Жан Жорес - Идея мира и солидарность пролетариата

Жан Жорес.

Идея мира

солидарность пролетариата.

———

ПРЕДИСЛОВИЕ

В начале июля этого года в берлинских газетах появилось сообщение, что знаменитый вождь французских социалистов Жан Жорес приезжает в Берлин и 9 июля н. с. произнесет речь перед собранием немецких рабочих. Темой речи должен был служить вопрос о сохранении мира в виду обострившихся незадолго перед тем отношений между Францией и Германией по поводу Марокко. Как известно, благодаря соглашению с Англией, Франция получила преимущественное влияние в Марокко, предоставив взамен того Англии свободу действий в Египте. Англо-французское соглашение не вызвало протестов, но в начале этого года германская дипломатия взглянула на дело иначе. Император Вильгельм II во время своей весенней поездки по Средиземному морю лично посетил Танжер (в Марокко) и там заявил, что считает Мароккского султана независимым государем, а его страну одинаково открытой для всех наций. Несомненно, что такой оборот дела не мог способствовать улучшению отношений между Францией и Германией, а, благодаря неосторожному и вызываю-

ющему поведению прежнего французского министра иностранных дел Делькассе положение очень обострилось. Правда, французское правительство остановилось во-время, министр-президент Рувье согласился на отставку Делькассе и взял сам портфель министерства иностранных дел. Новому министру удалось устранить натянутое положение, и теперь Мароккский вопрос будет разрешаться на международной конференции. Необдуманное поведение дипломатии, едва не вовлекшее совершенно неожиданно Францию в войну с Германией, и подало повод Жоресу выступить. Жорес уже давно известен, как горячий сторонник мира, и его пропаганде идея мира обязана многими своими успехами. В то время, когда еще живы были раны, нанесенные Франции роковой войной с Германией в 1870 — 1871, когда вся Франция жила еще мыслью о реванше и надеждой вернуть Эльзас-Лотарингию, Жорес осмелился, имея против себя почти всех депутатов, публично выступить в палате с речью, в которой заявил о необходимости примириться с потерей провинций, забыть о реванше и заботиться о сохранении прочного мира с Германией. Жорес вызвал тогда сильное негодование против себя, но он не смутился этим. Неустанно пропагандировал он идею мира, и теперь французское общественное мнение настроено значительно более миролюбиво. В теперешнем Мароккском конфликте Жорес решился сделать новый шаг вперед. Область международных сношений является до сих пор наиболее скрытой от взоров общества; в то время, как народ в лице своих представителей может контролировать и влиять на ход государственных дел внутри страны, дипломатиче-

ские сношения остаются по большей части покрыты глубокой тайной, дипломаты являются чиновниками наиболее самостоятельными в своих действиях даже в самых свободных странах. И вот Жорес решил, что наступило время, когда народ должен сам вмешиваться и в эту область, что и здесь он должен высказать свое мнение. Берлинское собрание должно было быть первой международной демонстрацией в пользу этой идеи. Жорес хотел открыто заявить, что французский и немецкий народ не позволят без протеста вовлечь себя в братоубийственную войну. Однако собрание не состоялось: за три дня до назначенного срока в газетах появилось сообщение, что имперский канцлер, князь Бюлов, циркуляром на имя германского посла в Париже, князя Радолина, запретил Жоресу открыто выступить в Берлине. Вот текст письма князя Бюлова: *)

„Печать сообщила о назначенном на 9 июля выступлении г. Жоресса в социал-демократическом собрании в Берлине. Лично против г. Жореса я ничего не имею; я ценю его, как оратора; я уважаю его воззрения в вопросах внешней политики и нередко согласен с ними; я рад, что он неоднократно выступал защитником дружественных отношений между Германией и Францией.

„В данном случае, однако, речь идет не о степени личного уважения к г. Жоресу, а о той политической роли, которая ему предоставляется. Руководящий орган германской социал-демократии «Vorwärts» (Вперед) сообщил, что предложенное собрание должно явиться началом непосредственного влияния

—————

*) Перевод цитируем из «Нашей Жизни».

социал-демократии на внешнюю политику, и что классовая борьба должна быть пропагандирована на интернациональной основе. Подстрекательное намерение германских организаторов собрания выражается еще яснее в органе так называемого научного социализма, в «Die Neue Gesellschaft» (Новое общество): здесь написано между прочим нижеследующее: «Франко-русский союз подорван; теперь историческая задача германской социал-демократии заключается в том, чтобы дать французской республике то, чего она напрасно ждала: именно, защиту от провокаций и чрезмерного хвастовства силою со стороны империалистической германской политики».

Изложенное выше указывает, в каком направлении должна вестись проектированная манифестация. Германская социал-демократия использовала бы пребывание г. Жореса исключительно в тех видах, чтобы, прикрываясь его личностью, пропагандировать свои враждебные государству стремления, направленные против национальных интересов. Императорское правительство не может не воспользоваться имеющимися в его распоряжении средствами для воспрепятствования этому плану. В противном случае оно содействовало бы усилению заносчивости той партии, которая хочет ниспровергнуть конституционно установленный в Германии порядок вещей.

Правительство французской республики всегда оставляло за собою право воспрещать произнесение речей иностранным ораторам, когда только оно считало это нужным или удобным. В свое время оно воспрепятствовало депутатам германского рейхстага, Бебелю и Бюбу, держать речи на французской

территории по поводу их политической деятельности в Германии. В прошлом году оно не позволило выступить с речью в Люневилле депутату германского рейхстага Дельсору. В обоих случаях французские народные представители одобрили поступки правительства. В частности же, что касается случая с аббатом Дельсором, то, если мне память не изменяет, французские социалисты, кажется, не нашли предосудительным образ действий своего правительства.

„Хотя от такта г. Жореса и можно ожидать, что он с своей стороны употребил бы все усилия к избежанию всего, могущего доставить неприятности германскому или французскому правительству, но, к сожалению, нельзя ожидать того же от германских организаторов собрания. Г. Жорес сам имел возможность убедиться около года тому назад в Амстердаме, как далеко германская социал-демократия отстала в своем чисто-отрицательном доктринерском и ретроградном поведении от более практического и патриотического направления своих французских единомышленников. При этих условиях и дело франко-германского соглашения ничего не выиграет от того направления, которое, вероятно, примет предполагаемое собрание.

„Поэтому я считаю целесообразным, чтобы публичное выступление г. Жореса в Берлине не состоялось.

„Прошу ваше сиятельство пригласить (ersuchen) г. Жореса, путем, какой вы сочтете соответствующим, отказаться от путешествия в Берлин.

Подписано: Бюлов".

Письмо князя Бюлова произвело громадную сенсацию. Жорес от поездки отказался, но в день, назначенный для собрания, речь его появилась в центральном органе немецкой социал-демократической партии «Vorwärts’е» (написанная самим Жоресом на немецком языке) и органе Жореса «Humanité» (Человечество). Как справедливо замечает «Vorwärts», «мысли Жореса, которые должны были быть изложены пред несколькими тысячами слушателей, теперь делаются доступными всему рабочему классу». Действительно, в воскресенье 9-го июля нельзя было достать номера «Vorwärts» в Берлине. На другой день вышло второе издание. Кроме того, немецкая социал-демократическая партия устроила в тот же день митинг протеста, на котором говорили депутаты рейхстага Фишер и Эдуард Бернштейн. На митинге было более 5000 человек. По тому же поводу говорил вождь немецких социал-демократов Бебель в Швейцарии. Наконец, национальный совет независимой английской рабочей партии (Independent labour party) пригласил Жореса и Бебеля выступить в Англии на открытом собрании в пользу той же идеи. Не говоря уже о социалистических органах, самые консервативные газеты осуждали поступок имперского канцлера. Общественное мнение всей Европы тоже не стало на сторону князя Бюлова. Можно сказать, что поступок князя Бюлова только помог пропаганде идеи Жореса, как справедливо указывает известный французский государственный деятель сенатор Клемансо в «Aurore» (Заря): «Не знаю, что сказал бы Жорес в Берлине, но сомневаюсь, чтобы дело, защищаемое имперским канцлером, пострадало больше от речи Жореса, чем от его вынужден-

ного молчания. Можно ли представить себе большую глупость, чем мешать человеку говорить перед тремя тысячами, когда на другой же день путем печати он в состоянии обратиться к миллионам».

Мы даем речь Жореса в русском переводе.

М. Левин.

—————

Товарищи! С чувством глубокого удовлетворения я явился к вам от имени социалистической фракции французского парламента, чтобы засвидетельствовать пред вами и вместе с вами тесное единение и связь французского и немецкого пролетариата; я хочу во всеуслышание заявить о воодушевляющем их обоих непоколебимом желании сохранить мир, более того, не допустить нарушения его, путем организации и освобождения всего рабочего класса.

Глубокое удовлетворение доставляет мне возможность констатировать улучшение отношений между Францией и Германией и тот факт, что Мароккский конфликт находится на пути к разрешению. Как сильно он угрожал миру, как близка была для обеих наций опасность быть направленными друг на друга, — этого сейчас нельзя еще сказать с достаточной определенностью. Среди многих прекрасных качеств дипломатии находится и то, что никогда нельзя с уверенностью сказать, не грозит ли она навлечь на народ опасность войны там, где влияние ее должно было бы быть умиротворяющим. Германский имперский канцлер сообщил одной из влиятельных французских газет о своей радости по поводу того, что удалось, наконец, выйти из положения, которое он назвал «натянутым и угрожа-

ющим". Это многозначительные слова. Правда, было высказано скептическое мнение, будто весь конфликт был раздут обоими правительствами, и оба народа отнеслись к нему слишком серьезно. Дипломаты той и другой стороны как бы испытывали друг друга; импонирующим поведением и властными уверенными взглядами они как бы старались выедать намерения противника. Я не знаю, принадлежала ли такой игре, такой погоне за внешними эффектами значительная роль в этом конфликте. Но я не сомневаюсь в том, что подобная игра грозила бы опасностями. Если два машиниста пускают свои поезда друг на друга по одному и тому же пути и если притом ничего больше неизвестно об их намерениях, то недостаточно одного уверения, что оба хотят лишь испытать крепость своих нервов: никто не может предвидеть, чем кончится дело. Может случиться, что один из машинистов потеряет при этом самообладание. Может также случиться, что увлеченные игрой, они с такой силой пустят свои поезда друг на друга, что затормозить их вовремя будет уже не в их власти — и столкновение станет неизбежным. Если же все это делается из одного желания пошутить, то несомненно, что другие шутки пришлись бы пассажирам более по вкусу.

В данном случае столкновение, к счастью, могло быть предотвращено. Оба машиниста даже осыпают друг друга изъявлениями утонченной вежливости. Более того, локомотивы, украшенные цветочными гирляндами, будут вскоре прицеплены к чрезвычайно длинному поезду интернациональной конференции; так, конечно, лучше. Но грозное возбуждение, поднявшееся среди самого безмятежного

мира и спокойствия, напомнить народам и пролетариату, каким хрупким и ненадежным благом является мир в современном обществе, при современных правительствах. Это напомнит рабочему классу всей Европы, всего мира о том, что он должен стремиться к международному объединению и обязан быть всегда на стороже. Когда говорят «международный пролетариат», — то это не должно быть только громкими словами, одним пустым звуком. Международный пролетариат не должен быть непостоянной и слабой силой, которая проявляет свое действие только через продолжительные промежутки времени на конгрессах или в циркулярах международного социалистического бюро; он должен стать источником влиятельной, хорошо осведомленной, бдительной политической силы, которая была бы всегда в состоянии заранее контролировать все события, наблюдать за возникновением конфликтов, дальнейшее развитие которых могло бы привести к войне.

Будьте уверены, что эти мои слова — не громкие социалистические фразы. Мы собрались здесь не для того, чтобы обманывать друг друга призрачными мечтаниями. Всем нам здесь хорошо известно, что капиталистическое общество таит в себе разрушительные начала вражды, страшной анархии и ожесточенного антагонизма, в победе над которыми пролетариат всего мира не может еще быть уверенным при той недостаточной организованности и недостаточно сильном политическом влиянии, которых он успел до сих пор достичь. Экономическая конкуренция народов и отдельных личностей, страсть к приобретению и настоятельная потребность какой угодно ценою, хотя бы и с по-

мощью пушечных ядер, открывать все новые и новые источники сбыта для капиталистического производства, задыхающегося в собственных рамках — все это создает для современного человечества атмосферу постоянной возможности войны. Война является только видимой вспышкой того пламени, которое уже почти достигает земной поверхности, той тяжелой хронической лихорадки, которая беспрестанно подтачивает общественную жизнь людей. Капиталистическое производство нуждается в иноземном подневольном потребителе, потому что вся эта система парализует свободное потребление у себя дома, удерживая значительную часть созданных рабочими продуктов. Все это давно нам известно. Но нам известно также, что рабочий класс недостаточно еще силен и сознателен, чтобы отразить эти враждебные силы и сделать их безвредными.

Рабочий класс иногда дает себя обмануть иллюзией национального величия; иногда он позволяет подкупить себя незначительной до смешного долей участия в капиталистической и колониальной добыче; тогда он оказывает проявлениям насилия только слабое сопротивление. Бывает и так, что правящие классы умеют до такой степени затемнить истинный характер конфликта, являющегося следствием экономических противоречий, что пролетариат не в состоянии более узнать его истинные причины. Но даже и тогда, когда рабочий класс выступает вполне сознательно и не пользуется еще достаточным влиянием в механизме политического управления, его сопротивление парализуется теми ненадежными и неорганизованными элементами, которые выдвигаются капитализмом в критические

минуты. Помимо того, социалистические рабочие различных наций живут слишком далеко друг от друга; у них нет непосредственной связи между собою; они мало знают друг о друге и не умеют в достаточной степени оценить всю пользу международной совместной работы, которая одна только ведет к цели. Так как им недостает уверенности в том, что и по ту сторону границы они найдут товарищей — союзников, то они безропотно покоряются своей печальной участи. Так дело обстоит теперь. Не со всякой бурей может покончить протест рабочего класса. Правда, потрясающе-грозно раздается клич пролетариата к тем народам, которые живут среди вечного бряцания оружия. Но в этом призыве не звучит еще все то, что возвещено было Шиллеровским колоколом. Мы различаем уже слова: „Vivos voco, mortuos plango" (я призываю живых и оплакиваю мертвых), но не слышим еще прекрасного „Fulgura frango". (Я разбиваю молнии) *). Нам предстоит еще довести до конца громадное дело воспитания и организации рабочего класса.

Но при всем том у нас есть надежда, есть возможность действовать. Прочь слепой оптимизм, прочь пессимизм, парализующий волю. Первые шаги организации рабочих и международной социал-демократии уже сделаны. Существуют уже зачатки международного самосознания народов. Уже и теперь при твердом желании мы можем бороться против рокового призрака войны, семена которой таит в

—————

*) Эпиграф к знаменитому стихотворению Шиллера «Песнь о колоколе»; эта надпись была на большом колоколе в Шаффгаузене.

Пр. пер.

себе капиталистическое общество. О первых английских законах, ограничивавших продолжительность рабочего времени, Маркс сказал, что они явились первой сознательной реакцией рабочего класса на эксплуатацию капитала. Война, как и непосредственная эксплуатация рабочего класса — является одним из проявлений капитализма, и задача пролетариата заключается в том, чтобы целесообразно и систематически вести борьбу против войны, подобно тому, как он начал вести уже систематическую успешную борьбу против эксплуатации рабочей силы. Как нет несокрушимого железного закона заработной платы, который не поддался бы влиянию пролетариата, как нет незыблемой, неподдающейся регулированию продолжительности рабочего дня, — так нет и незыблемого закона борьбы, которого пролетариат не мог бы изменить.

Современное общество является смешанным, двусмысленным. Насущная потребность в нем уже исчезла. Пролетариат еще не настолько силен, чтобы обеспечить мир, но и не так бессилен, чтобы война являлась неизбежной необходимостью. При таком неопределенном положении вещей, при таком неустойчивом соотношении сил человеческая воля в состоянии сделать чрезвычайно много. Эта неизвестность относительно истинного положения вещей страшна не только для нас, социал-демократов, — она страшна и для тех, кто с безумной отвагой осмеливается вовлекать народ в войну, все политические и социальные последствия которой никто не в состоянии учесть заранее! Следовательно, уже теперь мы можем до известной степени влиять на ход событий, и так как никто не в состоянии определить заранее будущие результаты нашего вы-

ступления, то мы должны употребить на это дело все свои силы, — как если бы у нас была полная уверенность в успехе.

Необходимо рассеять всякие сомнения насчет наших истинных намерений. В наше время в современной Европе дело справедливости и освобождения никоим образом не может быть осуществлено путем войны. Ни в каком случае нельзя этим путем разрешать вопросы о взаимных притязаниях народов. Конечно, много насилий совершено было в Европе различными народами, за последние полтораста лет, до сих пор неизлечимые раны, нанесенные ими, остаются в сознании миллионов мыслящих людей, до сих пор последствия их тяготеют тяжелым бременем над Европой и над всем миром. И только с ростом демократии и социализма могут быть облегчены эти страдания и разрешены эти мучительные вопросы. С ростом демократии согласие человеческой личности сделается основой народного и международного права. Социализм стремится, конечно, к тому, чтобы организовать все человечество, но организация не должна быть принудительной; на основе закона справедливости и общественной гармонии, гарантирующего от всякой попытки к эксплуатации, он создает для каждого отдельного народа право на свободное самоопределение в кругу всего человечества, подобно тому, как каждой личности будет обеспечено право на свободное самоопределение среди своего народа. Но только мир может обеспечить рост демократии и социализма. И мы не хотим вверить войне, этой варварской слепой игре случая, этому кровавому азартному состязанию, надежду, которой мы живем, надежду на могучее освобождение пролетариата, на

будущую законную независимость всех народов и народностей, которая будет выше всех попыток разделения и раздробления государств; с конечной победой европейского пролетариата наша надежда станет совершившимся фактом.

Вот почему мы, французские социалисты, отреклись от всякой попытки вооруженной мести по отношению к Германии, о всякой мысли о так называемом реванше, отреклись вполне и навсегда, чтобы ни принесла с собою вечно изменчивая судьба народов; и нас не могут упрекнуть в том, что мы унизили свое чувство справедливости. Война с Германией противоречила бы интересам демократии и пролетариата; она грозила бы нарушить народные права, которые могут быть достаточно гарантированы только пролетариатом и демократией. В настоящее время европейский мир является необходимым условием человеческого прогресса, а без прочного, продолжительного, основанного на доверии мира между Францией и Германией становится невозможным и общеевропейский мир. Интересы Франции, так много сделавшей для демократического движения и политического пробуждения рабочего класса, не могут быть удовлетворены иначе, как тем путем, которым создаст для демократии и рабочего класса возможность дальнейшего развития. Вот почему мы, французские социалисты, думаем, что, отрекаясь здесь, пред вами от всякой мысли о вооруженном возмездии, мы действуем не только во имя интересов пролетариата всего мира, но и во имя насущнейших интересов обеих наций; мы обращаемся здесь к Франции, как и к Германии, убеждая их навсегда отказаться от всякой тайной вражды, от всех обоюдных подозрений, и прийти к

взаимному соглашению, чтобы положить основу прочному миру.

Я могу высказать все это здесь без сомнений, без тени колебания, и не только, как интернациональный социалист, но и как сын Франции. Правда, много ошибок совершила эта страна в течение своей долгой истории — от Карла VIII до Людовика XIV, и от этого последнего до Наполеона; достигши национального объединения гораздо раньше других народов, она неоднократно злоупотребляла им, совершала насилия и нарушала права других народов, она неоднократно злоупотребляла им, совершала насилия и нарушала права других наций, живших еще в раздробленном и неорганизованном состоянии. Слишком рано к чистому воодушевлению во имя свободы и человечества присоединились, не исключая и эпохи революции, дикое опьянение властью и необузданное высокомерие. Хищными разбойничьими набегами, — как сказал ваш поэт Гервег*), — Франция осквернила ту свободу, которую она хотела повести, как невесту, миру. Достигнув в порыве героического воодушевления вершины революции и демократии, Франция не сумела затем удержаться на этой высоте; она колебалась между свободой и реакцией, а по временам отвратительное междуцарствие цезаристской демагогии и рабства проносилось над страной. От этих противоречий и двусмысленности ее внутренней политики страдала и внешняя. Франция приветствовала возрождающиеся народности и оказывала им деятельную помощь, но затем она мешала

—————

*) Георг Гервег — один из выдающихся немецких политических поэтов 40-х годов. Его стихотворения „Gedichte eines Lebendingen" (Стихотворения живого) пользовались чрезвычайно популярностью.

Пр. пер.

их свободному развитию и преследовала их скрытой завистью. Телом и духом своего народа должна была она расплачиваться за неосторожность и безрассудность наполеоновского деспотизма; она была виновна в его возникновении, но сама же сделалась и жертвой его.

Но несмотря на всю безрассудность, на всю легкость, с которой Франция поддавалась опьянению успехом, и затем столь же быстро теряла мужество, — она совершенно бескорыстно проливала кровь своих лучших сынов за всякое великое дело. Франция первая поколебала старые основы феодального мира и первая стала бороться с новым буржуазным эгоизмом. В служении человечеству она обнаружила замечательные свойства; она отдала на это свою утонченную, глубокую культуру, свои демократические и республиканские стремления, всю ясность мысли и воли, быструю решимость действовать и всю силу своего любовного проникновения в сущность вещей. И даже теперь, когда, благодаря суровой судьбе и здоровому росту других народов, она пришла к более правильному пониманию всякого рода прав, она продолжает быть одним из главных факторов освобождения рабочих; она остается необходимой и непобедимой силой, которая в пределах своей правомерной деятельности, не допускает над собою ни насилия ни унижения.

Да, — я могу без колебаний говорить все это о Франции и именно перед вами, немецкими социал-демократами, потому что я знаю, что в глубине души вы готовы судить о своем отечестве так же беспристрастно, как и мы о своем. Каким тяжелым поражением идеальных стремлений обоих народов

явился тот факт, что 35 лет тому назад мы, только благодаря войне, добились республики и вы, только благодаря ей же, могли объединиться. Таким образом, мы стоим здесь друг перед другом без одностороннего высокомерия и надменности. Твердо помня прошедшее, поклянемся друг другу в том, что мы отказываемся от всякой мысли о ненависти и недоверии; в том, что все мы будем от всего сердца стремиться к созданию прочного мира между Францией и Германией, чтобы, таким образом, дать рабочему классу обоих народов возможность всецело посвятить себя делу освобождения, а обоим народам, — возможность всецело отдаться культурной работе. Здесь в Берлине — вашей столице, куда французские войска вошли еще задолго до вступления немецких войск в Париж, мы готовы закрепить братское единение французского и немецкого пролетариата и отсюда возвестить о нем миру. Вместе будем мы бороться против всякой скрытой попытки международного насилия. Всех, кто решится возбуждать друг против друга обе нации, мы будем ненавидеть, мы выставим у позорного столба. Неумной, бесплодной и коварной дипломатии капиталистических и феодальных правительств, мы противопоставим мирную, открытую и честную дипломатию международного пролетариата, и мы считаем своим долгом дать вам отчет во всем том, что сделали мы в своем отечестве для предотвращения подозрительных поползновений, ведущих к опрометчивым и роковым вспышкам, — точно так же, как вашим долгом является дать нам отчет в том, что сделали вы в своей родной стране для обуздания надменного и задорного шовинизма.

* * *

Но в чем заключалась наша деятельность у нас дома? Нам не нужно было выступать с советами в пользу сохранения мира. Желание сохранить мир пустило очень глубокие корни. Франция не помышляет о том, чтобы легкомысленно поставить на карту свое национальное существование. Франция не хочет, чтобы дерзкая и бесплотная политика отвлекла ее от того дела духовного освобождения, которое теперь приходит к концу, и от тех социальных реформ, которые уже подготовляются. Во Франции нет больше почвы для цезаризма. С неослабевающей энергией борется она с национализмом, и можно смело утверждать, что если бы французская нация оказалась вовлеченной в войну, то это явилось бы или непосредственным следствием нападения извне или же непредвиденным и косвенным результатом рокового стечения обстоятельств, всего значения которых нельзя было бы оценить. Мы стремимся к тому, чтобы предостеречь свой народ от тех неожиданностей, которые повлекла бы за собою политика, все последствия которой недостаточно взвешены.

Франко-русский союз сам по себе не носил наступательного характера. Только весьма незначительное, не стоящее упоминания меньшинство думало обратить его в орудие наступления против Германии. Маркс и Энгельс предвидели, что события 70-х годов создадут для Франции необходимость союза с Россией. Но в глазах огромного большинства французского народа союз этот имел только оборонительное значение и должен был служить средством для восстановления европейского равновесия и безопасности. И если бы союз сохранил это зна-

чение, если бы наши правящие классы не старались исказить и унизить его истинный характер, то при всем различии строя государственной жизни обоих народов, мы не могли бы выставить никаких решительных доводов против него. Главнейшее право, как и главнейший долг каждого народа заключается в том, чтобы обеспечить свое существование. Назначение двойственного и тройственного союза заключалось в поддержании взаимного равновесия. Но при самом возникновении франко-русского союза во Франции у кормила правления стала общественно-политическая реакция. С 1890 г. по 1900 г. перевес был на ее стороне. Значительная часть республиканской буржуазии из страха перед неудержимыми успехами социализма и перед возникающей организацией рабочих бросилась в объятия старых монархических партий и под влиянием клерикализма заключила с ними наступательный и оборонительный союз. Вначале реакционеры стремились привлечь франко-русский союз на свою сторону и наложить на него печать своей политики. Наступило время унизительного заискивания перед Россией; утверждали, что республиканская Франция может быть уверенной в дружбе монархической России только в том случае, если республиканцы будут спокойными, умеренными и консервативными людьми.

В настоящее время франко-русский союз не представляет опасности и не имеет цены в смысле оборонительном. В действительности его просто не существует. Начиная с 1898 г. или с 1900 г., со времени решительного кризиса, вызванного делом Дрейфуса, Франция постепенно освобождалась от темных сил внутренней реакции. Новой внутренней политике до известной степени соответствовала и

новая внешняя политика. Правда, правящие круги высказывались теперь, как и прежде, за франко-русский союз. По-прежнему их поведение носило тот же характер покорности и приниженности, который сообщила ему эпоха реакции. Но не смотря на это, они почти против воли должны были расширить круг внешних сношений Франции. И на этот раз мы вступили в дружественные сношения с более свободными народами, с современной Италией, где монархия вынуждена была принять сотрудничество революционных партий. Социалистическая и все республиканские партии Франции с удовлетворением встретили эти перемены, это расширение области внешних сношений Франции. В примирении с Италией, в сближении с Англией они приветствовали новый залог мира, новую возможность развития свободолюбивых стремлений в Европе. Они радовались тому, что внешняя политика Франции уже не носила на себе исключительной печати союза с Россией. Пробудилась надежда, что двойственный и тройственный союзы могут войти в сношение друг с другом, что возможны пути для взаимного понимания; более того, казалось, что по соглашению всей Европы может быть установлен всеобщий мир и определены права каждого отдельного народа. Так думали почти все французы, я решаюсь смело утверждать это. Им не приходила в голову мысль сделать из этих сношений орудие наступления против Германии. Они не хотели окружить Германию целой системой концентрических союзов, направленных против нее. И все же до известной степени опасность не была исключена, и все же безрассудная и высокомерная дипломатия была введена в искушение. Кто знает, быть может, втайне она строили обширные и

запутанные планы, чтобы из новых договоров и союзов создать комбинацию, которая имела бы целью искусственно изолировать Германию?

Я не знаю, действительно ли существовали такие фантастические и неразумные намерения? Я не знаю, действительно ли наша дипломатия серьезно носилась с такими планами и предвидела ли она конечные результаты, к которым это должно было привести. Но достаточно уже того, что известные признаки, известное поведение позволяли предполагать такие намерения. И то, что Германия с некоторым правом могла утверждать, что французская дипломатия имела в виду подобное изолирование, было больше того, что мог допустить европейский мир, что могло допустить спокойное развитие демократии.

Я считаю заслугой французских социалистов то, что они предвидели эту опасность и обратили на нее внимание общества, как только стали обнаруживаться признаки новых тенденций французской дипломатии. Мы немедленно же твердо решили изгнать даже слабую тень двусмысленного поведения в политике. После первых же манифестаций, с которыми встречены были в Париже английские и итальянские делегаты, мы настойчиво разъясняли, что эти договоры не носят одностороннего или наступательного характера, что они постепенно должны были бы быть распространены на всю Европу.

Когда в ноябре прошлого года во французской палате депутатов читался текст англо-французского соглашения, я особенно выдвигал эту сторону вопроса. „Нельзя допустить, сказал я тогда, чтобы известная часть европейского общественного мнения могла рассматривать англо-французское соглашение, как союз английских джинго и французских

националистов. Необходимо громко заявить, что в этом соглашении не кроется тайная угроза против Германии". И я снова доказывал, что в собственных интересах Франции так же, как и в интересах всей европейской культуры, эта система союзов, составляющая основу нашей политики, должна быть пополнена открытым и продолжительным соглашением с Германией.

Я должен высказать здесь еще одно утверждение: если в первый момент французское общественное мнение недостаточно внимательно отнеслось к этому предупреждению социалистической партии, то этого не следует понимать в том смысле, что французы придавали англо-французскому соглашению значение одностороннего и агрессивного союза. Нет, ни в коем случае. Французы тогда не предвидели, что Германия может быть заинтересована в Марокко. Как только они узнали об этом, они немедленно захотели откровенно высказаться о своих намерениях, так как недостаточно контролируемая дипломатия затемнила их истинное значение. Они громко заявили, что ни в Мароккском вопросе ни в каком-либо другом они не имеют в виду поддерживать какие бы то ни было намерения, враждебные Германии, ее интересам, ее политике. Я еще раз повторяю, таково было истинное мнение Франции.

И если она выражает это мнение, то делает это вовсе не потому, что уступает внешнему давлению. Она только громко высказывает мысль, которой она внутренне давно придерживалась. Я должен прибавить еще следующее: именно последний конфликт показал, что даже при парламентском режиме, даже при республиканском правительстве,

руководство внешней политикой еще слишком часто ускользает от непосредственного контроля нации. Но точно также обнаружилось, что свободное вправление много способствует поддержанию мира, что ответственность министров перед нацией и парламентом способна значительно уменьшить опасность вследствие необдуманного поведения, способна в значительной степени исправить сделанные ошибки.

Значительная часть ответственности за минуты глубокого волнения, которые пришлось пережить обоим народам, падает на французскую дипломатию. Но и ваша дипломатия не безупречна. Самая серьезная ее ошибка заключается в том, что она недостаточно рано и ясно заявила французскому общественному мнению о значении, придаваемому ею интересам Германии в Марокко, что она не заявила, какие опасения в ней возбуждает в этом отношении англо-французский договор. Правда, ваш имперский канцлер делал уже вначале отдельные заявления, и мой друг, товарищ Вальян напоминал об этом с трибуны, когда указывал на грехи нашей дипломами! Но как неопределенны и скромны были эти заявления. Если искусство незаметных переходов должно считаться признаком классического искусства, то каким неклассическим оказалось в этом случае дипломатическое искусство Германии. После нежных мелодий флейты последовали внезапно шум и завывания бури!

Верно и то, что в распоряжении нашей дипломатии находятся такие внешние средства, которыми не может располагать республика. Но если, действительно, существует намерение сохранить и обеспечить мир, если, действительно, хотят дать вели-

кому соседнему народу, пережившему, правда, тяжелые испытания, но не потерявшему своей гордости, возможность с честью заключить соглашение, то можно было бы рекомендовать более умеренный образ действий для устранения каких бы то ни было недоразумений.

Но глубоко обидно было для французского сознания, глубоко возмутило всех французов, начиная социалистами и кончая консерваторами, мнение, высказанное некоторыми газетами и профессорами, что немецкое правительство могло бы в случае конфликта между Германией и Англией рассматривать Францию, как заложницу. Нельзя допустить, чтобы от нас ждали, что мы откажемся от дружбы с Англией, от соглашения, которое мы с ней заключили. Мы так же мало хотим, чтобы наш союз с Англией обратился против Германии, как и то, чтобы сближение с Германией привело к разрыву с Англией. Нам кажется, что есть возможность жить в согласии с обоими народами, если все будут достаточно умеренны и терпимы. Если от нас ждут, чтоб мы прямо или косвенно порвали дружественные сношения с Англией, то мы этого никогда не сделаем. Тому, кто наперекор нашему твердому решению захотел бы принудить нас к враждебным поступкам против Англии, мы сопротивлялись бы до последней возможности. Во-первых потому, что народ, который не волен отдать свою дружбу, кому захочет, народ, народ не свободный, а для порабощенного народа, как и для порабощенного человека, жизнь теряет всякую цену. Во-вторых, соглашение Англии и Франции является большим культурным приобретением и залогом мира. Тот факт, что обоим народам удалось устранить все недора-

зумения, уничтожить взаимное недоверие, означает, что у них взяли верх благоразумие и уверенность, и мы должны смотреть на это, как на многообещающий пример.

Мы, социалисты, придаем такое значение соглашению Англии и Франции потому что ему было положено основание английскими и французскими рабочими. Непосредственно после событий, из-за которых между Англией и Францией едва не возгорелась война *), делегаты английских трэд-юнионов первые приехали в Париж, чтобы выразить необходимость положить начало сближению. Если мы защищаем англо-французское соглашение от тех, кто мог бы извратить его истинный характер, приписывая ему значение наступательного союза, равно как и от тех, кто захотел бы его разрушить, чтобы увлечь за собою Францию на путь другой политики, — то мы этим защищаем одно из проявлений международной деятельности рабочего класса.

И теперь уже это соглашение Франции и Англии послужило делу мира тем, что локализировало русско-японскую войну. Оно и впредь послужит тому же делу, способствуя улучшению отношений между Германией и Англией. Франция не выражает притязания исполнять ложную и во всяком случае не безопасную роль третейского судьи. Если вследствие слишком большого развития своей империалистской политики Германия и Англия когда-либо захотят бороться друг с другом, то протест Франции не будет достаточен, чтобы предупредить конфликт. Но Франция, конечно, может способствовать его разрешению, прежде всего уже тем, что не станет обострять его дальнейшими усложнениями.

—————

*) По вопросу о Фашоде.

Пр. пер.

* * *

Самые опасные из всех политических положений, это положения неопределенные. Мароккский вопрос потому внезапно стал таким опасным, что в нем, как в запутанном клубке, соединились сразу несколько конфликтов. К экономическому антагонизму между Англией и Германией незаметно присоединились взаимные замешательство и недоверие между Германией и Францией. Выяснить это запутанное положение вот первый шаг к тому, чтобы мирно преодолеть представляющиеся трудности. Если представить каждый конфликт в отдельности и тщательно считаться с ним одним, то будет значительно легче устранить каждый повод, ведущий к недоразумению. Если Франция заявит, что она вообще заботилась только о сохранении мира, что она нисколько не желает поощрять вражду между Германией и Англией, если Франция выскажет твердо желание честно соблюдать свое соглашение, не позволяя ему превратиться в коварный союз, преследующий цели насилия, то она с своей стороны сделает все, что в ее силах для выяснения современного запутанного и двусмысленного положения вещей, которое может угрожать опасностью войны. Международный пролетариат, которому предстоит взять на себя благородную задачу предостерегать и будить человечество, должен употребить всю силу своей власти, чтобы способствовать сохранению мира; всякий конфликт между Германией, Англией и Францией или между какими-нибудь двумя из этих государств был бы несчастием для всего человечества. Все три нации являются одинаково необходимыми фак-

торами культуры. Кровавое столкновение между этими тремя народами грозило бы гибелью нашей политической и парламентской, нашей гражданской и религиозной свободе, нашей философии и науке, нашему социалистическому учению, словом, всем тем приобретениям, которых мы уже добились или надеемся добиться в будущем. Трудно предвидеть, какому огромному числу культурных благ грозило бы опасностью уничтожение или хотя бы ослабление одного из этих трех великих народов. Эти народы, несомненно, могут использовать свои гениальные способности для целей лучших, чем те темные силы ненависти и разрушения, которым они позволят развиваться в мире. Борьба за мировой рынок, которую вела бы Англия и Германия с помощью пушек, заставила бы вновь пережить все страдания и всю трагедию наполеоновского времени. У кого хватило бы мужества навлечь такое несчастие на весь мир? Возможно ли, что этот зловещий сон не исчезнет?

Когда почти сто лет тому назад вспыхнула исполинская борьба между Англией и революционной Францией, которой суждено было слишком скоро превратиться в наполеоновскую Францию, то эта борьба явилась результатом столкновения столь многих разнообразных и запутанных причин, что помешать ей было, вероятно, выше человеческих сил. Поводом к столкновению обоих народов служили не только экономические и колониальные интересы. Конфликт обострился и принял более обширные размеры, благодаря влиянию всех враждебных сил, господствовавших в то время. Франция защищала свою революционную свободу против всего мира. Англия выступила на защиту

политических привилегий правящих классов против демократии. Разразилось одновременно несколько бурь на одном и том же небе, как сказал Сен-Жюст *). Или, вернее, война между Англией и Францией была главной бурей, которая питалась грозовыми тучами, принесенными с различных сторон и усиливалась всякими невзгодами потрясенного человечества. И в противовес всем этим грозным явлениям не оказалось организованной силы, которая могла бы своим влиянием сохранить мир.

Правда, в эпоху своих неомраченных надежд и стремлений революция сама жаждала всеобщего вечного мира. Но вскоре, благодаря странному и парадоксальному изменению всех обстоятельств, она сама стала военной силой. Только с помощью войн она могла положить конец тайной измене королевского дома, которая, благодаря этому, стала очевидной. Революция вела войну не только с целью обезопасить себя от нападения старого мира, но и для того, чтоб избавиться от неуверенности в самой себе. И как же могла она потушить вспыхнувшие повсюду молнии, если сама явилась теперь грозной тучей, предвещавшей войну?

В настоящее время политически и социальный антагонизм не может уже обострить международный конфликт, если он вызывается ожесточенной

—————

*) Сен-Жюст — один из самых известных французских революционеров, челн конвента, где выдвинулся, как оратор; по образу мыслей ближайший сторонник и друг Робеспьера; С.-Жюст принимал деятельное участие в предании суду короля и в составлении конституции 1793 года; впоследствии он был членом комитета общественного спасения и пал вместе с ним; гильотинирован 25-го июля 1794 года вместе с Робеспьером.

Пр. пер.

экономической конкуренцией, опасной погоней за колониальными приобретениями. Несмотря на все незначительные различия в образе правления, каждая нация принимает участие в одном и том процессе развития. Нет больше народа, который по отношению к другим мог бы выступить носителем существенно-различной политической и социальной системы. Повсюду движение демократии и пролетариата совершается в одном и том же направлении, хотя и с неодинаковой силой. Если бы в наше время дело дошло до столкновения между Германией, Францией и Англией, то невозможно было бы указать ту идею, во имя которой эта борьба велась бы. Если я говорю, что антагонизм экономических интересов может развиться во всей своей полноте и силе, только выступая перед самим собой и перед всем миром в качестве антагонизма духовного, то это утверждение не противоречит историческому материализму, а наоборот находится в полном согласии с ним.

Подобное ослепление в настоящее время невозможно. Тот, кто в наше время попробовал бы натравить Англию и Германию друг на друга, тот должен бы сознаться перед собой и пред всем человечеством в том, что только ожесточенность капиталистической конкуренции вызвала и обусловила этот конфликт. Но при всей своей беззастенчивости капитализм не любит, чтобы его выставляли во всей его наготе. Он так часто должен был прибегать к благовидным предлогам, чтобы прикрыть свои темные деяния, что теперь не осталось на дереве ни одного фигового листочка, которым он мог бы прикрыть свою наготу.

Кроме того, для надзора за капиталистическими происками существует теперь международный проле-

тариат, который раскрывает их и делает безвредными и который, следовательно, может выступить на защиту мира в качестве организованной силы. Этой силой располагает не отдельный народ, опередивший другие развитием своей народной жизни, подобно тому как это было с революционной демократией 1792 г. Эта новая сила возникла одновременно у всех народов, смотря по степени развития их экономических отношений. Судьба ее ни на минуту не связана с судьбой какого-нибудь одного народа. Она составляет одно целое с общим прогрессом человечества. И величайшим грехом, отвратительнейшим преступлением по отношению к этой силе было бы побуждать друг друга против друга различные национальности, эти отдельные члены великого союза народов.

Но в мире, пожалуй, не существует правительства, достаточно сильного, не существует господствующего класса, достаточно хищного, для того, чтобы безнаказанно подвергнуть такому испытанию классовое сознание международного пролетариата. Пролетариат готов направить все свои силы, всю свою энергию на борьбу против социальной несправедливости, против нищеты и невежества, против капиталистического угнетения и эксплуатации. Стремясь уничтожить классовую борьбу и заменить ее прочным миром, который неминуемо воцарится с введением социальной, коммунистической собственности, он стремится уничтожить анархию капиталистического производства и заменить ее гармонией производства социалистического; этим он уничтожил бы наиболее существенные поводы и до известной степени самую возможность международной войны.

Пролетариат — живая сила, и потому он хочет участвовать в жизненном творчестве. Он больше не желает, чтобы целые поколения людей приносились в жертву смерти. Громко заявить об этом, товарищи, вот в чем заключается цель и истинный смысл нашего сегодняшнего собрания. Вот та цель, к которой стремятся пролетарии всех стран. Те опасения, которые нам пришлось перенести, вызовут во всех странах более деятельное вмешательство рабочих в политическую жизнь. Повсюду рабочий класс с удвоенными усилиями станет сосредотачивать свои силы, станет увеличивать и расширять свои профессиональные союзы и усиливать их политическое значение, станет увеличивать число своих профессиональных и социалистических конгрессов для того, чтобы те нити единения и братства, которыми пролетариат связал все народы мира, все теснее и теснее переплетались между собой. Но в этой томительной и упорной работе рабочий класс всего мира будет крепнуть и усиливаться.

У нас с вами, следовательно, одна работа и одни надежды. Мы стремимся создать для рабочего класса такие жизненные условия, которые были бы достаточно сильны, чтобы сделать возможным урегулирование национальных противоречий. Наше страстное стремление к социальной справедливости сообщает силу идее всеобщего мира, которая до сих пор с мрачной иронией, как обманчивое утешение, мелькала пред нами среди всех деяний ненависти, убийств и кровопролития, в которые прежнее человечество, полное расовых, кастовых и классовых противоречий, окунулось телом и душой.

И есть ли на свете партия или класс, которые сумели бы противопоставить нашему идеалу иной идеал, более высокий, найдется ли человек, партия или класс, которые взяли бы на себя всю ответственность за то отсутствие гарантий в безопасности, за ту систему несправедливости и варварства, под гнетом которых народы до сих пор влачили свое существование. Кто осмелится утверждать, что современное состояние человечества является конечной целью его развития? Даже те, кто относится к социализму с презрительным отвращением, не могут, как мыслящие люди, удовлетвориться современным состоянием общества. Ваш Ницше, главным образом, предал поруганию этику социализма: он считает ее малоценной, принижающей человеческую личность — моралью; он смотрит на нее, как на стадную мораль, являющуюся просто продолжением демократической и христианской стадной морали. Он первый стал высмеивать расслабляющую мягкость, усыпляющее буддистское спокойствие души, которыми человеческая жизнь будет обязана постоянному равенству и ненарушимому миру. Он, однако, не был достаточно проницателен, чтобы понять, что при социалистическом строе общества и при господстве справедливости всякая отдельная личность в состоянии будет свободно развивать свои индивидуальные склонности. Он не понимал, что в будущем человечестве, в котором с введением коммунистической собственности будет искоренена всякая вражда, индивидуальная свобода и индивидуальные склонности получат широкую возможность осуществиться в жизни. Умиротворенное человечество будет более богато оригинальными личностями и настроениями, чем современный мир со своим воинствующим

насилием. Война однообразна, она душит всякое проявление личности. Радуга мира заключает в своих разнообразных переливах большее богатство красок, чем резкий контраст между темной грозовой тучей и блестящей молнией. Стараясь обеспечить миру многообразную полноту жизни, стараясь возвысить человеческую личность, Ницше желает создать новую аристократию, но не задается вопросом, каковы будут те основы, на которых эта привилегированная хищническая аристократия построит свое существование в преобразованном обществе. Но даже и он не верит в то, что человеческая личность достигнет в тесном кругу замкнутых национальностей той высокой степени развития, которую он требует. Он неуклонно повторяет, что эти новые люди прежде всего должны быть «настоящими европейцами», он неоднократно заявляет, что Европа стремится к единству и должна к нему стремиться. Но как мог бы даже и Ницше отрицать тот факт, что именно социалистический пролетариат представляет могучую силу для будущего объединения Европы и других частей света.

Итак, даже это враждебное социализму, утонченное умственное направление, помимо своей воли, в конце концов приходит к его признанию. Победить или подавить социализм — дело не легкое. Всякое возвышенное мышление, всякое стремление к будущему идеалу в конце концов сливается с могучим потоком социалистической мысли. У тех, кто утверждает, что война необходимая и строгая школа человечества, почва ускользает из-под ног. Целые поколения умирают в тревожном ожидании войны, не подвергшись ее суровому испытанию. Крупные столкновения стали в общем слишком редки и

случайны, чтобы можно было рассчитывать на их воспитательную силу. Милитаризм является в продолжение значительных промежутков времени ни чем иным, как страшно разросшейся бюрократией, которая достигла, пожалуй, известного технического совершенства, между тем как вся сила ее морального напряжения тратится в неопределенном положении полу-войны, полу-мира; и все же у нее нет уверенности в том, что она на своих плечах выносит войну, а не мертвый призрак ее. Организация международного социализма в целях обеспечить мир народам отменой капиталистических привилегий и освобождением труда, не означает только борьбу с несправедливостью и насилием. Это вместе с тем борьба с двусмысленностью и противоречиями, которые с течением времени могут грозить духовной жизни народов. В это великое дело социальной и духовной революции немецкий и французский пролетариат могут внести необычайно много своим единением, общими стремлениями и общей работой. Пусть же высоко и ясно светит нам наш великий идеал!

—————

Date: март 2014

Изд: Жан Жорес. Идея мира и солидарность пролетариата. Книгоиздательство «Демос». Одесса, 1905.

Пер.: с немецкого М. Поляковой

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)