинство населения этого промышленного района — металлисты. Отец Анри уже

 

5

 

около тридцати лет работает на фабрике, выпускающей газовые плиты. На этой же фабрике, в возрасте тринадцати лет, начал свою трудовую жизнь Анри.

Семья Мартэнов живет в полурабочем, полукрестьянском поселке Розьер, в маленьком домике над речкой. С самой весны до глубокой осени домик утопает в цветах, посаженных матерью Анри. Здесь в 1927 году родился Анри. У него были две сестренки, и он в раннем детстве больше любил играть с девочками. Болезненный, робкий мальчик боялся шумных игр. «Он был таким застенчивым, — вспоминает его мать, — что даже пойти в лавку за покупками ему казалось страшным. Я все боялась, что он таким тихоней и останется. А вырос — и стал крепким, мужественным юношей, который ничего не боится, когда дело идет о защите свободы».

В начальной деревенской школе Анри показал себя трудолюбивым и любознательным мальчиком. Все годы он был первым учеником. Любили его и учитель и товарищи. Все знали: в трудную минуту Анри выручит, Анри заступится за слабого, никогда не предаст товарища. Никто в классе не воспринимал с такой быстротой рассказанное, никто не умел так хорошо решать задачи, как Анри. «У вашего сына большие способности, ему обязательно надо учиться и после начальной школы», — говорил деревенский учитель отцу Анри. Но как вытянуть из нищеты семью, в которой трое детей? А тут еще началась война, и Анри, окончив деревенскую школу, сменил парту на станок. Сперва он был учеником, потом, очень скоро, стал рабочим.

1940 год. Анри тринадцать лет. Франция оккупирована гитлеровцами, но деревушка Розьер находится в так называемой «свободной зоне». Маршал Петэн и другие предатели Франции подписали с Германией перемирие, по условиям которого Франция делилась на две части: одна была занята гитлеровцами, другая, «свободная зона», — их сообщниками, французскими капитулянтами.

 

6

 

По всей стране развертывается освободительное, антифашистское движение Сопротивления. Французские патриоты создают партизанские отряды. Анри знает о существовании партизан и мечтает к ним присоединиться. Но как их найти?

В ноябре 1942 года гитлеровцы, нарушая условия перемирия, занимают «свободную зону». Департамент Шер оккупирован. На фабрике, где работают Мартэны, хозяйничают немецкие офицеры. Рабочие Розьера, как и шахтеры севера и металлисты Парижа, ведут борьбу против оккупантов.

Французские коммунисты еще в начале 1941 года создали в подполье крупнейшую патриотическую организацию Сопротивления — Национальный фронт. Этим национально-освободительным движением, в котором принимают участие большинство патриотов Франции, руководят вожди французской коммунистической партии Морис Торез и Жак Дюкло. В это движение включился и Анри. Ему только что исполнилось шестнадцать лет. Вначале подростку поручают распространение листовок, выпущенных партизанами.

Теперь его нельзя назвать робким. С риском для жизни он ходит по деревням, по городам и распространяет листовки, призывающие французов на борьбу против фашистов. Он опускает напечатанные партизанами призывы в почтовые ящики, незаметно кладет их на прилавки магазинов, сует под двери квартир. Много раз Анри спасается от гестаповцев, спрыгивая на ходу с поезда, из автобусов, много раз он подвергается опасности быть схваченным и расстрелянным.

Вскоре ему поручают еще два дела: он должен обеспечивать связь между несколькими партизанскими отрядами и прятать оружие, отбитое у гитлеровцев.

Целыми неделями Анри не бывает дома. Отец, усмехаясь в свои густые седые усы, молчит. Он знает, что сын связан с партизанами. Он и сам работает против

 

7

 

оккупантов. Мать волнуется за мальчика и все же ни о чем не расспрашивает его. Но когда Анри уходит из дому, она просит его одеться потеплее.

«Я всегда учила детей, что надо быть честными и мужественными. Мой Анри, я уверена, делает хорошее, благородное дело», — думает она.

В семнадцать лет Анри зачислен в партизанский отряд. Он получает оружие и становится солдатом-партизаном. Он участвует в нападениях на склады оружия, взрывает военные сооружения, уничтожает вражеский транспорт.

Первое свое боевое крещение Анри запомнил навсегда. Предстояло спустить под откос поезд с боеприпасами. В этой операции на глазах у Анри были убиты товарищи, те самые друзья детства, с которыми он вместе удил рыбу, вместе мечтал о будущем. Он тогда же поклялся, что всю свою жизнь отдаст борьбе за свободу, во имя которой погибли его товарищи.

Победы Советской Армии над гитлеровскими полчищами способствовали еще большему развертыванию национально-освободительного движения в оккупированных странах Западной Европы. По всей Франции идет ожесточенная война с оккупантами. В департаменте Шер Анри, вооруженный автоматом и гранатами, участвует в боях за освобождение городков его родного района: Дюн, Сент-Аман, Экс д'Эгийон, Бурж.

В ноябре 1944 года Франция почти полностью освобождена, но гитлеровцы еще держатся в нескольких пунктах страны. Анри вместе со своим командиром капитаном Даньэлем уезжает к Атлантическому океану и помогает там французским патриотам выбить гитлеровцев из города Руайана.

1945 год. Советская Армия начала решающее наступление на западе; оно завершилось разгромом гитлеровской Германии.

Япония еще продолжает сопротивление. Анри Мартэн

 

8

 

поступает добровольно во флот, с тем чтобы отправиться в Индокитай сражаться против японских империалистов, которые хозяйничают там. Он поклялся не складывать оружия до тех пор, пока фашизм не будет окончательно разгромлен.

На военном судне «Шеврей» Анри отплывает в далекое путешествие.

Все ему кажется заманчивым и интересным.

В портах Анри покупает открытки, на которых изображены виды Туниса, пальмы, растущие на острове Мальта, чайные плантации острова Цейлон, и посылает их в свою родную деревушку. Там, наверно, будут завидовать: «Наш-то Анри сколько всего повидал!»

Анри догадывается, что за экзотикой, которую моряки наблюдают в портах, скрываются голод и нищета порабощенных народов, но все же он еще не может знать, какое угнетение царит в английских и французских колониях, он не может услышать песню, которую поют кули — чернорабочие на каучуковых плантациях Цейлона:

 

Когда ранено каучуковое дерево — доктор приходит лечить его,

Когда ранен кули — никто о нем не заботится.

Если погибло каучуковое дерево — это большая потеря,

А человека легко заменить!

Таков капитализм...

 

После длительного плавания судно «Шеврей» прибывает во Вьетнам.

Вьетнам — демократическая республика, расположенная в Юго-Восточной Азии. Это основная часть полуострова Индокитай, бывшая французская колония. Географически Вьетнам обычно сравнивают с двумя корзинами риса, которые аннамит (вьетнамец) несет на бамбуковом шесте, перекинув его через плечо. Корзины с рисом — это плодородные дельты рек Меконг и Красной, плотно населенные районы страны. На юге находится Кохинхина, на севере — Тонкин, между ними — Аннам, цепь гор,

 

9

 

тянущихся вдоль Южно-Китайского моря. Издавна эти три области назывались Вьет-Нам, или Страна Юга. В конце XIX века эти земли были колонизированы французскими захватчиками.

На протяжении многих лет народы Индокитая борются за свою национальную независимость. После капитуляции Франции в 1940 году предательское французское правительство, сотрудничавшее с фашистами, фактически отдало Индокитай в руки Японии. Народы Индокитая повели борьбу против новых оккупантов. По всей стране возникли партизанские отряды, борющиеся за освобождение своей родины.

В 1941 году по инициативе коммунистической партии для борьбы против иноземных захватчиков был создан Вьетмин — объединение демократических партий и организаций Вьетнама. Вьетмин организовал национально-освободительную армию, которая повела партизанскую войну против японской и французской армий.

Анри Мартэн и многие французы-добровольцы, поехавшие в Индокитай, считали, что они едут помочь народам Вьетнама в их борьбе против японских фашистов.

Разгром Японии советскими войсками послужил сигналом к вооруженному восстанию всего вьетнамского народа против японских и французских оккупантов. Это восстание завершилось победой вьетнамского народа. 19 августа 1945 года была создана демократическая республика Вьетнам. Во главе правительства новой республики стал руководитель движения Сопротивления, организатор коммунистической партии Индокитая Хо Ши Мин.

Вьетнамский народ завоевал себе право на единство и независимость.

Франция отказалась признать независимость Вьетнама. Французские империалисты не хотели потерять богатую рисом и ископаемыми колонию, из которой они извлекали немало прибыли. И вот 23 сентября 1945 года они с помощью англо-американских войск начали воен-

 

10

 

ные действия против молодой республики. Но сломить сопротивление вьетнамцев оказалось не так-то легко. Тогда французские власти пошли на уступки. Они признали Вьетнам свободным государством и 6 марта 1946 года подписали соглашение о прекращении военных действий. Ho это был обман: одновременно с подписанием соглашения империалисты начали ввозить в страну свои войска.

Французское командование внушает своим солдатам что вьетнамцы — это дикари, которых необходимо «цивилизовать». И все же многие французы, приехавшие добровольцами в Индокитай, чтобы бороться против японских фашистов, очень скоро поняли, что их заставляют воевать с миролюбивым, героическим народом, который совершенно не нуждается в той «цивилизации», какую решили насаждать колонизаторы.

В своем письме к родителям, присланном из порта Туран, находившегося в не оккупированном французами районе, Анри Мартэн описывал свои первые впечатления о свободном Вьетнаме.

 

«Туран. 28 марта 1946 г.

Дорогие родители, вчера мы прибыли в Туран. В городе все удивительно спокойно. Царит полный порядок. Жители очень хорошо одеты. Совершенно не видно людей в лохмотьях. На главных улицах стоят часовые Вьетмина. На них белоснежные костюмы, а на касках прикреплены значки Вьетмина: золотая пятиконечная звезда на красном флаге. В ратуше и других государственных учреждениях стоят на часах служащие с винтовками. Железная, дорога, соединяющая Туран с Гуэ, действует. В книжных магазинах много газет, и все — на аннамитском языке. На стенах домов — плакаты, призывающие население оказывать помощь раненым бойцам Вьетмина. Все удивительно хорошо организовано. О вьетнамцах никак нельзя сказать, что они банда пиратов, — это целый народ, и он хочет свободы.

 

11

 

...Жители смотрят на нас довольно холодно. Некоторые вообще на нас не смотрят. И все-таки они очень вежливы.

В бухте плавают лодки с изумительно белыми парусами.

Из всего, что я здесь увидел, ясно одно: мы им не нужны, они вполне обходятся без нас. Они не хотят быть рабами, они хотят быть свободными людьми».

 

Французские колонизаторы, прикрываясь соглашением с вьетнамским правительством, в котором они на словах признавали независимость Вьетнама, продолжали военные действия и заняли Кохинхину.

Но вьетнамский народ, ведущий уже многие века освободительную войну, нелегко поставить на колени.

В оккупированных французами районах вьетнамцы уходят в леса. Там они строят заводы, выпускающие боеприпасы, и продолжают вести борьбу. Многие районы остаются совершенно недоступными французским войскам и полностью контролируются партизанами.

 

«Все население поддерживает Вьетмин, — пишет Анри Мартэн из оккупированной Кохинхины. — В Бентрэ нет мужчин в возрасте между 17 и 50 годами. Они все в лесах. В городе остались только женщины, дети и старики. На каждом углу доты. Половина домов была разрушена японцами. Немало сожжено нами. Все поддерживают Вьетмин. Нельзя же убить все население! Те, кто у нас голосовал в правительстве за то, чтобы отпустить деньги на войну во Вьетнаме, лучше бы сделали, если бы употребили эти деньги на восстановление Франции. Продолжая войну, мы губим нашу страну. Надо как можно скорее, пока не поздно, договориться с Вьетнамом».

 

Анри Мартэн возмущен всем, что творят колонизаторы во Вьетнаме. «В школе меня учили, что Франция не

 

12

 

завоевывает, а освобождает, — говорил он позже на суде. — В Индокитае я увидел обратное».

«...Когда мы прибыли в Сайгон, — пишет он на родину из оккупированного французскими войсками города, — здесь десятками расстреливали вьетнамцев и их трупы бросали в воду. Вот их-то тела мы и видели на реке. Я вам писал, что это были убитые во время последнего сражения, на случай, если мои письма откроет цензура. Но теперь я пишу то, что было на самом деле.

Грузчики в Сайгоне зарабатывают по пяти пиастров в день — стоимость одной рюмки водки. Этого им не хватает на пропитание. Вот почему они все одеты в ужасающие лохмотья. Может быть, туристам это покажется живописным, но грузчиков едва ли это устраивает. В Туране я не видел ни одного человека в лохмотьях. Наверно, потому, что оттуда выгнали французов. Помещики платят аннамитам смехотворное жалованье, хотя они получают в торговле с Францией огромные прибыли. Почему же не покупать непосредственно у аннамитов; почему же не дать им право самоуправления, раз они чувствуют себя способными на это? Нас бы только больше уважали. Разве можно заставить полюбить себя, расстреливая и грабя население под предлогом освобождения?

Некоторые называют мятежниками людей, борющихся за свою независимость. Они укоряют их в неблагодарности по отношению к нам. Что же удивительного в том, что они требуют свободы? Кстати, говорят, что мы завоевывали колонии для того, чтобы их эмансипировать. Сейчас самый подходящий для этого момент.

Но, повидимому, на наших завоеваниях делали себе карьеру генералы да обогащались некоторые колонизаторы. Судя по тому, что я здесь вижу, это именно так».

 

Несмотря на непрекращающуюся войну, молодая республика Вьетнам восстанавливает народное хозяйство.

 

13

 

Впервые в истории страны осуществлено рабочее и социальное законодательство: установлен восьмичасовой рабочий день, введена равная оплата за равный труд. Открыто большое число начальных и средних школ, издан закон об обязательном обучении. При французских колонизаторах 90 процентов населения было неграмотно. Еще в 1942 году в Индокитае было всего 507 врачей, а теперь их около шести тысяч. По новому закону, каждый гражданин, достигший восемнадцати лет, имеет право получить из государственных земельных фондов три гектара земли. При французском господстве 98 процентов всех крестьян имели не более чем по 0,7 гектара земли. Жизнь в свободном Вьетнаме впятеро дешевле, чем в местах, занятых французскими колонизаторами.

Кроме вооруженной борьбы, народу Вьетнама приходится вести еще напряженную борьбу за хлеб, за продовольствие. Французское командование объявило полную экономическую блокаду территорий, находящихся под властью демократического правительства. Кохинхина — главный поставщик риса не только в Индокитае, но и на мировом рынке — была отрезана, и французские войска обязаны мешать доставке риса в освобожденные районы. Французское командование считает, что голодом оно сможет сломить сопротивление народа. К тем крестьянам, которые снабжают вьетнамскую армию продовольствием, применяются жесточайшие меры наказания. Задержанных аннамитов казнят и отрубленные головы выставляют на кольях для устрашения остальных.

Экипажу судна, на котором плавал Анри Мартэн, было приказано бороться против крестьян, провозивших рис в свободный Вьетнам, и помогать солдатам из иностранного легиона грабить вьетнамцев.

Вот как Анри описывает отцу «деятельность» экипажа «Шеврей»: «Сегодня мы неплохо «отличились»: убили одного мужчину и ранили женщину, не считая тех раненых и убитых, которые остались в рисовых полях».

 

14

 

В своем письме от 18 мая 1946 года Анри писал:

 

«Мы стояли в бухте и ждали легионеров, которые к концу дня сели на наше судно. Их было 140 человек. Среди них процентов сорок — бывших гитлеровцев. И вот при помощи таких типов и хотят колонизовать! За одного убитого они сжигают восемь деревень. После этого хотят, чтобы местные жители нас уважали!

Поздно вечером мы подплыли к другой деревне. В бинокль было видно, как стали разбегаться крестьяне. Пулеметы с «Шеврея» обстреляли жителей и лодки в бухте. После этой подготовки легионеры высадились на сушу, не встретив никакого сопротивления. Ночь мы провели в этой же бухте. Утром легионеры вернулись на судно. Они как следует разграбили деревню и принесли драгоценности, деньги, разную птицу, Свиней и привели с собой несколько взятых в плен жителей. Это и есть цивилизация.

...В Индокитае французская армия ведет себя так, как вели себя гитлеровцы у нас. Мне все это глубоко омерзительно. Почему наши пулеметы обстреливают ежедневно беззащитных рыбаков? Почему наши солдаты грабят, сжигают, убивают? Во имя цивилизации?»

 

Анри Мартэн, возмущенный тем, что его заставляют принимать участие в грязной войне против народа Вьетнама, требует, чтобы его отпустили на родину. Три раза ему приходится повторять свое прошение, и наконец в декабре 1947 года он возвращается во Францию.

Его приписывают к военным мастерским в Тулоне.

«Войны не будет, если никто в ней не согласится принимать участие», — пишет Анри в листовке, которую он с группой товарищей выпускает и распространяет в порту. «Грязная война во Вьетнаме губит нашу молодежь. Требуйте, чтобы вернули из Индокитая экспедиционный корпус!» — взывает Анри к докерам и морякам.

 

15

 

За пропаганду против войны Анри Мартэна 14 марта 1950 года арестовывают. Семь месяцев ведется следствие. Судит Анри военно-морской трибунал.

На имя председателя трибунала пришли телеграммы и письма, требовавшие освободить Мартэна.

Во многих городах и портах в день открытия процесса рабочие бастовали в знак протеста против суда над славным моряком, выступившим против поджигателей войны.

Но трибунал, составленный по указке правительства, выносит чудовищно несправедливый приговор: Анри должен отбыть пять лет военно-каторжной тюрьмы.

Это решение возмутило всех честных людей Франции. Анри своей борьбой защищал молодежь, и молодежь, в свою очередь, встала на его защиту. Кассационный суд под нажимом народного протеста отменил приговор.

Казалось, победа одержана. Но французское правительство, продавшееся американским империалистам, не может отказаться от своих преступных намерений. Анри Мартэн олицетворяет народную борьбу против грязной войны во Вьетнаме, в которой заинтересованы американцы. Выпустив его на свободу, французское правительство признáет, что война ведется против воли народа, что ее нужно прекратить. Вот почему Анри продолжают держать в тюрьме. Готовится новый суд над «моряком свободы», как теперь его называют.

Через семнадцать месяцев после ареста Анри на самолете, чтобы избежать в пути народных демонстраций, переправляют в Брест. Здесь — вернее, в семи километрах от порта, как можно дальше от докеров, которые могут сорвать эту позорную инсценировку, — происходит новый суд над Анри Мартэном.

Перед чугунной оградой, опоясывающей здание, где заседал трибунал, стояли жандармы, чтобы не пропустить на процесс «нежелательных». Они стояли с ружьями наперевес, а у их ног на мостовой белела огромная надпись,

 

16

 

выведенная еще ночью докерами Бреста: «Освободите Анри Мартэна!»

Бледный, похудевший за семнадцать месяцев заключения, но все такой же спокойный, уверенный в правоте своего дела, выступил перед обвинителями Анри. Он заявил: «В Индокитае французы гибнут, защищая прибыли капиталистов. В интересах Франции — бороться против этой войны. Когда любишь свободу, то признаешь право на нее за всеми народами».

Всего четверть часа понадобилось судьям, чтобы подтвердить возмутительный приговор: пять лет каторжной тюрьмы и лишение воинского звания!

Зал суда, как бы сговорившись, одновременно запел французский национальный гимн — «Марсельезу».

Когда Анри сообщили о подтверждении тулонского приговора, он сказал отцу: «Значит, они хотят войны. Но я верю в силу народа».

В далеком поселке Розьер мать Анри с нетерпением ждала известий из Бреста. Она была уверена, что сына оправдают. Но когда ее муж вошел в домик, снял свою старую кепку и молча сел на стул, она все поняла. «Только ненавистью продиктован этот приговор, — сказала она, тихо плача. — Какой позор для правительства после всего, что наш сын сделал для родины!»

Бесконечная серая стена, железные ворота, по углам вышки с часовыми — это тюрьма Мелен. Анри заключен вместе с ворами и убийцами. На него надели костюм каторжника. Он отрезан от мира.

Но нет во Франции семьи, где не знали бы имени Анри Мартэна.

Тысячи комитетов в защиту Анри образовались по всей стране. Крестьяне, торговцы, металлисты, докеры, шахтеры, текстильщики, священники, люди разных политических взглядов, разного социального положения входят в эти комитеты. Все, кто за правду, кто за мир, кто против войны, — все они требуют освобождения Анри.

 

17

 

На митингах и манифестациях, посвящены ли они борьбе против увеличения налогов, защите ли заработной платы или охране труда, всегда называется имя Анри Мартэна. Рабочие знают, что ухудшение их материального положения связано с подготовкой к войне, а имя Анри Мартэна стало символом борьбы за мир, за жизнь, против войны.

Полиция всеми силами борется против массового протеста. Полицейские замазывают надписи «Освободите Анри Мартэна!», но они возникают снова. Полиция ворвалась на парижскую выставку, где был выставлен портрет «Анри Мартэн — каторжник», и сорвала картину, но на следующий день вся Франция увидела фотографию этого портрета в коммунистических газетах.

Утверждая приговор, судьи в Бресте хотели обуздать народ. Они думали, что, запрятав Анри Мартэна за решетку, они заглушат его голос, призывающий бороться за мир, за свободу, против войны. Но никакие стены не могут отделить народ от этого упорного, бесстрашного юноши, который полон веры в будущее, полон веры в победу.

В последних строках своей повести писатель Поль Тийяр выразил уверенность, что французский народ освободит из тюрьмы своего верного сына, пламенного патриота. Так оно и случилось. 2 августа 1953 года Анри Мартэн был освобожден и восторженно встречен трудящимися Парижа.

Это была победа справедливости над произволом, победа единства народных масс над силами угнетения.

Народ Франции победил!

Ирина Эрбург

 

 

АНРИ НАЧИНАЕТ ПОНИМАТЬ, ЧТО ЕГО ОБМАНУЛИ

 

16 октября 1945 года небольшой военный корабль «Шеврей» покинул Тулон, взяв курс на Индокитай. Чудесная погода стояла в тот день на побережье. В безоблачном небе ослепительно сверкало солнце. Море как бы выворачивалось наизнанку, разрезаемое форштевнем быстроходного катера, и вихри взъерошенной пены длинным следом расстилались за кормой.

«Шеврей» — отличное маленькое судно, аккуратное, как игрушка — сиял надраенным металлом в ярких солнечных лучах. Еще долго матросы, работавшие на палубе,

 

19

 

оглядывались назад. Вскоре домики порта скрылись из виду. Только горы виднелись еще на горизонте, постепенно тая вдали, а потом исчезли и они.

Далекое плавание началось. Два месяца в море. По пути «Шеврей» должен зайти в Порт-Саид, Аден и Коломбо. Прибытие в Сайгон назначено на 20 декабря.

Команда на «Шеврее» была первоклассная: крепкие ребята, неутомимые в работе и бесстрашные в бою, настоящие французские моряки. Многие из них во время войны охотились за гитлеровскими подводными лодками. Другие пришли во флот из отрядов французских партизан. У всех матросов, несмотря на их молодость, был за плечами богатый жизненный опыт — они сражались за свободу своей родины и знали цену миру.

Вечером, прежде чем растянуться на своих койках, моряки обычно собирались в кружок и вспоминали боевые подвиги минувших дней.

— Анри, расскажи нам что-нибудь про маки¹, — говорил хриплым голосом матрос-бретонец², — это нам напомнит родные места...

И все обступали одного из самых молодых матросов на борту — судового механика Анри Мартэна, которому не было и двадцати лет.

Хороший парень этот Анри! Команда его любила, и офицеры относились к нему с уважением. Его лицо озаряла всегда приветливая улыбка, а взгляд был такой ясный, словно вода из горного источника. Своим делом он занимался с любовью — механика была его страстью. Он не расставался с техническим справочником — все связанное с машинами увлекало его.

Анри был стройный, гибкий, крепко скроенный юноша. А как он умел рассказывать! За свои девятнадцать лет

———

¹ Маки — отряды французских партизан, сражавшихся против гитлеровских оккупантов в годы второй мировой войны.

² Бретонец — уроженец французского полуострова Бретань.

 

20

 

ему пришлось многое повидать. И обо всем, что он знал, Анри говорил удивительно интересно, скупыми, но образными словами. По вечерам, поудобнее рассевшись на юте, матросы жадно слушали его рассказы. В шестнадцать лет он уже участвовал в Сопротивлении: был связным и доставлял донесения и приказы многочисленным отрядам партизан, действовавшим на его родине, в департаменте Шер. Когда же гитлеровские войска окружили этот район, семнадцатилетний Анри ушел в партизанский отряд, чтобы с оружием в руках сражаться с оккупантами. А в октябре 1944 года, когда основные силы фашистской армии были отброшены к Рейну, он добровольцем пошел освобождать еще оккупированный немцами город Руайан.

Вся славная история народной армии Сопротивления, армии, которую предатели пытались оставить без оружия, оживала в рассказах Анри. Он читал наизусть «Песнь об осаде Ларошеля» Арагона ¹. И голос его, веселый и звонкий, становился суровым, когда он вспоминал о капитане Даньэле, своем боевом командире, смертельно раненном фашистами 3 декабря... Лица моряков, взволнованно слушавших Анри, мрачнели. И казалось, что душа Сопротивления, душа бессмертной Франции, воплощена в словах матроса.

— Капитан Даньэль умер не сразу, и, прежде чем сознание покинуло его, он несколько раз повторил: «Надо до победного конца бороться за свободу и справедливость. Вы слышите меня, ребята?.. До победного конца — за свободу и справедливость...»

В глубоком молчании слушали Анри матросы. Где-то на баке жалобно напевала гармонь, напряженно вздрагивал от работы машин корпус судна, и далеко-далеко в

———

¹ В конце 1944 года Франция была уже почти полностью освобождена, но гитлеровцы еще оказывали сопротивление в нескольких пунктах на побережье Атлантического океана, и среди них — в городе Руайане и в порту Ларошель. Луи Арагон — французский писатель и поэт, коммунист.

 

21

 

ярком свете только что взошедшей луны поблескивали пенистые гребни волн.

«До победного конца — за свободу и справедливость!»

Поздно ночью, засыпая в мерно покачивающейся койке, Анри снова вспоминал эту фразу двадцатичетырехлетнего героя. Тогда, в день гибели капитана Даньэля, Анри поклялся следовать его завету. И именно поэтому он плыл сейчас на другой конец света, чтобы помочь своим братьям в Индокитае завоевать свободу.

 

* * *

 

Пройдя Суэцкий канал, «Шеврей» вышел в Красное море. Тяжелая, как свинец, жара мучила людей. Целый день вдали, справа и слева, тянулись желтые, слепящие глаза пески. А ночью рулевой пристально всматривался в небо, ожидая появления Южного Креста.

В кубрике матросы долго не могли уснуть. Даже слабое дуновение ветерка не проникало через открытые орудийные люки, чтобы хоть немного охладить мокрые от жары лбы матросов. Несколько человек в приступе тропической лихорадки корчились и стонали на своих койках.

Отверстие орудийного люка вырезало в черном южном небе квадрат, усеянный мириадами звезд. Не отрывая глаз от этого квадрата, Анри вспоминал свою родную деревню Розьер, топот деревянных башмаков ребятишек, отправляющихся в школу, спокойное и доброе лицо отца, его длинные усы, которые Анри так любил трогать своими ручонками, когда малышом взбирался к нему на колени. С нежностью вспоминал он свою мать.

— Чорт побери, какая дьявольская жара! Немыслимо заснуть! — тяжело вздыхал матрос на соседней койке.

Анри думал также о своей сестре и о своей невесте. До чего он любил танцевать с нею, а потом, взяв ее под руку, бродить по лугам! Да, жизнь, полная счастья, раскрывалась тогда перед ним... Но есть нечто более

 

22

 

важное, чем личное счастье, — это голос совести: «До победного конца — за свободу и справедливость!»

1 февраля 1945 года Анри добровольно пошел во флот, чтобы сражаться с японскими оккупантами, которые еще не сложили оружия. Он знал о борьбе народов Индокитая, во многом похожей на борьбу французского народа; там тоже дрались за свободу. И разве бойцы Вьетнама не были родными братьями французских партизан? А петэновские чиновники и вьетнамские феодалы, встретившие с распростертыми объятиями японских фашистов, — разве они не похожи, как две капли воды, на французских коллаборационистов¹ и полицейских?..

Много дней «Шеврей», сотрясаемый бешеными штормами, рассекал волны Индийского океана, пока перед моряками не возник ослепительный и многоцветный Коломбо, загадочный образ другого мира. Затем катер миновал Сингапур и взял курс на Сайгон — конечный пункт пути.

 

* * *

 

Сойдя на берег, матросы были поражены увиденным. Но не яркий колорит восточного города вызвал их изумление. С первых же шагов по Сайгону они перестали понимать, зачем их сюда привезли. В шикарных кафе европейских кварталов японские офицеры сидели рядом с французскими чиновниками; на одной из террас матросы увидели еще каких-то военных, национальность которых они не могли определить. Тогда матросы стали расспрашивать двух солдат колониального пехотного полка.

— Это офицеры Чан Кай-ши², — ответили солдаты.

— Офицеры Чан Кай-ши?

— Что, ребята, вас это удивляет? Не беспокойтесь, вам еще многому придется удивляться...

— А японские офицеры, эти-то что здесь делают?

———

¹ Коллаборационисты — французские предатели, сотрудничавшие с гитлеровцами.

² Чан Кай-ши — китайский генерал, главарь буржуазно-помещичьей гоминдановской клики.

 

23

 

— Что делают? Да живут себе припеваючи, и всё тут... Вы полагаете, что приехали сюда воевать с ними? Чорта с два! Вы, братцы, приехали сюда, чтобы защищать их, а заодно и тех, кто с ними сотрудничает.

— Ну, а вы-то зачем здесь?

— Мы? Мы размещены повзводно и поротно кто на заводах, кто на цементных разработках, кто на каучуковых плантациях местных помещиков. Все они сотрудничали с японцами. И теперь они боятся, что вьетнамские ребята спросят с них за это... Ну, так вот нас и пригнали сюда, чтобы защищать всю эту компанию. В общем, нас тут превратили в полицейских. Понятно?

По возвращении на судно матросы долго не могли успокоиться. Некоторые из них побывали в кварталах бедноты и увидели там чудовищную нищету, о существовании которой они раньше и не подозревали.

— Да, ребята, — рассказывал рулевой, — есть вьет-намцы, которые за мисочку риса работают по четырнадцати часов в сутки.

Анри внимательно прислушивался к разговорам. Он разделял негодование своих товарищей, но его поразили в Сайгоне не только картины ужасающей нищеты. Весь день Анри бродил по рабочим кварталам и видел взгляды, которыми его провожали вьетнамцы. Человек, долгое время бывший в подполье, не мог ошибиться, глядя на эти лица. Глаза вьетнамцев горели тем особым пламенем, которое светится в глубине зрачков всех, кто посвятил свою жизнь борьбе за справедливое дело. И Анри начал понимать, что его обманули.

 

ПЕРЕД НАЧАЛОМ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

 

Уже несколько недель «Шеврей» плыл вдоль берегов Индокитая. Из Сайгона он взял курс на северо-восток, к Нья-Трангу, а оттуда пошел к северу, по направлению к

 

24

 

Гурану и к Гуэ. Чертовски скверное море, с сердитыми волнами, набегающими с востока!

— Смотри, какой изрезанный берег! Хуже, чем в наших краях, — сказал матрос из Финистера¹.

Маленькое судно выплевывало клубы дыма, бешено разрезая носом волны.

— Вести корабль в таких водах — это тебе не то, что петь мальчиком в хоре, — любил говорить боцман, жизнерадостный, бывалый моряк. — И что за климат, чорт побери!

Действительно, больше всего моряки страдали от климата. Трудно было дышать этим тяжелым и влажным воздухом. Нескончаемо долго тянулись месяцы — февраль, март, апрель... Ничто здесь не напоминало весну во Франции.

— Проклятая страна! — ворчали матросы. — Смешно вспоминать раскрашенные афиши на дверях казармы «Завербуйтесь — и вы увидите новые страны».

Густой туман заволакивал горизонт, землю уже нельзя было разглядеть. Казалось, что головой касаешься неба. И вдруг что-то лопалось наверху, с неба лились потоки воды. Дождь напоминал водяную стену; вода текла на броневые башни, пропитывала брезент, пеленой закрывала дула орудий. За два месяца десять моряков схватили лихорадку. Санитары не успевали раздавать хинин. Тоска охватывала матросов. Они вспоминали всё, что говорили им солдаты колониальных войск при первой высадке на сушу в Сайгоне: «Вас еще не то ждет: Что мы здесь делаем? Нас превратили в полицейских».

По вечерам некоторые из моряков подзывали к себе Анри:

— Иди сюда, партизан. Закрой-ка на минуту свой учебник. Что ты думаешь о том, что здесь происходит?

Анри закрывал книгу. Он смотрел на товарищей своими ясными глазами. Но он сам не знал, что ответить

———

¹ Финистер — французский департамент в Бретани.

 

25

 

Трудно было объяснить им все то, что он уже смутно чувствовал.

— Я знаю не больше вас, — говорил он и ограничивался тем, что рассказывал им о борьбе аннамитского народа, который в августе 1945 года завоевал свободу, вынудив к капитуляции японские войска, оккупировавшие Индокитай.

Во время его рассказа к нему подходил боцман. Он тоже ничего не понимал в том, что происходит. Но он состарился в плаваниях и уже больше ничего не пытался понять.

— Не ломайте себе голову, ребята, — вмешивался он в разговор. — Что вам за дело до всего этого?

Он боялся сказать, что капитан приказал ему строго следить за тем, чтобы на корабле не велось никаких политических споров.

— Конечно, — отвечал Анри, — трудно понять, что происходит здесь после разгрома японцев. Сюда прибывают без конца французские войска. Можно подумать, что готовится новая война. Однако французский адмирал Тьери д'Аржанлье собирается подписать соглашение о признании демократической республики Вьетнам.

— Вот именно! — говорил боцман. — Значит, нечего и думать об этом. Войны не будет... А у меня есть для вас хорошая новость: мы возвращаемся в Сайгон на несколько месяцев. Вот это будет жизнь!

 

* * *

 

Моряки и солдаты узнавали о том, что происходит, только из газет, которые они читали во время заходов в порт. 6 марта в Ханое адмиралом Тьери д'Аржанлье было подписано временное соглашение о признании республики Вьетнам. Это соглашение должно было быть ратифицировано¹ в ходе переговоров, которые происходили в

———

¹ Ратификация — окончательное утверждение верховной государственной властью международного соглашения.

 

26

 

это время близ Парижа, в Фонтенбло, между президентом Вьетнамской республики Хо Ши Мином и Мариусом Мутэ, французским министром по делам заморских территорий.

Но чего не знали моряки, то было известно командирам частей. Через месяц после «соглашения», 8 апреля, Тьери д'Аржанлье и его заместитель генерал Валлюи подписали секретный циркуляр. В этом циркуляре они предлагали командирам частей, высаживавшихся в Тонкине, «изыскать возможности превращения военных действий в государственный переворот». В циркуляре прямо говорилось: «...Необходимо собрать как можно скорее все сведения о китайских¹ и аннамитских организациях в городе, а также об их руководителях. Уже созданы специальные отряды для выполнения секретных заданий. Этим отрядам поручено осторожно «убрать» аннамитских руководителей, как только командование сочтет это своевременным.

По отношению к регулярным или иррегулярным боевым частям аннамитов следует применять аналогичные методы. Как только разведка установит местонахождение этих частей, отряды спецназначения должны начать подготовку к их уничтожению».

Понятно, что все происходившее в Индокитае удивляло матросов «Шеврея». Ведь они не могли и подозревать, что французское командование в Индокитае замышляет втайне чудовищное предательство.

Когда судно входило в Сайгонский порт, лавируя в гуще военных и транспортных кораблей, все прибывавших и прибывавших в Сайгон, судовой механик Анри, продолжая внимательно наблюдать за работой машин, снова вспомнил слова капитана Даньэля: «Надо до победного конца бороться за свободу и справедливость».

———

¹ В составе населения Индокитая свыше трехсот тысяч китайцев.

 

27

 

За шесть месяцев Сайгон стал неузнаваем. 20 декабря 1945 года, когда моряки «Шеврея» в первый раз сошли на берег, они встретили только солдат колониальных войск. Но теперь в городе были представлены все рода войск французской армии: парашютисты, колониальная артиллерия, бронечасти. Можно было даже увидеть только что высадившиеся и недавно сформированные роты иностранного легиона, состоявшие из весьма несимпатичных парней, которые называли себя швейцарцами или люксембуржцами. Но это никого не обмануло, тем более — бывших борцов Сопротивления. В один из вечеров несколько легионеров, напившись в стельку, стали горланить на улице песню о Хорсте Весселе¹. Французские парашютисты бросились на них, и страшная драка завязалась посреди улицы.

Прибывали в Сайгон и женские батальоны, которые прикомандировывались в основном к различным штабам. Анри однажды увидел нескольких женщин, хохотавших на террасе; его сердце сжалось.

«Бедняжки!» — подумал он.

На следующий день на борту судна он не мог удержаться, чтобы не рассказать об этом боцману, у которого, как он знал, была молодая дочь. Старый моряк печально покачал головой.

— Да, мне было бы горько увидеть мою дочку здесь, — сказал он, — вдали от семьи, в стране с таким климатом, в такой обстановке. Что с ними станет?

Разговор происходил на палубе. Оба моряка, опершись на поручни, смотрели на раскинувшийся перед ними порт. Спускалась ночь. На суше загорались тысячи огоньков. Слева от корабля было темнее: там находилась туземская часть города. Оттуда до судна доносился тяжелый, сырой запах дельты. Вокруг моряков жужжали

———

¹ Немецкая фашистская песня.

 

28

 

москиты. Матросы к этому уже привыкли; машинально ладонью били они москитов, садившихся им на лоб и щеки.

— Ба, парень, — заключил боцман, — не думал бы ты обо всем этом! Такова жизнь.

Старый моряк чувствовал искреннюю симпатию к этому юноше — работящему, умному и отзывчивому.

— Тебя ждет неплохое будущее, сынок. Я слышал, как офицер говорил о тебе. помоему, ты скоро будешь носить нашивки старшины, и кто знает... к концу кампании ты, может быть, станешь старшиной первой статьи.

Анри, конечно, не возражал бы против повышения. Перспектива стать унтер-офицером французского флота наполняла его гордостью. Но не для этого вступал он во флот. Борец Сопротивления, солдат Республики, он хотел сражаться за свободу и справедливость. А за многие месяцы, проведенные им в морях Индокитая, в нем с каждым днем все больше укреплялось чувство, которое он испытал, когда в первый раз высадился в Сайгоне: чувство, что его обманули.

 

* * *

 

Прибывшие в Сайгон части недолго оставались в казармах. Кончалось лето. Знойная августовская жара сменилась тяжелой сентябрьской сыростью. После двух недель, самое большее — месяца, войска целыми ротами направлялись вглубь страны. Одновременно санитарные машины десятками привозили больных солдат обратно в город. Многие из них заболевали тифом из-за отсутствия питьевой воды.

 

* * *

 

Однажды в воскресенье Анри отправился в госпиталь навестить товарища по кораблю, раненного в одной из операций. Он увидел удручающую картину. Некоторые больные бредили в предсмертной агонии, другие плакали, призывая на помощь матерей.

 

29

 

В тот же день, после полудня, Анри оказался свидетелем еще более потрясающего зрелища. Заглянув с приятелем в портовое кафе, он подошел к группе армейцев в глубине зала. Два легионера сидели за столиком с бутылкой «чум-чума»¹ и, потягивая из стаканов, вытаскивали из походной сумки аннамитские драгоценности, предлагая их окружающим солдатам.

— Пользуйтесь случаем! — выкрикивал один из легионеров. — Кто хочет послать сестре или невесте подарок из Кохинхины, ловите момент. Два пиастра за кольцо!

Конечно, это были краденые драгоценности. Вдруг присутствующие вздрогнули от ужаса: в кольце, которое легионер вынул из сумки, торчал обрубок человеческого пальца. Возмущенный до глубины души, Анри хотел было вмешаться, но товарищ отвел его в сторону, а один старый солдат из колониальных отрядов сказал:

— К чему протестовать? Не они одни... Взгляни-ка, что делается в другом конце кафе.

Анри посмотрел. Несколько офицеров за столиком оживленно спорили, подсчитывая что-то на клочке бумаги.

— Что они делают? — спросил Анри сдавленным от негодования голосом.

— Эти два офицера из легиона — начальники тех парней, что продают кольца. Но их не интересуют дешевые украшения. Они сбывают кофе двум другим офицерам. Ведь они награбили столько кофе в аннамитских деревушках, что могли бы наполнить им два грузовика.

На следующий день экипаж «Шеврея» был вызван на судно. Пришел приказ: к концу месяца «Шеврей» снимается с якоря и отбывает в неизвестном пока направлении. Следует его подготовить к отплытию. Видимо, предстояло что-то серьезное. Из порта прибыли офицеры для осмотра судна, на котором напряженно работали матросы.

———

¹ «Чум-чум» — так называли легионеры рисовую водку.

 

30

 

Другие военные корабли также готовились выйти в море. Приказ об отплытии был получен в конце октября. «Шеврей» шел первым, гордо ведя за собой эскадру. Десантная рота в полном составе находилась в боевой готовности.

 

БИТВА ПОД ХАЙФОНОМ

 

19 ноября 1946 года «Шеврей» бросил якорь у Хайфона. В нескольких кабельтовых¹ от «Шеврея» встал «Саворньян-да-Брацца», направив дула своих орудий на город.

— На этот раз мы, кажется, прибыли сюда не в бирюльки играть, — сказал боцман.

Матросы находились в состоянии боевой готовности, десантная рота ожидала приказа о высадке. К вечеру небо стало совсем ясным. В лучах заходящего солнца вдали виднелась бухта Алонг — одно из чудес света. Гигантские скалы опоясывали ее, как вечные часовые.

— В таких красивых местах война кажется особенно нелепой, — сказал Анри одному из своих товарищей матросу-механику, который вместе с ним любовался чудесным зрелищем моря, исчезающего в сумерках.

— Война! — повторил тот дрогнувшим от волнения голосом. — Какая же может быть война, когда подписаны мирные договоры?

— Так-то так, но надо смотреть на вещи трезво. Мне кажется, нас обманули по всем статьям. Все соглашения — одна видимость. Да, старина, скоро начнется война. И на нашу долю выпала грустная привилегия участвовать в первом бою.

Ночь прошла без всяких инцидентов. Но на борту «Шеврея» царило волнение, и лишь немногие из матросов спали. 20-го, еще до рассвета, раздались свистки... Боевой сигнал — все по местам!

———

¹ Кабельтов — мера длины во флоте, равная 180 метрам.

 

31

 

На мачтах военных кораблей сверкали якорные огни. Со стороны порта слышался всплеск волн, разбивающихся о лодки. Поскрипывали стоящие рядом суда. На борту китайских джонок пели петухи. «Зачем эта война? — думал Анри. — Какой покой вокруг!» И он представил себе рассвет в своей деревушке Розьер. Мать уже, наверно, приготовила кофе, а отец одевается, готовясь отправиться на работу в Люнери, — на завод.

 

* * *

 

В 9 часов приказ по радио: «Саворньян-да-Брацца» требует немедленной высадки десантной роты с «Шеврея».

— На этот раз, ребята, мы попали в самую кашу, — сказал капитан, командующий ротой. — Нам, кажется, придется жарко.

Не прошло и получаса, как рота была уже на берегу. Оставшиеся на борту матросы видели, как она скрылась в городе. Через несколько минут на берегу неизвестно откуда появились танки. Они медленно проехали с орудиями, направленными на все увеличивающуюся толпу местных жителей, и тоже исчезли в городе. Через орудийный люк Анри продолжал наблюдать за портом с таким вниманием, что у него заболели глаза. Обращенные к порту орудия кораблей, высадка роты, танки — все это говорило о том, что готовится заранее согласованная атака. Но что же послужит поводом для нападения? Анри уже однажды воевал. Из собственного фронтового опыта и книг о войне он знал, что всякая война начинается с провокации, организованной теми, кто в ней заинтересован. И вот с одной из джонок открыли огонь по французскому десантному судну. Это и послужило сигналом к началу боя. Через несколько минут весь город сотрясался от выстрелов. Мощный удар грома прокатился над портом; «Саворньян-да-Брацца» стрелял из всех своих орудий. Повсюду в городе уже полыхали пожары.

 

32

 

* * *

 

Ни одна подробность этой страшной сцены не ускользнула от судового механика Анри. Он решил во что бы то ни стало узнать, почему джонка открыла огонь по французскому военному кораблю. Вскоре действительно все стало ясно. Многие из солдат и моряков экспедиционного корпуса тоже поняли, в чем дело. На борту джонки находились бывшие солдаты Чан Кай-ши, которые нанялись на службу французским властям. Они согласились стать орудием провокации, задуманной французской военщиной. И это было известно офицерам десантного судна, которые подъехали к джонке будто бы для того, чтобы проверить, не занимается ли судно контрабандой. Во время боя в Хайфоне судовой механик Анри окончательно убедился в агрессивных намерениях французских властей. Он убедился также и в том, что вьетнамские власти хотят мира.

К 11 часам 20 ноября 1946 года сражение охватило весь город. Кругом разгорались бои. Пресловутые «отряды специального назначения», в полном секрете сформированные адмиралом Тьери д'Аржанлье и генералом Валлюи (циркуляр от 8 апреля 1946 года), творили свое гнусное дело, убивая из-за угла местных руководителей аннамитских организаций. В 2 часа дня на борту «Шеврея» стало известно, что вьетнамские власти просят о прекращении огня.

— Ну, вот и отлично! — сказал один из матросов. — Они быстро одумались.

Услышавший эти слова лейтенант громко рассмеялся:

—- Вы ничего не понимаете, приятель! Раз уж мы начали, надо действовать до конца. Мы укокошим всех этих обезьян, которым захотелось независимости!

Это был юнец, ничего не понимавший ни в войне, ни в жизни. Зато он был, повидимому, прекрасно осведомлен о намерениях французского командования. Предложение вьетнамцев прекратить огонь привело лишь к тому,

 

33

 

что бои стали еще ожесточеннее. Наступила ночь, разрываемая пулеметными очередями. Багровые вспышки орудий «Саворньян-да-Брацца» прорезали темноту. На суше ночь озарялась светом пожаров. Примостившись на кругах каната с листком бумаги на коленях, Анри с болью в сердце писал отцу:

«...Сейчас ночь. В городе все еще слышны выстрелы, все еще полыхают пожары».

Сражение продлилось до середины следующего дня, утихнув лишь по прибытии комиссии из Ханоя, которая потребовала встречи с французскими военными властями. Выстрелы стали реже. На «Саворньяне» прекратили огонь. Понемногу наступила тишина, но пожары не угасали.

— Напрасно, — сказал лейтенант. — помоему, вступать в переговоры с вьетами¹ унизительно.

Лейтенант направился к радиорубке, чтобы узнать последние новости. Матросы проводили его враждебными взглядами.

— Если бы рядом с ним когда-нибудь разорвалась граната, он стал бы, пожалуй, рассуждать иначе, — заметил один из матросов, бывший партизан.

Эта фраза вызвала всеобщее веселье. Но лейтенант уже шел назад.

— Добрые вести! — воскликнул он. — Французское командование потребовало, чтобы все вьетнамские части отошли на двадцать километров от Хайфона. Но проклятые туземцы отказались. Они думают, что все права на их стороне. Свиньи! Итак, опять в бой.

И действительно, в городе уже снова раздавались выстрелы, и самолеты морского патруля опять кружили в небе. Удивленный молчанием матросов, лейтенант посмотрел на них. Его сообщение явно не вызвало радости. Он оглядел моряков одного за другим: взгляд его оста-

———

¹ Вьетами французские колонизаторы называют вьетнамцев.

 

34

 

новился на Анри, открытое и ясное лицо которого было обращено к нему. Офицеру показалось, что механик смотрит на него с презрением.

— Что вы об этом думаете? — спросил он.

— Я ничего не думаю, — ответил матрос.

Анри знал, что есть такие вещи, о которых можно говорить только друзьям, есть правда, которая зазвучит с полной силой лишь тогда, когда ее провозгласит весь народ. Этому офицеру, который поносил людей, не желавших покинуть свой город, свою страну, матрос хотел бросить в лицо одно только слово: «Бандит!» Но говорить это сейчас было бесполезно.

 

* * *

 

10 февраля 1947 года матрос-механик Анри был произведен в старшину-механика 2-й статьи. В представлении, подписанном офицером-механиком, значилось: «Дисциплинированный, способный, трудолюбивый матрос, примерного поведения». Анри и в самом деле был образцовым механиком, для которого работа всегда на первом месте. Его никогда нельзя было упрекнуть в малейшей небрежности. Мужественный и честный, всегда готовый помочь, он заслужил не только уважение начальников, но и горячую любовь товарищей. Его повышение отпраздновали как полагается. И все-таки у матросов, собравшихся по этому случаю, не лежала душа к веселью. Целых четырнадцать месяцев скитался «Шеврей» по Южно-Китайскому морю. Усталость, тоска сделали свое дело. В умах шло брожение. Товарищи были попрежнему привязаны к Анри. Но к чему, думали они, все его слова о справедливости и счастье народов? Жизнь ведь, в сущности, очень простая штука для тех, кто и не пытается ее понять. Да и большинству матросов не хотелось больше задумываться нал тем, что они видели каждый день. Они становились свидетелями все более и более ужасных сцен. С борта корабля, плывшего вверх по реке Меконг,

 

36

 

видны были обращенные в пепел деревни и тлеющие развалины. Высаживаясь на берег, моряки видели отрубленные головы, торчащие на кольях, трупы детей, женщин, тела с распоротыми животами. Своим приближением матросы спугивали стаи коршунов.

Анри вспоминал об Орадуре¹, о гитлеровцах, которые еще два года назад грабили Францию.

— У тебя слишком доброе сердце, — сказал ему как-то старый боцман. — Конечно, это ужасно, но ведь на то и война. Должно быть, наши войска попали в засаду и отомстили за себя, спалив эти деревни.

— Вот это меня и возмущает! — ответил Анри. — Засады на войне — дело обычное, но нет более страшных преступлений, чем зверские убийства мирных граждан! Во Франции гитлеровцы мстили так партизанам.

— Замолчи сейчас же! — воскликнул испуганный боцман. — Только сумасшедший может говорить такие вещи! Если это дойдет до какого-нибудь офицера, тебе не миновать военного суда.

И в самом деле, за такие слова приходилось дорого расплачиваться. Военный трибунал заседал день и ночь, все чаще вынося смертные приговоры. За несколько дней до этого Анри видел в Хайфоне барак со стенами из бамбука, в котором приговоренные к смерти проводили свою последнюю ночь. На рассвете несчастных расстреливали у самого моря, недалеко от кладбища моряков. Они не имели права даже на могилу. Их трупы отвозили на лодке в залив Алонг и сбрасывали в море. Было известно, что в заливе Алонг особенно много акул. Так исчезло немало солдат, осмелившихся восстать против грязной войны, в которой они не хотели принимать участие. Но их протесты были бесполезны. Они не могли

———

¹ Орадур — французская деревня, которую гитлеровцы сожгли дотла, убив всех жителей. Орадур во Франции стал символом зверств иноземных захватчиков.

 

37

 

пробиться сквозь ту толщу официальной лжи, которой французские власти в Индокитае прикрывали свою разбойничью авантюру. Только официальные сообщения доходили до Франции.

Анри понимал, что один он бессилен бороться против этой войны, что только организованное движение протеста всего французского народа может ее остановить. Но он знал, что за ним уже следят шпики, которых все больше становилось во флоте и в армии.

Он действовал так, как велел ему долг. Прежде всего он хотел вернуться во Францию, бежать от этой войны, внушавшей ему отвращение. На родине он расскажет о том, что видел: всем морякам Тулона он объяснит подлинную цель этой грабительской войны, выгодной колониальным дельцам, трестам и банкам. Он объяснит своим товарищам то, что постепенно становится ясным ему самому: эту грязную войну вдохновляет американский империализм. Банкиры Уолл-стрита, фабриканты атомных бомб ждут своего часа. В их интересах — истощить Францию, чтобы всецело подчинить ее своей власти. Война ослабляет страну и отдает ее в полную зависимость Америке. Выходит, что французские солдаты умирают для того, чтобы сохранить американцам важную для них базу агрессии. У заокеанских империалистов руки загребущие. Они замышляли уже новую войну против народов Китая, под натиском которых отступали к морю наемные войска Чан Кай-ши.

Обо все этом Анри расскажет, когда вернется во Францию. Он твердо решил, что должен, как в годы Сопротивления, вновь стать солдатом свободы и справедливости, солдатом-гражданином на службе у французского народа. В июле 1947 года он подал прошение о расторжении своего договора о вербовке.

В течение нескольких недель Анри ждал ответа: Каждый раз, когда судно заходило в порт, он лихорадочно

 

38

 

просматривал почту. С нетерпением ждал он вызова к капитану «Шеврея». Но время шло, а письма приходили только от семьи.

Анри подолгу задумывался над страничками, исписанными почерком отца, матери, невесты. Они как бы доносили до него аромат его родины, прекрасной Франции, во имя которой он дрался в партизанском отряде. Сердце его сжималось от стыда. Он уже почти не осмеливался им ходить на берег. Однажды на одной из улиц Сайгона он поймал на себе пристальный взгляд прохожего. Он прочел в этом взгляде ненависть и вспомнил, как сам три года тому назад смотрел ненавидящими глазами на взвод эсэсовцев, маршировавших по его деревне.

С каждым днем погибало все больше французских солдат. На борту судна, плывущего вверх по реке Меконг, Анри писал родителям: «За один день — 7 мертвых, 7 раненых. На следующий день — 6 мертвых. Год назад на военном кладбище было не больше дюжины могил, сейчас там похоронено триста солдат. Вы видите, как дорого нам стоит оккупация! Во имя чего мы приносим такие жертвы?»

В июле Анри снова подал прошение о расторжении своего договора. Ответа не последовало и на этот раз, но морское командование отметило, что моряк Мартэн вторично обращается с просьбой отпустить его во Францию. Первое заявление Анри еще можно было объяснить внезапным приступом тоски по родине. В колониях любят всякое проявление недовольства объяснять тоской по родине. Но Анри вел себя слишком последовательно. К тому же офицеров адмиралтейства раздражало, что у молодого моряка такая блестящая характеристика.

— Чорт возьми! — возмутился капитан 1-го ранга, к которому попало прошение Мартэна. — Если все наши лучшие моряки захотят вернуться во Францию что же с нами станет?

В августе 1947 года Анри в третий раз обращается

 

39

 

к командованию все с той же просьбой отпустить его. Он заявляет, что имеет на это полное право.

«Этот от нас не отвяжется! — воскликнул капитан 1-го ранга. — Пусть дело, по крайней мере, не получит огласки. Надо, чтобы никто не знал, каким путем ему удалось добиться своего. Иначе мы начнем получать по сотне прошений в день».

В адмиралтействе прекрасно знали, какие настроения преобладают среди солдат и моряков. 14 октября 1947 года Анри покинул «Шеврей». Но перед отъездом на свою любимую родину, перед тем, как вступить в борьбу, все опасности которой он уже предчувствовал, молодой моряк отправился на кладбище в Кан-То в последний раз почтить память похороненных там французских солдат. 450 французов спали на этом кладбище последним сном. А у скольких сотен солдат, павших в походах, не было и креста над могилой! Их хоронили наспех в вязкой земле на берегу рек.

 

ПОЛИЦИЯ БЕССИЛЬНА

 

В июле 1949 года в частях флота запретили чтение тулонской демократической газеты «Пти Варуа».

Запрещение исходило от морского префекта, вице-адмирала, командующего военно-морским округом. Это был полнейший произвол, противоречащий всем конституционным принципам Французской республики. Но морскому префекту, вице-адмиралу Франции, было наплевать на конституцию, на всякую свободу вообще и на свободу мнения в частности. Уже несколько недель «Пти Варуа» вела благородную и смелую кампанию в пользу мира с Вьетнамом, разоблачая мерзкую подоплеку грязной войны. И эта кампания начинала приносить свои плоды: количество добровольцев, отправлявшихся на войну в Индокитай, уменьшалось с угрожающей быстротой. Молодые моряки уже не смотрели больше на многоцвет-

 

40

 

ные плакаты, развешанные в порту и изображавшие «морянка» под ручку с двумя туземными красавицами на фоне банановых деревьев и пагод¹. За короткий срок «Пти Варуа» многим открыла глаза; люди начали понимать правду. А морской префект решил, что его подписи под приказом о запрещении газеты будет достаточно, чтобы заглушить эту правду.

Два дня морскому префекту казалось, что все идет так, как он хотел. Вызванные им офицеры с жаром уверяли его, что дело обстоит наилучшим образом,

— Господин адмирал, — заявил ему один капитан, когда-то служивший у Дарлана², — наши славные моряки только этого и ждали. Проклятый «Пти Варуа» им порядком опротивел.

— Вы правы, — ответил морской префект, хотя он в глубине души и не разделял мнения капитана. Он был попрежнему полон тревоги.

На третий день стало ясно, что опасения префекта были вполне обоснованными. Из морской полиции ему принесли одну из листовок, найденных у моряков, арсенала и флота. Эта листовка, написанная в форме открытого письма, была адресована лично ему. Морской префект побагровел от ярости. В ясных и четких выражениях листовка разоблачала незаконность его действий и в месте с тем наглядно объясняла, в чем состоит национальная честь и как надо уважать демократию.

«Кто мы? Армия наемников, армия жандармов или армия Республики? — говорилось в листовке. — Нельзя подорвать дух армии, которая сражается за правое дело. Запретив демократическую газету «Пти Варуа», вы показали всем, кто еще сомневается, что эта война противоречит справедливости и чести армии, Что бы вы ни предпри-

———

¹ Пагода — буддийский храм в странах Востока.

² Дарлан — французский адмирал флота, входивший в правительство предателя Петэна.

 

41

 

няли, наши моряки уже поняли и понимают с каждым днем все яснее, что «Пти Варуа» говорит правду и что во имя интересов Франции и Республики пора положить конец этой несправедливой войне во Вьетнаме!»

Морской префект вертел листовку в руках. Одна фраза сверлила ему мозг: «Вы показали всем, кто еще сомневался... Вы показали всем, кто еще сомневался...» От сознания, что это именно так, он приходил в еще большую ярость.

Но самым неприятным для вице-адмирала было то, что его запрет не принес никаких результатов. Моряки не только продолжали читать «Пти Варуа», — в ответ на самоуправство морского префекта они объединились для протеста против войны. И они были уже достаточно сильными, для того чтобы выпускать такие листовки. Запрещая чтение демократической газеты, морской префект надеялся оторвать флот от народа. В ответ моряки заявили, что они тоже хотят участвовать в борьбе, которую ведет против грязной войны французский народ. В тот же день морской префект созвал в своем кабинете офицеров морской полиции. Вице-адмирал прекрасно знал, что он не имел права подвергнуть взысканию моряков, которые написали и распространили эту листовку. Против них ничего нельзя было предпринять. Французская конституция, признавшая за солдатом гражданские права, дала ему не только право голоса, но и право выражать свое мнение. Но морской префект не собирался останавливаться на полпути. Шпики, разосланные по различным частям, получили точный приказ. Нужно было во что бы то ни стало найти моряков, «виновных» в защите интересов Франции и Республики.

 

* * *

 

Ни одна полиция в мире не в силах справиться с мужественными и бдительными борцами. Как ни старались шпики из морской полиции втереться в матросскую сре-

 

42

 

ду, им не удалось найти автора этих листовок. Многие офицеры флота наотрез отказались им помогать. Традиции чести живы еще среди многих кадровых офицеров Франции, которые никогда не пойдут на то, чтобы стать сообщниками полиции.

Полицейские агенты, переодетые в матросские костюмы и прикрепленные к различным отделам арсенала, обнаружили наконец в одной из военных мастерских молодого человека, поведение которого показалось им подозрительным. К тому же в годы гитлеровской оккупации, совсем мальчишкой, этот парень сражался в рядах партизан и особенно отличился в боях у города Руайана. Шпики рассказали о своих подозрениях инженеру-механику, ответственному за этот сектор мастерской, в котором работал молодой моряк. Но инженер возмутился:

 — Оставьте меня в покое с вашими дурацкими историями! Вас интересует унтер-офицер Анри? Это лучший механик мастерской, недавно получивший звание старшины первой статьи.

— Возможно. Но мы слышали, что он позволяет себе говорить... Он совершенно не скрывает своего мнения о войне во Вьетнаме.

— Ну, а дальше что? Он прекрасный механик. Этого мне достаточно. Что касается войны во Вьетнаме, он вправе думать о ней что хочет. Это его личное дело. Кстати, вы знаете, сколько моряков разделяют его взгляды?

 Полицейские не настаивали. В самом деле, не один Анри протестовал против войны с Вьетнамом. Шпики, следившие за тем, что говорили и думали матросы, знали лучше других, как непопулярна эта грязная война. От них требовали в первую очередь, чтобы они обнаружили тайную организацию, продолжавшую регулярно все в большем количестве выпускать листовки, которые находили теперь и в казармах, и в столовых, и в мастерских.

 

43

 

* * *

 

В январе 1949 года количество листовок увеличилось. Матросы читали их с жадностью. Листовки попадали даже в комнаты офицеров. Незадолго до этого разразился скандал в связи со взяточничеством и грязными спекуляциями в Индокитае, в которых оказался замешанным даже кое-кто из правительства. Гнусная подоплека вьетнамской войны была разоблачена. Вся Франция с возмущением узнала о продажности высших государственных чиновников. С трибуны Национального собрания¹ господин Бидо² заявил своим скрипучим голосом: «Страна должна узнать правду». Но никто не узнал бы эту правду, если бы не выступление группы коммунистов, если бы не Жак Дюкло³, потребовавший создания комиссии для расследования этой скандальной истории.

Листовки, выпущенные моряками в Тулоне, были полны негодования. «Теперь яснее, чем когда бы то ни было, мы видим, — говорилось а одной из них, — ради каких подлых сделок вы нас посылаете умирать во Вьетнам. И у вас еще хватает наглости кричать о защите государственных интересов!»

«Вы жертвуете нашей молодостью ради своих миллионов».

«Только прекращение грязной войны против свободы вьетнамского народа может спасти честь армии Республики».

Волна гнева росла. Многие офицеры открыто присоединялись к движению матросов, выражая свое возмущение продажными политиканами. Благодаря следственной комиссии, созданной по требованию Жака Дюкло, моряки и солдаты Франции, весь французский народ, сыновья которого погибали в Индокитае, узнавали о чудовищных спекуляциях, для которых война во Вьетнаме служила ширмой.

———

¹ Национальное собрание — палата французского парламента.

² Жорж Бидо — лидер реакционной антинародной партии.

³ Жак Дюкло — секретарь коммунистический партии Франции.

 

44

 

«Вы жертвуете нашей молодостью ради своих миллионов». Даже сам морской префект понимал, что моряки правы. Ему было хорошо известно, что большинство высших чиновников в Индокитае и три четверти офицеров экспедиционного корпуса спекулировали на курсе пиастра, на рисе, на перце, на шелке, на опиуме. Он знал и о том, что Бао-Дай ¹, предвидя близкий конец своего царствования, скупал земли в Мексике, Канаде, Кении и Австралии.

На борьбу с листовками были брошены самые надежные офицеры, которым вменялось в обязанность беседовать с матросами и убеждать их в том, что все это — дело рук смутьянов «без совести и чести», «предателей», единственной целью которых является деморализация французской армии и флота».

В среду моряков втерлись десятки новых тайных агентов. Несмотря на все это, листовки продолжали выходить, и каждая из них была достойным ответом на клевету тех, кто исполнял приказы правительства:

«Нас призывают к борьбе наши сердца, сердца свободных французов. Мы хотим, чтобы во Франции было честное правительство, чтобы налоги, которые мы платим, не шли на изготовление гробов для наших сыновей».

 

ПОЛИЦИЯ ЗА РАБОТОЙ

 

13 марта 1950 года двое жандармов, патрулировавших в районе главного арсенала, обнаружили в одном переулке расклеенные на стенах листовки, похожие на те, которые вот уже больше года ежедневно появлялись то там, то здесь.

Минут десять назад, проходя по этому переулку, жандармы листовок не видели.

———

¹ Бао-Дай — аннамский император, свергнутый вьетнамским народом. Его поддерживают французские колонизаторы и американские империалисты в тех частях Индокитая, где еще удерживаются французские войска.

 

45

 

Один из патрульных взглянул на часы. Было начало девятого. На улице уже давно стемнело.

— Я уверен, — сказал он, — что когда мы шли в ту сторону, этих листовок не было.

— Я тоже их тогда не заметил. А сейчас нам повстречались три матроса... — проговорил другой (он любил размышлять вслух, иначе он терял нить своих мыслей).

— Верно! Надо их разыскать. Пойдем-ка в штаб арсенала и узнаем, кто из матросов сегодня дежурит, — предложил первый.

Второй не ответил. Было уже поздно, и тащиться в штаб представлялось занятием не из приятных.

— А то, может, не стоит? — продолжал обладатель часов. — Эти парни могут влипнуть в нехорошую историю...

Второй колебался. Он был не злой человек и довод товарища показался ему убедительным, но чувство дисциплины все-таки взяло верх.

— Ну и чорт с ними! Пусть влипнут. Надо быть ослом, чтобы заниматься подобными делами! Да к тому же, если бы офицер узнал, что мы скрыли такую штуку, не миновать нам Индокитая. А мне это совсем не улыбается... У меня ребята и... ревматизм.

Вскоре те трое матросов, которые вызвали у патруля подозрение, были разбужены и доставлены в штаб арсенала.

— Да. Это те самые. Мы видели именно их, — подтвердили жандармы.

Офицер морской полиции тотчас же начал допрос со всей строгостью, на которую был способен.

— Кто дал вам право распространять эти листовки на территории арсенала?

Двое моряков молчали, а третий, смело взглянув в глаза офицеру, спокойно и твердо сказал:

— Кто дал нам право? Конституция Франции дала нам право свободно выражать свои мысли. Мы такие же

 

46

 

 

 

граждане, как и все, мы не лишены права голоса. Распространять листовки не только наше право — это наш долг...

Офицер морской полиции прямо рот открыл от удивления. Он изумленно глядел то на матроса, так смело ответившего ему, то на штабного писаря, который не знал, записывать ли ему дерзкие слова моряка.

— Пишите, пишите, — сказал ему офицер, чтобы выгадать время.

Этот опытный военный следователь, начавший свою карьеру еще до войны с Германией, был во время гитлеровской оккупации рьяным вишистом¹ и страстным поклонником Петэна и Дарлана. Но ответ матроса напомнил ему, что времена Виши прошли.

«Упорный парень, — подумал он. — Лучше их допрашивать по одному». Приняв такое решение, он закурил и сказал уже менее резким тоном:

— Никто не ставит под сомнение ваше право распространять листовки. И, уж конечно, никто не собирается применять против вас какие-либо санкции. Просто морские власти поручили мне выяснить все обстоятельства этого дела. Мы будем соблюдать установленный порядок и допрашивать каждого из вас в отдельности.

Часа через два офицер морской полиции уже выяснил все, что хотел: автором листовок был старшина-механик Анри Мартэн. Морская полиция отдала приказ о его немедленном аресте и заключении в тюрьму.

 

* * *

 

По приказу правительства, Анри Мартэн, двадцатипятилетний моряк, сумевший организовать среди своих товарищей-матросов массовый протест против грязной

———

¹ Вишист — сторонник фашистского прогитлеровского режима «Виши», существовавшего во Франции в 1940—44 гг.

 

48

 

войны во Вьетнаме, был схвачен и брошен в тюрьму. Многие офицеры в морской префектуре потирали руки от удовольствия. Но больше всех были удовлетворены поджигатели войны — спекулянты пиастрами, члены правительства, до ушей погрязшие в скандальной истории со взятками, министры, подписавшие соглашения о признании Вьетнамской республики, соглашения, которые они не выполняли, — все эти хищники, готовые сожрать друг друга из-за пиастров или из-за роскошного ордена, вручаемого Бао-Даем с пышной церемонией. Награжденные вынимали из этого ордена драгоценные камни, а золотую оправу переплавляли в слиток.

«Со старшиной Мартэном надо быть беспощадным», — требовали чиновники, присланные министрами и управление морокой юстиции. Можно было не сомневаться в том, что военные следователи, послушные приказам правительства, не пощадят старшину. Но приговор зависел в конечном счете не от них, а от офицеров — членов морского трибунала. А вдруг эти офицеры оправдают Анри?

— У старшины Анри в высшей степени располагающая внешность, — объясняли военные следователи правительственным чиновникам. — Он удивительно искренен и необычайно умен. Имейте в виду, что Мартэн — один из лучших механиков флота. Его рабочая характеристика безупречна, да, кроме того, во время оккупации он вел себя как герой.

— Надо подобрать состав трибунала соответствующим образом.

— Это не так-то просто. Состав трибунала определится жеребьевкой. А пренебречь этим положением морского устава практически невозможно...

Дело действительно было серьезным. Нельзя было вести процесс, вокруг которого правительство собиралось создать шумиху, не следуя пунктуально всем формам процедуры.

 

49

 

Между Парижем и морским трибуналом в Тулоне установилась прямая телефонная связь.

«В таком случае, — восклицали терявшие терпение правительственные чиновники, — обвините его в попытке деморализовать армию!»

Политические бандиты, убийцы бастующих рабочих, предатели интересов своих избирателей имеют в своем распоряжении немало «удобных» законов. У них был в запасе и этот закон, как бы специально созданный для данного случая. Обвинять тех, кого хочешь уничтожить, в своих же собственных преступлениях, — не является ли это самой большой подлостью? Ибо в действительности виновников в разложении армии надо было искать в министерствах, среди тех высших чиновников, которые часами просиживали в приемных сильных мира сего, готовые на все ради должности префекта или какого-нибудь другого высокого поста.

 

* * *

 

Ответ на клевету продажных чиновников был уже сформулирован самим старшиной Анри в одной из написанных им листовок: «Нельзя разложить армию, которая сражается за правое дело». Да, обвинение было состряпано ненадежно, была опасность, что офицеры трибунала не пойдут на поводу у прокурора, который «уличал» героя Сопротивления в попытке деморализовать армию. Ведь все поступки Мартэна свидетельствовали об обратном — о его стремлении защищать честь армии, защищать честь и интересы Франции.

Надо было найти другой предлог. И следователи прибегли к подлой полицейской провокации.

19 февраля, то есть за двадцать три дня до ареста Анри Мартэна, на авианосце «Диксмюд», который должен был отплыть на следующий день в Бизерту¹, была

———

¹ Бизерта — порт в Тунисе.

 

50

 

обнаружена попытка диверсии. Морская полиция знала об этом акте вредительства, однако следствие еще не было начато, поскольку судно вышло из порта в назначенный день.

И вот следователям, которые вели дело Анри Мартэна, пришла в голову мысль, что если удастся свалить вину за эту попытку диверсии на Анри, то можно будет с большей легкостью добиться его осуждения. Желая угодить своим хозяевам, военные следователи не отступили перед прямым подлогом.

— Было бы великолепно, если бы этот план удался! — заявил с воодушевлением один из следователей. — Но ведь в действительности старшина Анри не имеет отношения к этой истории. Старшина второй статьи эльзасец Шарль во всем признался.

— Все это так, — подхватил его «собрат», — но наш долг заключается в том, чтобы не останавливаться перед такими соображениями. К чему бы это привело? Мы обязаны добиться осуждения Мартэна. Следовательно, надо обвинить его в попытке диверсии.

— Это мне кажется весьма сложным.

— Совсем не сложно, если постараться как следует. Вот мой план. Шарль, подлинный виновник, легко поддается любому воздействию. Этому эльзасцу не везло в жизни, он озлоблен, болен. Надо участить допросы и сказать ему, что его ожидает тяжелое наказание, если он не разделит ответственности за свой поступок с кем-нибудь другим. Одним словом, ему надо подсказать, что Анри был в курсе подготовки диверсии.

— И этого достаточно?

— Конечно! Анри старше его по чину. И если он знал, чтό готовится на корабле, и ничего не сделал, чтобы помешать диверсии, то он ответственен за случившееся в той же мере, что и Шарль, если не в большей.

— Вы гений, мой дорогой!

 

51

 

— Это еще не все, — ответил «гений», польщенный похвалой своего собеседника. — Нам надо найти свидетеля, который подтвердит соучастие Анри в этом преступлении.

— И вы думаете, вам это удастся?

— Несомненно. Мы не зря содержим тайных полицейских агентов. И у меня есть на примете один превосходный экземпляр — некий Льебер, тоже старшина первой статьи. Нам будет достаточно приказать ему, и он скажет на следствии: «Я присутствовал при встрече, во время которой старшина второй статьи Шарль сообщил старшине первой статьи Анри о своих намерениях». Перед военным трибуналом он повторит свое заявление. Чорта с два Анри удастся выпутаться из этой истории! Он получит свои пять лет тюрьмы и отправится подыхать в Африку. А мы получим повышение. Не правда ли, мой друг?

Так буржуазные правители страны инсценируют судебные процессы, для того чтобы расправиться с сыновьями народа, с честными гражданами, которых любовь к родине вдохновляет на борьбу.

После того как гнусный план судебного процесса был детально разработан, следователям оставалось только дождаться возвращения в порт гигантского авианосца «Диксмюд», тяжелый форштевень которого еще разрезал синие воды Средиземного моря. Правительство мобилизовало свою так называемую информационную печать, щедро оплачиваемую буржуазией и готовую поэтому на любую подлость. Продажным журналистам было приказано заполнить страницы газет истерическими статьями о попытке диверсии на «Диксмюде», во всех подробностях расписывая, как этот авианосец, гордость французского флота, пошел бы ко дну. Все газеты изображали гибель тысячи двухсот человек команды судна. Одним словом, пресса должна была подготовить общественное мнение к процессу.

 

52

 

Больше всех был удивлен этими статьями инженер-механик «Диксмюда», который как раз и обнаружил эту попытку диверсии.

— Что за преувеличение! — сказал он одному из своих помощников. — Горсть наждачного порошка, брошенная в машину, никогда не привела бы к таким последствиям. Ну и здоровы же врать эти писаки! Самое страшное, что могло случиться, — наждак испортил бы поверхность вала, но тогда произошел бы перегрев, а этого нельзя не заметить. В крайнем случае, «Диксмюд» слегка замедлил бы свой ход.

 

ПАТРИОТ ПЕРЕД СУДОМ

 

17 октября 1950 года, спустя пять лет после отплытия «Шеврея» в Сайгон, морской трибунал в Тулоне начинает слушать дело старшины 1-й статьи Анри Мартэна. На той же скамье, что и Анри, перед шеренгой конвойных, лицом к трибуналу, сидит старшина 2-й статьи Шарль. В первом ряду публики, пришедшей на суд, стоит пожилой человек с пышными усами. У него хорошее, ясное, открытое лицо, лицо честного труженика. Это отец Анри, Рядом с ним — две красивые девушки: бледная от волнения невеста Анри и его худенькая, в очках, сестра.

Мать осталась в Розьере и каждый день, утром и вечером, молилась о возвращении сына, который в семнадцать лет покинул семью и ушел служить Франции. Она так редко видела его с тех пор!

В день открытия процесса на побережье стояла чудесная погода. Это были последние ясные осенние дни. Солнце сияло в безоблачном небе, и на море еще виднелись головы пловцов. Вдали, на рейде, полукругом стояли, военные корабли. Они сверкали своей сталью, начищенным металлом прожекторов и пушек. На их мачтах развевались полосато-звездные флаги. Это были американ-

 

53

 

ские военные корабли, и в этот октябрьский день 1950 года, в день, когда судили французского патриота за то, что он восстал против войны, выгодной заатлантическим агрессорам, они были как бы символом американского империализма, разжигающего новые войны.

Через открытые окна в зал заседания проникали солнечные лучи, и вместе с ними с улицы неслись крики, от которых светлел взгляд старшины: «Освободите Анри!», «Оправдайте Анри!» Звонкие голоса юношей и девушек наполняли сердце Анри надеждой. Вдруг на площади раздались отрывистые слова команды. Полицейские разогнали толпу. В наступившей затем тишине отчетливо слышался стук подбитых гвоздями тяжелых солдатских башмаков о камни мостовой.

Крики «Освободите Анри!», «Оправдайте Анри!» доносятся теперь издалека. Но несколько минут спустя они снова звучат на площади, где опять собрались юноши и девушки, прорвавшись сквозь кордоны полиции.

Ровно в 14.30 председатель трибунала Эспенон начинает допрос.

Старшина стоит в положении «смирно». За семь месяцев, проведенных в тюрьме, он заметно похудел. Он высок, строен и красив, как герой народного предания.

— У вас за плечами славное боевое прошлое, — говорит председатель трибунала. — Все отзываются о вас с похвалой. Вы мужественный, умный и дисциплинированный человек. Справедливость этой оценки вы доказали своим поведением. И вдруг вы изменяете самому себе. Объясните мне причину этой перемены.

Наступает минутное молчание. С улицы попрежнему доносятся крики: «Освободите Анри!», «Оправдайте Анри!» Это требование всей молодежи Франции, лучший представитель которой стоит сейчас перед столом трибунала.

От имени этой молодежи старшина Анри должен говорить о стремлении французского народа к миру, от

 

54

 

имени этой молодежи он, который стоит здесь как обвиняемый, должен сам обвинить правительство в национальной измене.

Твердым, спокойным голосом отвечает суду Анри Мартэн:

— Я никогда не изменял самому себе. Не я, а правительство пренебрегло своими обязанностями. Меня обманули...

Ярко вспыхивает магний. Фотокорреспонденты торопятся нащелкать побольше кадров. Но сидящий справа от председателя трибунала Эспенона первый заседатель капитан 2-го ранга Бурраге пытается уклониться от излишней «популярности»: закрыв лицо руками, он старается спрятаться от объектива фотоаппарата. Капитану не очень улыбается увидеть свой портрет в газетах — совесть его нечиста. Бурраге прекрасно понимает, что многие из его знакомых сочли бы по меньшей мере неприличным его присутствие в качестве судьи в составе морского трибунала. Дело в том, что до войны капитан Бурраге входил в тайную организацию АДД (друзья Дарлана), а во время гитлеровской оккупации Франции он служил в штабе Дарлана.

С ненавистью смотрит он на этого юношу, которого имеет наглость судить, на юношу, который в семнадцать лет уже сражался в маки, в то время как он, Бурраге, член суда, служил предателю Петэну.

Старшина Анри продолжал говорить, стоя перед военным трибуналом с гордо поднятой головой:

— Мне было шестнадцать лет, когда я начал распространять листовки, призывавшие население моей деревни бороться против оккупантов. Потом я сражался в маки департамента Шер. После того как мой департамент был освобожден, я мог бы вернуться домой. Мне было тогда семнадцать лет. Я этого не сделал, я отправился на фронт в Руайан. Там я попал в часть двадцатичетырехлетнего капитана, который умел вести в бой своих людей.

Он упал, сраженный пулей неприятеля третьего декабря 1944 года. Перед смертью он нам сказал: «Ребята, надо сражаться до победного конца за справедливость и свободу». Я верен этому завету и сегодня, борясь против

 

55

 

несправедливой войны во Вьетнаме. Этой борьбой я защищаю свою честь моряка...

В зале суда стояла напряженная тишина. Отец Анри, стремясь совладать с охватившим его волнением, покусывал усы. На скамье подсудимых старшина Шарль сидел, опустив голову, и его широкие плечи натягивали синюю матросскую куртку. Слова Анри звучали для него укором. Он понимал всю тяжесть своей вины. Он знал, что если бы не его показания, сделанные в минуту слабости, Анри не стоял бы сегодня в этом зале. Следователи никогда бы не решились предать суду Мартэна только за то, что он составлял и распространял листовки. Ведь, согласно закону, это его право.

Сердце Шарля сжималось, он глубоко сожалел о своем поступке.

В то время как старшина Анри, произнося свою речь, вырастал в подлинного обвинителя трибунала и правительства, Шарль вспоминал свою прошедшую жизнь, жизнь печальную и безрадостную, не согретую надеждой на будущее.

 

* * *

 

Он родился в 1926 году в маленьком эльзасском селении близ города Кольмара. Мальчишкой он любил гулять по горным долинам Вогезов, особенно осенью, когда тяжелые золотые гроздья оттягивают лозы виноградников — гроздья, из которых делают прекрасное сухое, прозрачное вино. Он был мечтателем по натуре и легко раздражался, когда что-либо нарушало ту атмосферу покоя, к которой он с детства привык. В 1940 году пятнадцатилетний Шарль был свидетелем присоединения

 

56

 

родного Эльзаса к гитлеровскому райху¹. Гневом наполнилось его сердце, когда он узнал об этом. Но, увы, это было лишь началом его испытаний. В июне 1943 года Шарль отбывает в Германии трудовую повинность, а в октябре, насильственно мобилизованный в гитлеровскую армию, он с противотанковой частью отправляется на русский фронт.

При первой же возможности, в сентябре 1944 года, Шарль дезертирует из фашистской армии и бежит в Австрию, где ему удается скрыться в лагере для иностранных рабочих. Там он с огромной радостью узнал, что гитлеровский фашизм рухнул, что в Берлин вступили советские войска. С гордостью он вновь принимает французское подданство, которое было отнято у него поражением сорокового года и предательством Петэна. Желая овладеть профессией механика, с которой он был уже немного знаком, Шарль добровольцем отбывает пятилетнюю службу во флоте.

В голове старшины 2-й статьи проносятся воспоминания о грязной войне, которую он знает так же хорошо как и старшина 1-й статьи Анри. С 1 февраля 1946 года по 15 марта 1948 года, во время службы в Индокитае, он тоже был свидетелем ужасов, которым нет названия. Он видел, как пылали вьетнамские селения, и вспоминал деревни на Украине, которые на его глазах поджигали гитлеровские эсэсовцы.

Во Францию Шарль возвратился в подавленном состоянии. Он чувствовал себя одиноким, озлобленным, не верил в возможность народной борьбы. Он читал листовки, которые распространялись во флоте, но сомневался в их пользе. Его пугали полицейский режим правительства и флотская дисциплина.

———

¹ После того как Франция была захвачена гитлеровской Германией, в 1940 году, было подписано перемирие. Предатель Петэн отдавал Германии, по условиям этого перемирия, две французские провинции: Эльзас и Лотарингию.

 

57

 

Шарль еще не понимал, что только организованные действия масс, широкое народное движение могут завоевать мир, тот мир, к которому он стремился всем своим существом. Он не смел ни с кем поделиться своими мыслями. Некоторые молодые моряки добродушно подтрунивали над его эльзасским акцентом. Поэтому он с такой радостью познакомился и подружился со старшим матросом Льебером. Отсутствие политической подготовки проявилось в отсутствии бдительности. Он не сумел распознать в этом Льебере полицейского агента, ничтожного шпика, который, вкравшись к нему в доверие, наметил его своей жертвой.

15 февраля Шарль узнал, что авианосец «Диксмюд», к которому он был приписан, отплывает 20-го. Он не знал, в каком направлении, но был уверен, что «Диксмюд» пойдет в Индокитай. Неистовый гнев охватил Шарля. Он ненавидел эту ужасную войну. Он вообще не хотел больше воевать. Но как помешать отбытию «Диксмюда»? Шарль нашел только одно средство: путем диверсии задержать выход парохода. Ему нелегко было на это решиться. Ведь он любил Францию. Он любил флот. Совесть подсказывала ему не совершать этого гнусного поступка. Свои сомнения он поверил тому, кого считал своим другом, — своему земляку, говорившему на его родном эльзасском диалекте, Льеберу.

—- Над чем тут раздумывать? — ответил Льебер. — Другого выхода нет. Что толку в листовках, которые распространяют среди нас? А вот диверсия — это вещь серьезная, мимо нее не пройдешь.

И 18 февраля Шарль бросил горсть наждака в машину «Диксмюда».

В тот же день провокатор Льебер написал свой донос.

 

 

* * *

 

Анри Мартэн стоял перед военным трибуналом и отвечал на вопросы председателя. Его голос звучал так же

 

58

 

уверенно, Как в начале суда, и отец юноши украдкой вытирал слезы гордости.

— Как можно называть преступлением борьбу с правительством, изменившим интересам Франции! — заявил Анри. — Те, кто боролся против Виши, не были предателями.

Шарль внимательно слушал, и слова Анри находили глубокий отклик в его душе, в его совести честного человека. Он слышал крики: «Оправдайте Анри!» — они попрежнему доносились с площади, залитой солнцем свободы, он слышал молодые голоса, которые именем Анри Мартэна провозглашали свою любовь к жизни, к родине, к миру. И Шарль понимал, что это голоса его братьев и сестер, что он, как и Анри, не одинок на свете, что его дело — дело всей молодежи Франции, что ему надо искупить свою вину, чтобы стать достойным этой молодежи.

Допрос Анри окончился. Начался допрос Шарля.

Шарль поднялся, напряженный и решительный. Он чувствовал на себе поощрительный, ласковый взгляд прокурора: ведь от его показаний, зависит исход процесса. Шарль был бледен, как полотно.

— На предварительном следствии я сказал неправду, — глухо произнес он.

В зале воцарилась мертвая тишина. Прокурор Бюргар, как ужаленный, подскочил в своем кресле.

— Я обвинил Анри, чтобы оправдать себя, — продолжал Шарль. — Но сейчас я заявляю, что один виноват в диверсии. Я раскаиваюсь в своем поступке и не хочу, чтобы из-за меня пострадал невинный.

По лицу Шарля струился пот. Но глаза его светились гордостью. Он в упор смотрел на прокурора, который сжал кулаки и воскликнул с гневом:

— Вы заявили как раз обратное на предварительном следствии!

Шарль повторил твердо и решительно:

 

59

 

— Я хотел оправдаться, это верно. Но я не могу допустить, чтобы осудили невинного.

Слова Шарля произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Офицеры, сидевшие за столом трибунала, с изумлением посмотрели друг на друга. Бывший вишист Бурраге не смог скрыть свое разочарование, но прокурор Бюргар не стал настаивать: он понял, что лучше не привлекать внимания к заявлению Шарля, не придавать ему значения.

Бюргар решил в своей обвинительной речи объяснить поведение моряка «давлением извне».

Однако ему лучше, чем кому-либо, было известно, что единственное «давление извне», оказанное на Шарля, исходило от полицейских агентов.

 

КАПИТАН БУРРАГЕ ПЛЮЕТ НА ЗАКОННОСТЬ

 

Обвинение провалилось. После заявления Шарля истинный смысл процесса уже не мог вызывать сомнений. Стало ясно, что его затеяли предатели национальных интересов, те, кто наживается на войне, против целого поколения молодежи, страстно жаждущей мира и счастья Франции. Старшина Анри представлял на этом процессе славных французских юношей и девушек, мужественных, благородных, полных веры в будущее, тех молодых французов, которых спекулянты и темные дельцы реакционного правительства хотели напугать, осудив Анри.

Они были пойманы с поличным, эти гнусные провокаторы и клеветники.

Бюргару не по себе. Он опускает глаза под ясным взглядом Анри. С улицы доносятся крики: «Свободу Анри!», «Оправдайте Анри!», и эти слева, как свежий ветер, врываются в душный зал трибунала.

Усиленные наряды полиции на площади перед зданием суда не могут ничего поделать. Да и все полиции

 

60

 

 

мира не смогли бы помешать честным людям сказать то, что они думают.

К началу заседания стол трибунала был уже завален тысячами телеграмм и петиций, поток которых не прекращался. Каждую минуту секретарь приносил всё новые и новые пачки. Все эти документы выражали волю народа, все они требовали оправдания Анри Мартэна. Народ не удалось обмануть. Народ не ждал разоблачения полицейской провокации в процессе судебного заседания, чтобы составить себе мнение об этом деле. Во все времена народ всегда распознавал своих сыновей, и уж не простым людям, не рабочим же рассказывать сказки о диверсиях! Никто из сознательных рабочих никогда этим не занимался. Токарь у своего станка, железнодорожник на паровозе слишком любят свое дело, чтобы разрушать машины, которые кормят их сегодня и с помощью которых они завтра построят социализм, завоюют счастье своей родины.

«Вы будете судить Анри от имени французского народа, так оправдайте же его, ибо такова воля французского народа», — требовали петиции, подписанные тысячами людей.

Бюргару и офицерам, членам военного трибунала, было известно, что волна многочисленных митингов прокатилась по всему департаменту в дни подготовки процесса. Им было известно также и то, что распространяемые в защиту Анри Мартэна листовки всколыхнули народные массы. Народ Франции напомнил суду о его ответственности.

 

* * *

 

Суд переходит к допросу свидетелей. И вот появляется тот, кого с нетерпением ждали организаторы процесса, тот, кто продался полиции, — Льебер. По законам правосудия, именно он должен был бы сегодня предстать перед судом, поскольку, как он сам заявил на предварительном следствии, он знал о преступных намерениях

 

62

 

Шарля, Но что говорить о «правосудии», когда оно в руках крупных аферистов и полиции!

Льебер, высокий парень с развязными движениями, заметно волнуется. Совесть его нечиста. Разболтанный и пошловатый, он пересыпает свою речь блатными словечками, которые, видимо, коробят прокурора Бюргара, человека с поджатыми тонкими губами и аскетическим лицом. Как все провокаторы, Льебер трусит и старается увильнуть от прямых ответов. Он боится неопровержимых возражений Анри и остерегается адвокатов, которые ловят его на каждом противоречии.

— Я вместе с Шарлем стоял на вахте. Анри тоже там был.

— Он слышал, что вам сказал Шарль?

— Должно быть.

— Как «должно быть»? — восклицает один из адвокатов. — Ведь на следствии вы это утверждали.

Бюргар спешит на помощь растерявшемуся провокатору:

— Действительно, ведь вы тогда заявили: «Шарль в присутствии Анри поставил меня в известность о своем намерении повредить машину на «Диксмюде». Вы подтверждаете это?

— Да, подтверждаю, — говорит Льебер.

— Вот это мы и хотели выяснить.

Льебер сделал свое дело. Окруженный всеобщим презрением, он садится на свое место.

Сейчас в зал трибунала ворвется струя воздуха — будут выступать свидетели защиты. Их устами заговорит многотысячная армия неизвестных защитников Мартэна.

Капитан Бурраге, развалившись в кресле, опустив подбородок на грудь, и прикрыв глаза, делает вид, что дремлет. Но в глубине души он вынужден признать, что мужчины и женщины, так открыто выражающие свою симпатию, свое восхищение и свою благодарность Анри, имеют на это право. Они не отсиживались в Виши, когда гит-

 

63

 

леровцы победоносно маршировали по Елисейским Полям¹.

Первым свидетелем защиты выступает капитан 1-го ранга в запасе Луи де Вильфос. Его изящная фигура, ясный взгляд, еще молодое лицо в ореоле седеющих волос, благородная простота его речи производят заметное впечатление на офицеров трибунала. К тому же все они — младше его по чину.

Вслед за Вильфосом показания дает госпожа Матильда Пери, вдова славного патриота, расстрелянного нацистами. Далее идут господа Миттеран и Лотисье — колониальные представители во французском правительстве. Затем господин Шевире, депутат от департамента Шер. В рядах партизанского соединения департамента Шер, которым он командовал, сражался семнадцатилетний Анри.

Французский университет представлен профессорами Леви и Лион-Каэн.

Выступает свидетель — адмирал Муллек из командного состава запаса, бывший начальник генерального штаба морских сил свободной Франции во время гитлеровской оккупации. В глубоком молчании слушают присутствующие его заявление:

— Высшие интересы страны, голос совести важнее приказов и дисциплины. В июле 1940 года я слышал, как радио из Виши сообщило о том, что я приговорен к смертной казни. Два года спустя в этом самом зале морского трибунала в Тулоне меня приговорили к двадцати годам заключения... А по окончании войны, господа, после освобождения Франции, за те самые дела, за которые в прошлом меня судили, я был произведен в адмиралы. — Адмирал Муллек на мгновение замолкает, пытаясь посмотреть в глаза Бурраге, но тот внимательно изучает потолок: упоминание о Виши ему явно неприятно.

———

¹ На Елисейских Полях в Париже обычно происходят все военные парады.

 

54

 

Адмирал продолжает свою речь:

— ...Колесо истории вертится, господа. Придет день, когда народ Франции создаст правительство, которое будет заботиться о защите страны и ее национальных интересов. И тогда все поймут, что старшина Анри был предвестником этого времени.

Адмирал окончил свои показания и удалился. Его место занимают моряки из экспедиционного корпуса в Индокитае. Они своими глазами видели все те ужасы, о которых Анри писал в листовках. Невзирая на присутствие офицеров, матросы мужественно выражают свою солидарность с тем, кто вел борьбу за прекращение ужасной войны во Вьетнаме. Они говорят от имени полутора тысяч солдат и матросов французского экспедиционного корпуса, осужденных военными трибуналами во Вьетнаме за то, что они восставали против грязной войны... — Но теперь презрительная усмешка искривила губы Бурраге — он уважает лишь тех, кто стоит выше его на социальной лестнице. Когда говорили де Вильфос или адмирал Муллек, его лицо было почтительно-спокойно, но что значат для него показания простых матросов... Потом выступают женщины. Капитан силится выдавить на своем лице насмешливую улыбку. Этим он пытается скрыть свое раздражение. «Чего они суются? — думает он. — Лучше бы штопали носки своим мужьям».

Говорят простые француженки, работницы, жены рабочих. Эти замечательные женщины ценой невероятных усилий воспитали хороших, честных сыновей, которые погибли в Индокитае. Некоторые из выступающих смущены присутствием столь «высокопоставленных лиц». Но в состоянии ли капитан Бурраге понять величие честной, полной тяжелого труда жизни мужественных матерей Франции?

Ему нет дела до горя госпожи Пернье, приехавшей специально из департамента Шер, чтобы рассказать о

 

65

 

том, что ее двадцатитрехлетний сын, погибший в лагере смерти, был товарищем Анри в партизанском отряде.

— Если бы мой мальчик был жив, — едва сдерживая слезы, проговорила эта убитая горем женщина, — я уверена, что и он вместе с Анри требовал бы прекращения этой чудовищной войны.

Многим людям в зале с трудом удается скрыть охватившее их волнение. Но капитана Бурраге не трогают материнские слезы. Напротив, он, должно быть, с сожалением вспоминает о временах Виши, когда военные трибуналы в Тулузе, Лионе и Клермон-Ферране и морской трибунал в Тулоне с легкостью раздавали приговоры на десятки лет каторжных работ, как раздают ломти хлеба на завтрак в колледжах. То были хорошие дни для всяких бурраге.

Показания суду дает еще одна мать, — мать шестерых детей. Один из ее сыновей был убит в Хайфоне. Но тут вдруг Бурраге теряет всю свою выдержку и прерывает речь свидетельницы...

Защитник Анри, парижский адвокат Вьенней, вскакивает с места. Дело, действительно, принимает недопустимый оборот. В военном трибунале только председатель имеет право прерывать выступления, и если член суда хочет задать вопрос, он должен это сделать через посредство председателя. Но Бурраге плевать на законность. Он ведь должен сыграть свою роль в этом процессе. Роль, за которую через несколько недель после вынесения приговора он получит орден из рук министра-социалиста¹.

— Вы полагаете, что ваш сын был убит вьетнамцами? — произнес Бурраге многозначительным тоном. — Утешьтесь, голубушка, он был убит китайцами.

———

¹ Так называемая социалистическая партия во Франции проводит антикоммунистическую антинародную политику.

 

66

 

Продажный Бурраге, видимо, хотел всех уверить, что, китайцы, которые сражались в Хайфоне, были солдатами Мао Цзэ-дуна. Однако Бурраге было прекрасно известно, что в Хайфоне находились солдаты Чан Кай-ши и что они получили от французского командования приказ открыть огонь по французскому кораблю. Французские войска были приведены в боевую готовность, война в Индокитае неизбежно должна была начаться. Оставалось спровоцировать какой-нибудь инцидент, чтобы пожар разгорелся.

Бурраге, игравший роль провокатора в тулонском морском трибунале, не предвидел последствий своего поступка.

Председатель Эспенон казался озадаченным, а прокурор Бюргар был просто обескуражен, так как адвокат Вьенней потребовал, чтобы факт о противозаконном поступке Бурраге был занесен в протокол.

 

ПРАВИТЕЛЬСТВО ТРЕБУЕТ ОСУЖДЕНИЯ СТАРШИНЫ

АНРИ МАРТЭНА

 

Второе заседание процесса, начавшееся с обвинительной речи прокурора Бюргара, происходило 18 октября. В этот день, как и накануне, побережье было залито ослепительным солнечным светом. Американские матросы, гуляя по городу, с удивлением глядели на группы юношей и девушек, собравшихся на улицах, прилегающих к зданию морского трибунала; площадь перед трибуналом была попрежнему оцеплена, а толпа, теснимая полицией, громко скандировала: «Оправдайте Анри!», «Освободите Анри!»

— Что здесь происходит? — спросил американский матрос у стоявшего рядом корреспондента одной из парижских вечерних газет.

— Морской трибунал судит одного молодого францу-

 

67

 

за за то, что он не хочет участвовать в войне, которую ведут для своей наживы те, кто послал вас сюда оккупировать Францию.

Янки с недоумением переглянулись. Один из них почесал затылок, повернулся и, пожав плечами, пошел прочь. За ним ушли и остальные. И ни одному из этих молодых американцев не пришла в голову мысль о том, что старшина Анри, грозным обвинителем стоящий сейчас перед трибуналом, выступает в защиту всей молодежи мира, а следовательно, и в их защиту.

Прокурор Бюргар требует сурового наказания. Его голос резок и сух. Ни одной человеческой, теплой нотки. Его глубоко посаженные глаза горят лихорадочным блеском.

Прокурор Бюргар требует жестокого приговора. Так было решено еще задолго до начала процесса. Поэтому прокурор оставляет без внимания тот факт, что основное обвинение в диверсии было опровергнуто в ходе первого заседания трибунала и что, по существующим законам, распространение листовок не может быть расценено как преступление.

Господину Бюргару дан приказ, и он выполняет его со всем рвением исправного служаки. Это его обязанность, гнусная обязанность, щедро оплачиваемая государством, чьи замыслы раскрыла газета «Комба», написавшая: «Несмотря ни на что, нужно требовать сурового приговора. Дело старшины Анри должно послужить примером...»

В дни парламентских дебатов, вызванных военными поражениями в Индокитае, правительство было крайне заинтересовано в том, чтобы старшина Анри, организатор борьбы против войны, был осужден, так как эта борьба явилась яркой демонстрацией верности солдат и матросов интересам французского народа.

«Я требую сурового наказания, то есть тюремного заключения. Любое проявление слабости с вашей сторо-

 

68

 

ны не пройдет бесследно. Суровый приговор, господа судьи, будет иметь первостепенное значение, а ваша снисходительность приведет к последствиям, губительность которых нельзя переоценить».

В гробовом молчании зал слушает речь прокурора Бюргара. Сегодня он «поработал» на совесть. Украдкой вытащив платок, он вытирает мокрый от пота лоб.

 

* * *

 

Теперь слово имеют адвокаты. Их речи полны страсти, убежденности, силы. И дело здесь не только в одном таланте: чувство справедливости, а не холодный, жестокий, лицемерный «государственный» интерес руководит выступающими адвокатами. Адвокаты господа Скарбонши и Вьенней, защищая героя, говорят от имени французского народа, солидарного с Анри Мартэном.

— Необходимо, — указал господин Скарбонши в начале своей речи, — рассматривать дело Анри Мартэна с учетом политической обстановки. Нельзя забыть, что война в Индокитае является грубым нарушением конституции. Этой войне старшина Анри громко сказал «нет», а вы хотите упрятать его за это в тюрьму. Не забывайте, что он окружен любовью всего народа.

Адвокат с негодованием отвергает обвинение Анри в диверсии, обвинение, которое прокурор Бюргар не пожелал отвести, несмотря на очевидность фактов. Ведь одного распространения листовок оказалось мало, поэтому-то и придумали историю с диверсией, стараясь любой ценой очернить старшину Анри.

Во второй половине дня жара и духота в зале заседаний стали невыносимы. Пот градом катился по лицам стоявших в карауле морских жандармов. Журналисты поспешно записывали речь адвоката, готовя отчеты о процессе.

И хотя зал был битком набит, стояла такая тишина, что было слышно поскрипывание перьев. Многие с глубо-

 

69

 

ким волнением смотрели на отца Анри, который продолжал стоять в первом ряду зала. Слезы гордости за сына набегали ему на глаза, катились по лицу и исчезали в усах.

Слово берет господин Вьенней, парижский адвокат. Его устами говорит весь французский народ. Страстно и вместе с тем строго логично он разбирает патриотический поступок старшины. Теперь уже доказано, что Анри не виновен в диверсии; доказано, что это обвинение — гнусная клевета. Остается только обвинение в деморализации армии, как прокурор называет распространение листовок во флоте. О патриотах, которые в годы войны распространяли антигитлеровские листовки, вишистские предатели тоже говорили, что они «деморализуют нацию».

— Вы обвиняете Анри Мартэна, господин прокурор,— воскликнул Вьенней, — в попытке деморализовать армию! Но не считаете ли вы, господа судьи, что армию деморализуют скорее спекуляции, скандальные аферы, зверства, творимые в Индокитае? Не полагаете ли вы, что урон моральному состоянию армии наносит другое обстоятельство? Ведь все солдаты знают, что кровь, пролитая их товарищами, превращается для некоторых людей в барыши, получаемые от подъема биржевых акций.

И господин Вьенней зачитывает выдержки из газет, которые подтверждают его заявление.

— Послушайте, господа, — говорит он. — Четвертого октября 1950 года «Журналь д'Экстрем Ориан» писала: «Присутствие наших солдат в Индокитае влияет на финансовые и торговые сделки в Париже». Пятнадцатого октября «Ля Ви Бурсьер» сообщала: «Акции индокитайских плантаций значительно упали в связи с неблагоприятным развитием военных действий, но начиная с четверга они вновь начали подниматься».

Знаменитый адвокат на минуту замолкает. Он проверяет, какое впечатление произвели на членов трибунала его цитаты. Потом продолжает с новой силой:

 

70

 

— Вы обвиняете Анри Мартэна в том, что он разоблачил эти факты? А я думаю, что, разоблачая их, он исполнял свой долг. Вы не имеете права его осудить.

Опять краткая пауза адвоката, в упор смотрящего на судей. Некоторые из них явно взволнованы цитатами. У притаившегося в глубоком кресле Бурраге, все еще заслоняющего лицо рукой от фотографов, такой вид, точно он хочет спрятаться за столом трибунала. Он ждет с нетерпением конца речи защитника и перебирает в уме доводы, которыми «угостит» членов трибунала, когда они удалятся на совещание. Бурраге знает, что правительство уже с утра связалось с канцелярией трибунала по прямому проводу. В Париже с нетерпением ждут вынесения приговора. Министры рассчитывают на Бурраге.

Господин Вьенней заканчивает свою речь:

— Господа судьи, свой приговор вы будете выносить от имени французского народа. Он уже выразил свою волю. Ничто так не опасно для нации, как разрыв между народом и его правосудием. Сегодня, господин прокурор, вы требуете заключения Анри Мартэна в тюрьму. Уверены ли вы, что завтра вам не придется краснеть за приговор, которого вы добиваетесь? Уверены ли вы в том, что завтра не окажется истиной то, что вы сегодня считаете заблуждением? Если вы не хотите ошибиться, прислушайтесь к голосу народа — народ никогда не ошибается. А народ требует оправдания старшины Мартэна.

 

ДВА ОФИЦЕРА ФЛОТА ГОЛОСУЮТ ПРОТИВ ВОЙНЫ ВО ВЬЕТНАМЕ

 

В 4 часа дня 18 октября трибунал удалился на совещание. В 6 часов 15 минут судьи вернулись в зал заседаний. Более двух часов подряд бывший вишист Бурраге, который, пренебрегая процедурой судопроизводства, прерывал свидетеля, повторял слова прокурора: «Ваша

 

71

 

снисходительность, господа, приведет к губительным последствиям», изо всех сил стараясь повлиять на решение членов трибунала.

Ведь ему было приказано добиться осуждения старшины Анри, и телефонные звонки из Парижа все время напоминали ему об этом приказе.

Анри и Шарль ожидали решения суда в маленькой комнате, куда их перевели из зала заседаний. Конвойные жандармы сочувственно относилась к заключенным. Это были простые парни, настоящие патриоты, уважающие честных и мужественных людей. Они уже вполне разобрались в деле двух моряков и удивлялись, что совещание трибунала так затянулось.

— Не волнуйтесь, — сказал один из них отцу Анри, — вашего сына оправдают.

Старику разрешили свидание с сыном. Вместе с отцом сюда пришли сестра и невеста старшины; невеста, прильнув к Анри, крепко сжимала его руку.

Анри улыбался. Он был спокоен и полон веры в будущее.

— Вы слышите? — сказал он девушкам.

Из зала доносился гул толпы, которая в волнении ждала объявления приговора, а с улицы попрежнему слышались возгласы: «Оправдайте Анри, оправдайте!» Вот уже двое суток без устали молодые французы, братья и сестры Анри, выражали свою волю, волю всей прекрасной французской молодежи, волю трудового народа Франции, который, как только что сказал адвокат Вьенней, никогда не ошибается.

Шарль прислонился к стене. Тень грусти пробегает по его лицу; глядя на невесту Анри, он думает о своей возлюбленной. Его сердце сжимается. Девушка поверила в гнусную клевету, которой окружили его имя. Она поверила нелепым россказням продажных журналистов, которые с подробностями смаковали картину гибели «Дик-

 

72

 

смюда» в водах Средиземного моря, картину гибели тысячи двухсот моряков экипажа авианосца. Поверила и отвернулась от Шарля.

 

* * *

 

Два часа пятнадцать минут длилось совещание, но Бурраге, несмотря на свое бешеное упорство и ненависть к Мартэну, несмотря на непрерывную телефонную связь с Парижем, не смог добиться полного успеха. Члены военно-морского трибунала должны были ответить на три вопроса. Третий вопрос гласил: «Виновен ли Анри в соучастии в диверсии?» На этот вопрос офицеры ответили отрицательно, несмотря на телефонные звонки и происки всех и всяческих бурраге. Поступая таким образом, члены трибунала показали, что они восстают против темных махинаций правительства и его шпиков.

Второй вопрос формулировался так: «Виновен ли Анри в попытке деморализовать армию?» Результат опросу судей также не мог полностью удовлетворить правительство. Из семи человек двое ответили «нет». Еще один голос — и Анри был бы оправдан.

Один-единственный голос — и народ Франции, его моряки, не желающие воевать во Вьетнаме, одержали бы верх над продажным правительством. Два офицера голосовали за оправдание Анри, несмотря на давление и угрозы.

Два морских офицера услышали голос французского народа, и их совесть восстала против правительства и войны во Вьетнаме. Они поняли, что означают крики: «Освободите Анри!», «Оправдайте Анри!», которые раздавались во время процесса вокруг здания трибунала. Они поняли патриотический смысл сотен и сотен петиций, лежащих на столе перед председателем трибунала.

Первый вопрос, на который должны были ответить судьи, гласил: «Виновен ли старшина Шарль в попытке совершить диверсию?» Ответом на этот вопрос было единодушное «да» всех членов трибунала.

 

73

 

Оба моряка были приговорены к пяти годам тюремного заключения и разжалованы в рядовые.

 

* * *

 

По обычаю морских и военных трибуналов, приговор должен быть оглашен в отсутствие обвиняемых, которые узнают о мере наказания или об оправдании только несколько минут спустя.

Чтение приговора, извещавшего о тяжелом наказании двух моряков, было встречено людьми, наполнявшими зал, с удивлением, которое переросло в возмущение.

Пять лет тюрьмы старшине Анри только за то, что он распространял листовки! Для любого честного человека это было непостижимо. Женщины плакали, мужчины сжимали кулаки. Жандармы, надеявшиеся, как и все, на оправдание Анри, растерялись, боясь показать свое возмущение. Отец Анри, несмотря на свое мужество, побледнел. С болью думал он о своей жене, которая в Розьере ждала скорого возвращения любимого сына. Сестра Анри и его невеста не могли сдержать слезы.

Весть о приговоре молниеносно облетела весь город. Возмущенные толпы народа собирались на улицах вокруг здания трибунала.

Арестованные узнали о приговоре в маленькой комнате, где Анри и Шарль находились в то время, когда суд удалился на совещание. Отец, сестра и невеста старшины получили еще одно короткое свидание. Невеста бросилась в объятия Анри и заплакала, прижавшись к его плечу. Анри взглянул на отца и с улыбкой сказал: — Если и после этого наши люди не поймут, что правительство установило в стране полицейский режим... Таков Анри. Его приговорили к пяти годам тюрьмы — жестокое и несправедливое наказание, — а он думает о народе, о простых людях Франции, которые теперь должны еще яснее понять всю меру подлости продажных политиканов, управляющих страной.

 

74

 

Отцу Анри понятны чувства сына. Отвернувшись, он пытается побороть свое волнение. Старик Мартэн горд поведением Анри. Но вот взгляд старика останавливается на Шарле. Бедный эльзасец, жертва полицейской провокации, одиноко стоит в стороне. Никто не пришел сказать ему слово утешения и поддержки. Отец Анри подходит к Шарлю и протягивает ему руку. Слезы благодарности затуманили глаза моряка:

— Я горд тем, что осужден вместе с таким человеком, как ваш сын...

Старик Мартэн и Шарль обменялись долгим и крепким рукопожатием.

 

РЕШЕНИЕ СУДА ОТМЕНЯЕТСЯ

 

«Освободите Анри!» Этот возглас, который раздавался в дни процесса на улицах, выражая волю всей молодежи Франции, не умолк и после вынесения приговора. Напротив, в Тулоне он зазвучал еще громче, распространяясь, как пожар в ветреный день, и охватил всю Францию.

«Освободите Анри!» — эти слова можно было услышать у крестьян в Восточных Пиренеях, у докеров Шербурга, в шахтерских поселках Ошеля или Мари-де-Мин — везде, где бьется сердце Франции. На стенах заводов и домов даже в самых отдаленных деревнях был» расклеены плакаты, требовавшие освобождения славного патриота. Весь французский народ выступил против чудовищного тулонского приговора, против всех вишистских бурраге, против правительства национальной измены.

Возникли тысячи комитетов в защиту Анри Мартэна.

В городке Сейн-сюр-Мер, близ Тулона, было создано пятнадцать комитетов, в деревне Дравейе (департамент Сены и Уазы) и в городах Марселе, Периге, Авиньоне — везде возникало движение протеста против осуждения

 

75

 

Мартэна. В парижском пригороде Сент-Уане рабочие электростанции объявили двенадцатичасовую забастовку.

Миллионы французов узнали теперь имя Анри Мартэна, бывшего партизана, верного всегда, где бы он ни находился, даже в тюрьме, своему девизу: «Сражаться до победного копна за справедливость и свободу», того Анри, чья вера в будущее так же глубока, как и его любовь к народу.

2 ноября, через две недели после осуждения, он написал отцу:

«Правительство надеется, что народ испугается, но мы все, заключенные в тюрьме борцы за мир, уверены в обратном...» И через несколько строк Анри продолжает: «Наши правители рассчитывают на трусость и смирение, а мы — на мужество. И правы мы. Пусть борьба и трудна и жестока — победа от этого станет еще более прекрасной. Борьба нас не обессилит, нет, она лишь укрепляет нас в наших убеждениях».

Анри писал это две недели спустя после приговора, но он уже около восьми месяцев томится в заключении. Он сидит один в камере морской тюрьмы. Он никого не видит даже во время своей прогулки в огороженной части тюремного двора. Надзиратель следует в двух шагах от него, не говоря ни слова. Только иногда, возвращаясь в свою камеру, Анри слышит грубый окрик: «Лицом к стене!», эхом разносящийся по пустым коридорам. Он поворачивается и стоит неподвижно, почти вплотную к стене. Это значит, что мимо ведут другого заключенного. Стук деревянных башмаков по цементному полу удаляется, и Анри продолжает свой молчаливый путь в камеру. Тяжелая дверь закрывается за ним. Он снова один — один в камере, но совесть его чиста. Он один, но его не покидает уверенность в победе сил мира над силами войны.

Анри растянулся на жесткой, служащей ему постелью

 

76

 

деревянной скамье, которую он еженедельно должен выскабливать куском кирпича.

Он похудел, и ему кажется, что кости прорывают кожу, когда он ложится на бок. Но ему незнакомо отчаяние, он слышит мощный голос французского народа, который борется за его освобождение.

«Что может быть ценнее мира? — писал он 19 апреля родным. — Какой для нас смысл в войне? Разве вьетнамцы стремятся занять Париж и обратить нас в буддизм? Нет! Они требуют только независимости. И этого добивается не горсточка авантюристов, которых давным-давно население Вьетнама выдало бы нашим солдатам. Нет! Этого добивается весь народ». Анри заключает письмо словами: «Я готов умереть за Францию, но не согласен умирать за Индокитайский банк¹. Вьетнамские рабочие — наши братья».

Верный своему прошлому, Анри вспоминает также о всех тех, кто раньше его стал жертвой врагов свободы, о своих товарищах по маки, которых истязали в гестаповских застенках, о тех, кто пел во время пыток в тюрьме или в аду гитлеровских лагерей. Он писал: «Я прочел поэму турецкого поэта. После тринадцати лет тюрьмы он находит силы чувствовать себя счастливым. Будь таким же стойким, Анри! Что ж, попытаемся... Нельзя дать себя сломить. Хикмет — этому великий пример».

В своей камере бледный, похудевший Анри улыбается будущему. «Нельзя дать себя сломить...» Надежда никогда не покидает того, кто борется за правое дело.

 

* * *

 

Приговор отменен. Алло, алло! Да, приговор отменен. Во всех отделах редакции «Юманите» звонят телефоны. Новость молниеносно облетела всю Францию. Это прои-

———

¹ Индокитайский банк находится под контролем группы крупнейших французских капиталистов, которые стремятся удержать а своих руках все отрасли народного хозяйства Индокитая

 

77

 

зошло 19 мая. На следующий день газета «Юманите-ди-манш»¹ на первой странице под крупным заголовком сообщила это радостное известие. Миллионы мужчин и женщин, которые вот уже много недель, объединившись в комитеты защиты Мартэна, расклеивали плакаты и распространяли листовки и брошюры, чтобы всем рассказать о старшине Анри, — все они сегодня торжествуют победу. В деревне Розьер люди, как в праздник, ходят из дома в дом. Маленький домик родителей Анри полон народа. Мать плачет от радости и спрашивает своего мужа:

— Значит, наш Анри скоро вернется?

— Конечно, он скоро вернется!

Так же как и его сын, старик верит в силу народа и понимает, что только народная борьба может привести к освобождению Анри. Отмена решения тулонского трибунала — это лишь этап на пути к победе, к великой победе сил мира, которые крепнут во всей стране.

Рядом с плакатами, требующими освобождения Анри, по всей Франции расклеены еще другие плакаты — плакаты, провозглашающие правду, плакаты великой партии трудящихся, партии Мира — коммунистической партии Франции. И те же люди, в чьих сердцах живет любовь к Анри Мартэну, преисполнены любви и благодарности к Морису Торезу. На ярко-синем фоне плаката выделяется лицо Мориса, доброе, умное, с широким, открытым лбом. И его сильная рука, рука шахтера, рубившего уголь, указывает путь в будущее: «Вперед, к будущему, вместе с коммунистической партией Франции!»

Отмена решения тулонского трибунала является знамением времени, залогом победы. Да это еще в самый разгар избирательной кампании, когда весь народ, жаждущий мира, сплотился вокруг коммунистической партии, партии Мориса Тореза.

———

¹ «Юманите-диманш» — воскресный номер коммунистической газеты «Юманите».

 

78

 

Чтобы отменить решение трибунала, кассационный суд воспользовался предлогом «нарушения процедуры». Под «нарушением процедуры» имелось в виду незаконное вмешательство вишиста Бурраге в ход показаний свидетелей. Дело Анри Мартэна будет слушаться заново, на этот раз в Бресте. Но настоящая причина отмены решения тулонского трибунала, конечно, не в этом формальном моменте, а в народной борьбе, в том, что голос народа донесся до кассационного суда, голос народа, который, как говорил на процессе в Тулоне адвокат Вьенней, никогда не ошибается.

Да, французский народ скоро сумеет вырвать из тюрьмы старшину Анри Мартэна. Он вернет Анри матери, отцу, семье. Он вернет его также свободе, за которую Анри всегда сражался, храня верность завету своего двадцатичетырехлетнего капитана Даньэля, павшего в боях за освобождение Франции от оккупантов.

 

Изд: Поль Тийяр «Моряк свободы», Сталинград, «Сталинградское книжное издательство», 1954.

Пер: с французского Л. Лунгиной и И. Шкунаевой.