Сограждане мои по Соединенным Штатам Европы!
Позвольте мне назвать вас этим именем, так как европейская федеративная Республика уже основана юридически, если еще не установлена фактически. Вы существуете — значит, она существует. Вы подтверждаете ее существование своей сплоченностью, в которой намечается грядущее единство. Вы — зачинатели великого будущего.
Вы избрали меня почетным председателем вашего конгресса. Я глубоко тронут этим.
Ваш конгресс — нечто большее, чем совещание мыслящих людей; это своего рода редакционный комитет, создающий законы для будущих времен. Собрание выдающихся умов правомочно только при условии, что оно представляет народ; вы вполне отвечаете этому требованию. Уже сейчас вы заявляете тем, кому это ведать надлежит, что война есть зло, что убийство омерзительно, даже если убийца прославлен, носит королевский титул и кичится своим преступлением, что кровь человеческая — великая драгоценность, что жизнь человеческая священна! Торжественное предупреждение!
Увы, еще одна война, последняя, необходима, и я отнюдь не принадлежу к числу тех, кто это отрицает. Какою будет эта война? Завоевательной. Что же нужно завоевать? Свободу.
Первая потребность человека, первое его право, первый его долг — свобода.
Цивилизация неуклонно движется к единству языка, единству мер, единству денежной системы и к высшему единству — слиянию наций в единое человечество. Сказать: доброе согласие — то же, что сказать: облегчение существования; сказать: изобилие и жизнь — то же, что сказать: свобода сношений. Границы — худший вид порабощения. Кто говорит: граница, тот говорит: повязка сдавливающая кровеносные сосуды. Разрежьте эту повязку, сотрите границы, уберите таможенника, уберите солдата, иначе говоря, установите свободу — вслед за этим установится мир.
Мир, отныне незыблемый. Мир, установленный раз навсегда. Мир нерушимый: нормальные условия труда, обмена, спроса и предложения, производства и потребления; нормальные условия всеобщей созидательной работы, взаимодействия всех отраслей промышленности, движения идей, прилива и отлива населения.
Кто заинтересован в существовании границ? Короли. «Разделяй, чтобы властвовать!» Граница подразумевает заставу, а застава — солдата. «Прохода нет» — вот общая формула всех привилегий, всех запретов, всех видов цензуры, всех видов тирании. Граница, застава, солдат — вот откуда идут все бедствия человечества.
Король — исключение среди людей: чтобы защитить себя, он нуждается в солдате, а солдату в свою очередь, чтобы жить, нужно убивать. Королям нужны армии, армиям нужна война — иначе теряется смысл их существования. Как это странно: человек соглашается убить другого человека, сам не зная за что. Искусство деспотов состоит в том, чтобы раскалывать нацию на армию и народ. Одна половина угнетает другую.
Войны ведутся под всевозможными предлогами, но истинная причина у них всегда одна — армия. Не будет армий — не будет войн. Но как упразднить армию? Путь к этому один: свержение деспотизма.
Как все тесно связано! Уничтожьте тунеядство во всех его видах — цивильные листы, оплачиваемое безделье, содержание духовенства за счет государства, вознаграждение судей правительством, синекуры аристократии, безвозмездное использование общественных зданий, постоянные армии; вычеркните все это — и вы подарите Европе десять миллиардов в год. Одним росчерком пера вы намного упростите проблему нищеты.
Этого упрощения троны не желают. Отсюда — лес штыков.
Короли согласны между собой только в одном — чтобы войны длились вечно. Люди воображают, будто короли враждуют между собой; отнюдь нет, они поддерживают друг друга. Повторяю, им нужно, чтобы существование солдата было оправдано. Навсегда сохранить армию — значит навсегда сохранить деспотизм; логика безупречная, согласен, и свирепая. Своего больного — народы — короли истощают кровопусканиями. Существует злодейское братство мечей; оно и приводит к порабощению человека.
Так устремимся же к той цели, которую я однажды определил как растворение солдата в гражданине. В тот день, когда это совершится, в тот день, когда воин, этот брат-недруг, уже не будет стоять вне народа, народ снова будет единым, целостным, исполненным любви, и цивилизация, которая тогда станет гармонией, будет щедро оделять людей материальными благами и просвещением, ибо направлять ее будут великая созидательная сила — труд и великая душа — всеобщий мир.
Мне недостает слов, чтобы выразить, до какой степени и растроган оказанным мне здесь приемом. С глубоким волнением я приветствую конгресс, приветствую это собрание людей отзывчивых и великодушных.
Граждане, вы правильно сделали, избрав местом своей встречи эту благородную альпийскую страну. Во-первых, она свободна; во-вторых, она величественна. Да, именно здесь, перед лицом этой изумительно-прекрасной природы, подобает объявить великие решения, подсказанные гуманностью, в частности решение положить конец войнам.
На этом конгрессе один вопрос главенствует над всеми другими.
Позвольте же, раз вы оказали мне высокую честь, избрав меня председателем, позвольте мне изложить этот вопрос. Я сделаю это в немногих словах. Мы все, здесь присутствующие, к чему мы стремимся? К миру. Мы хотим мира, страстно хотим его. Хотим его непреклонно, безоговорочно, хотим мира между всеми людьми, между всеми народами, между всеми расами, между враждующими братьями, между Каином и Авелем. Хотим великого умиротворения всех злых страстей.
Но какого именно мира мы хотим? Мира любой ценой? Мира без всяких условий? Нет! Мы не хотим мира, при котором, согбенные, не смели бы поднять чело; не хотим мира под ярмом деспотизма, не хотим мира под палкой, не хотим мира под скипетром!
Первое условие мира — это освобождение. Для освобождения, несомненно, потребуется революция, изумительнейшая из всех революций, и, быть может, — увы! — война, последняя из всех войн. Тогда все будет достигнуто. Мир, будучи нерушимым, станет вечным. Исчезнут армии, исчезнут короли. Прошлое сгинет бесследно. Вот чего мы хотим.
Мы хотим, чтобы народ свободно жил, возделывал землю, свободно покупал, продавал, трудился, говорил, любил и думал свободно; хотим, чтобы были школы, готовящие граждан, и чтобы не было больше королей, приказывающих изготовлять пушки. Мы хотим великой Республики всего континента, хотим Соединенных Штатов Европы. И я закончу словами:
Наша цель — свобода! Свобода обеспечит мир!
Граждане!
На мне лежит обязанность сказать при закрытии конгресса последнее слово. Я постараюсь, чтобы оно было задушевным. Помогите мне в этом.
Вы — участники конгресса мира, иначе говоря — конгресса забвения распрей. В связи с этим разрешите мне поделиться с вами одним воспоминанием.
Двадцать лет назад, в 1849 году, в Париже происходило то, что сейчас происходит в Лозанне: заседал конгресс мира. Было 24 августа — кровавая дата, годовщина Варфоломеевской ночи. В работах конгресса принимали участие два священника, представлявших два христианских исповедания: пастор Кокерель и аббат Дегерри. Председатель конгресса — тот, кто сейчас имеет честь говорить с вами, — напомнил присутствующим о роковых событиях 24 августа 1572 года и, обратясь к обоим священникам, сказал им: «Обнимитесь!»
Перед лицом этой страшной даты католицизм и протестантизм, под восторженные клики присутствующих, обнялись. (Аплодисменты.)
Сейчас всего несколько дней отделяют нас от другой даты, столь же славной, как та, первая, позорна: мы приближаемся к 21 сентября. В этот день была основана французская республика, и так же, как 24 августа 1572 года деспотизм и фанатизм сказали свое последнее слово: «Истребление!», так 21 сентября 1792 года демократия впервые бросила клич: «Свобода, Равенство, Братство!» (Возгласы: «Браво! Браво!»)
Так вот, перед лицом этой великой даты я вспомнил эти два исповедания, вспомнил, как их представители, два священника, обнялись, — и ныне я призываю к другому братскому поцелую. Те, к кому я обращаюсь, охотно последуют этому призыву, потому что им нечего прощать друг другу. Я хочу, чтобы братски обнялись республика и социализм. (Продолжительные аплодисменты.)
Наши враги говорят: «Социализм, в случае надобности, примирится с Империей». Это неправда. Наши враги говорят: «Республика не признает социализма». Это неправда.
В той возвышенной законченной формуле, которую я только что привел, полностью выражена республика и вместе с тем полностью выражен социализм. Рядом со свободой, включающей собственность, там значится равенство, включающее право на труд — изумительный девиз 1848 года (аплодисменты), — и братство, включающее солидарность!
Следовательно, республика и социализм — одно и то же. (Шумные возгласы: «Браво!»)
Я, обращающийся к вам, граждане, не принадлежу к числу тех, кого в свое время называли «совсем недавними республиканцами». Я — давний социалист. Мои социалистические убеждения восходят к 1828 году. Поэтому я вправе говорить о социализме.
Социализму свойственна не узость, а широта. Он исследует проблему человечества в целом. Он охватывает понятие общества во всем его объеме. Ставя столь важный вопрос о труде и заработной плате, социализм в то же время провозглашает неприкосновенность человеческой жизни, запрет убийства во всех его видах, и разрешает великую проблему — упразднение карательной системы посредством распространения просвещения. (Возгласы: «Превосходно!») Социализм провозглашает бесплатное обязательное обучение, права женщины, ее равенство с мужчиной (возгласы: «Браво!»), права ребенка и ответственность мужчины за них. (Возгласы: «Превосходно!» Аплодисменты.) И, наконец, социализм провозглашает главенство человеческой личности — принцип, тождественный со свободой. Что же это, все вместе взятое? Социализм. Да — но и республика. (Продолжительные аплодисменты.)
Граждане! Социализм ставит во главу угла жизнь, республика ставит во главу угла право. Социализм возвышает индивида, делая его человеком, республика возвышает человека, делая его гражданином. Возможно ли согласие более полное?
Да, мы все согласны между собой. Мы не хотим Цезаря, и я встаю на защиту оклеветанного социализма!
В тот день, когда встал бы вопрос о выборе между рабством, соединенным с благосостоянием, panem et circenses, (Хлеба и зрелищ (лат.).) с одной стороны, и свободой, сопряженной с бедностью, с другой, — ни у кого, ни в рядах республиканцев, ни в рядах социалистов, не возникло бы колебаний! И все как один — я это заявляю, я это утверждаю, я за это ручаюсь, — все предпочли бы белому хлебу рабства черный хлеб свободы! (Продолжительные аплодисменты.)
Итак, не дадим розни зародиться и развиться; сплотимся, братья мои социалисты, братья мои республиканцы, сплотимся как можно теснее вокруг истины и справедливости и сомкнутым строем встанем против врага. (Возгласы: «Да, да! Браво!»)
Кто же враг?
Враг — и больше чем человек и меньше чем человек. (Движение в зале.) Это совокупность омерзительных преступлений, душащих и гложущих весь мир; это чудовище с тысячью когтей, хотя голова у него одна. Враг воплощает в себе извечное злодейство военщины и монархий; он связывает нас по рукам и ногам и грабит дочиста, одной рукой зажимает нам рот, а другую запускает в наш карман; он владеет миллионами, бюджетами, судьями, священниками, лакеями, дворцами, цивильными листами, всеми армиями — но не владеет ни одним народом!
Враг — это то, что властвует и правит; ныне этот враг при последнем издыхании. (Сильное волнение в зале.)
Так будем же, граждане, врагами врага и друзьями между собой! Будем единой душой, чтобы бороться с врагом, и единым сердцем, чтобы любить друг друга! Граждане! Да здравствует братство! (Бурное всеобщее одобрение.)
Еще одно слово — и я кончаю.
Устремим взор в будущее. Подумаем о том грядущем, неизбежном, быть может уже близком дне, когда во всей Европе установится тот же строй, что у благородного швейцарского народа, который так радушно принимает нас сейчас. У этого маленького народа есть свое величие. У него есть родина, именуемая Республикой, и гора, именуемая Девой.
Пусть же, как у этого народа, Республика будет нашей твердыней, а наша свобода, непорочная и ничем не оскверненная, будет, подобно Юнгфрау, девственной горной вершиной, залитой светом! (Продолжительная овация.)
Я приветствую грядущую Революцию!
Мои социалистические убеждения восходят к
1828 году. — Гюго имеет в виду влияние, которое на него оказали учения
социалистов-утопистов, считавших, что любовь, добро, милосердие являются теми
этическими началами, с помощью которых можно преобразовать буржуазное общество.
Изд: В.Гюго. Собрание сочинений в 15 тт., т. 15, М., "ГИХЛ", 1956.
Пер: с французского А.Кулишер