Милостивый государь!
Я протестую против заявления бельгийского правительства, касающегося побежденных парижан.
Что бы ни говорили и что бы ни делали, эти побежденные являются политическими деятелями.
Я не был с ними.
Однако я приемлю принципы Коммуны, хотя и не одобряю ее руководителей.
Я решительно высказался против их действий: закона о заложниках, репрессий, произвольных арестов, нарушений свободы, запрещения газет, грабежей, конфискаций, разрушений, уничтожения Вандомской колонны, посягательств на право и нападок на народ.
Их насилия возмущали меня; в равной мере меня возмутили бы сейчас неистовства противоположной партии.
Уничтожение колонны является преступлением против народа. Разгром Лувра был бы преступлением против цивилизации.
Но дикие поступки, совершаемые бессознательно, не могут рассматриваться как злодеяния. Безумие — это болезнь, а не преступление.
Разрушение колонны было для Франции печальным событием; разрушение Лувра повергло бы в вечный траур все народы.
Но колонна будет восстановлена, а Лувр спасен.
Сегодня Париж вновь взят. Национальное собрание победило Коммуну. Кто вызвал события 18 марта? Национальное собрание или Коммуна? Кто из них подлинный виновник? Об этом скажет история.
Пожар Парижа — чудовищное преступление; но не было ли здесь двух поджигателей? Подождем судить об этом.
Я никогда не мог понять Бильорея, а Риго не только удивлял, но и возмущал меня; но расстрелять Бильорея — преступление; но расстрелять Риго — преступление.
Коммунар Жоаннар и его солдаты, приказавшие расстрелять пятнадцатилетнего мальчика, — преступники; но преступниками являются и депутаты Национального собрания, которые приказывают расстрелять Жюля Валлеса, Боске, Паризеля, Амуру, Лефрансе, Брюне и Домбровского.
Не будем возмущаться действиями только одной стороны. Слишком очевидны преступные действия как агентов Национального собрания, так и сторонников Коммуны.
Во-первых, смертная казнь отвратительна для всех цивилизованных людей; во-вторых, казнь без суда — бесчестна. Первая уже не входит в арсенал права, вторая никогда в него не входила.
Сначала разберитесь в деле, потом выносите приговор, а затем уж приводите его в исполнение. Тогда я мог бы порицать, но не клеймить, — вы действовали по закону.
Но если вы умерщвляете без суда, вы — убийцы.
Возвращаюсь к бельгийскому правительству.
Бельгийское правительство напрасно отказало коммунарам в убежище.
Закон допускает такой отказ, но право запрещает его.
Я, пишущий эти строки, руководствуюсь принципом: право выше буквы закона — pro jure contra legem.
Право убежища — древнее право. Это священное право несчастных.
В средние века церковь предоставляла убежище даже отцеубийцам.
Что касается меня, то я заявляю нижеследующее:
Я предлагаю побежденным убежище, в котором им отказывает бельгийское правительство.
Где? В Бельгии.
Я оказываю Бельгии эту честь.
Я предлагаю убежище в Брюсселе.
Предлагаю убежище в доме № 4 на площади Баррикад.
Пусть побежденный, бежавший из Парижа, пусть любой из участников объединения, именуемого Коммуной, в избрании которого Париж принял очень незначительное участие и которого я лично никогда не одобрял, пусть любой из этих людей, будь то даже мой личный враг — тем более, если это мой личный враг, — постучится ко мне в дверь; я ему открою. В моем доме он будет неприкосновенен.
А что, если я окажусь вдруг на положении иностранца в Бельгии? Нет, я не верю этому. Я чувствую себя братом всех людей и гостем всех народов.
Как бы то ни было, изгнанник-коммунар будет принят в моем доме, побежденный найдет приют у изгнанника — сегодняшний побежденный у вчерашнего изгнанника.
Я не колеблясь скажу: оба они заслуживают уважения.
Слабый оказывает покровительство слабому.
Пусть человек, объявленный вне закона, войдет в мол дом. Пусть кто-нибудь попробует изгнать его оттуда.
Я говорю сейчас о политических деятелях.
Если ко мне в дом явятся, чтобы арестовать бежавшего коммунара, пусть арестуют меня. Если его выдадут французским властям, я последую за ним. Я сяду вместе с ним на скамью подсудимых, и среди поборников права, рядом с коммунаром, побежденным Национальным собранием Версаля, увидят республиканца, изгнанного Бонапартом.
Я выполняю свой долг. Принцип прежде всего.
И еще несколько слов.
Можно с уверенностью сказать, что Англия не выдаст бежавших коммунаров.
Зачем же ставить Бельгию ниже Англии?
Слава Бельгии в том, что она является убежищем. Не отнимайте у нее этой славы.
Защищая Францию, я защищаю Бельгию.
Правительство Бельгии будет против меня, но бельгийский народ будет на моей стороне.
Что бы ни случилось, совесть моя будет чиста.
Примите, милостивый государь, уверения в моих лучших чувствах.
Сударь!
Я только что прочел отчет о заседании палаты. Я благодарю красноречивых людей, которые защищали — не меня, так как я ничто, а правду, которая превыше всего. Что же до распоряжения правительства, касающегося меня, то я предпочел бы обойти его молчанием. Высланный должен быть снисходительным. Я должен, однако, ответить на два замечания — замечание министра и замечание бургомистра. Министр, г-н д'Анетан, согласно отчету, находящемуся перед моими глазами, огласил запись какой-то беседы, «подписанной мною». Подобная запись мне не предъявлялась, и я ничего не подписывал. Бургомистр, г-н Анспах, сказал относительно рассказа о событиях, написанного моим сыном: «Это сказки». Между тем рассказ этот является чистейшей правдой, в нем ничего не преувеличено, а скорее даже смягчено. Г-н Анспах не мог этого не знать. Вот в каких выражениях я сообщил об этих событиях полицейским чиновникам, явившимся ко мне: «Этой ночью один дом, а именно мой дом, в котором живут четыре женщины и двое маленьких детей, подвергся неистовому нападению какой-то банды. Бандиты угрожали смертью, камнями разбивали окна, пытались вскарабкаться по стене и выломать дверь. Налет начался в половине первого ночи и закончился в четверть третьего, на рассвете. Такие вещи можно было увидеть лет шестьдесят тому назад в Шварцвальде; сегодня они происходят в Брюсселе».
Этот налет — циничнейшее преступление. Королевскому прокурору следовало прийти в мой дом в шесть часов утра; следовало немедленно в юридическом порядке установить на месте картину преступления; следовало тут же начать судебное расследование; следовало немедленно получить показания пяти свидетелей: трех служанок, вдовы г-на Шарля Гюго и мои. Все это не было сделано. Не пришел ни один представитель следственной власти, не была произведена предписываемая законом проверка повреждений, не был составлен протокол. Завтра почти все следы нападения исчезнут, а свидетели разъедутся; намерение закрыть на все глаза в данном случае очевидно. Оглохшая полиция, ослепшее правосудие. Не пожелали получить в юридическом порядке ни одного свидетельского показания, а главного свидетеля, которого прежде всего надо было бы позвать и выслушать, высылают.
Сказав все это, я уезжаю.
Господа!
Я считаю своим долгом поблагодарить вас: не от своего имени, ибо в столь важных вопросах роль моя ничтожна, а во имя права, которое вы хотели отстоять, и во имя правды, которую вы хотели выяснить. Вы поступили как справедливые люди.
Я глубоко тронут предложением предоставить мне убежище, которое сделал в благородных и прекрасных словах красноречивый инициатор запроса г-н Дефюиссо. Я им не воспользовался. Чего доброго, каменный дождь двинулся бы вслед за мной, а я вовсе не желал бы, чтобы он обрушился на дом г-на Дефюиссо.
Я покинул Бельгию. Все хорошо.
Что же касается самого факта, то он очень прост.
Осудив преступления Коммуны, я счел своим долгом осудить и преступления реакции. Мое одинаковое отношение к обеим сторонам не понравилось.
Нет ничего более неясного, чем политические вопросы, осложненные вопросами социальными. Эта неясность, требующая исследования и иногда смущающая историю, служит защитой побежденным всех партий, каковы бы они ни были; она их оберегает — в том смысле, что она требует изучения. Во всяком случае поражения надо разобраться. Так я думал. Расследуем, прежде чем судить, и особенно прежде чем осуждать, и особенно прежде чем казнить. Я считал этот принцип бесспорным. Но оказывается, куда лучше сразу же убивать.
Я думал, что бельгийское правительство, учитывая положение, в котором находится Франция, оставит свою границу открытой, сохранит за собой право проверки, нераздельно связанное с правом убежища, и не станет выдавать всех беженцев без разбора французской реакции, которая всех их без разбора расстреливает.
И к наставлению я присоединил пример, заявив, что я лично желаю сохранить за собой право предоставлять убежище в своем доме и что, если даже об убежище будет молить мой враг, я открою ему свою дверь. За это на меня сначала произвели ночное нападение 27 мая, а затем выслали из страны. Эти два факта находятся во взаимной связи. Один дополняет другой; второе действие оправдывает первое. Будущее рассудит.
Не в этом горе, я без особого труда перенесу высылку. Быть может, это хорошо, что в течение всей моей жизни мне приходилось всегда быть немного гонимым.
Впрочем, я по-прежнему не намерен смешивать бельгийский народ с бельгийским правительством, и, считая для себя честью длительное гостеприимство, оказанное мне Бельгией, я прощаю правительство и благодарю народ.
Милостивый государь!
Разрешите мне восстановить факты.
25 мая г-н Анетан от имени бельгийского правительства заявил:
«Я могу заверить палату, что правительство Бельгии сумеет выполнить свой долг с величайшей твердостью и величайшей бдительностью; оно использует полномочия, находящиеся в его распоряжении, чтобы не допустить вторжения на бельгийскую землю людей, которые едва ли заслуживают такого наименования и должны быть изгнаны из пределов всех цивилизованных государств. (Горячее одобрение на всех скамьях.)
Это не политические эмигранты; мы не можем считать их таковыми».
Это означает, что граница закрыта. Это — отказ от проверки.
Вот против чего я протестовал, заявляя, что надо было подождать, прежде чем осуждать, и что, если правительство упразднит право убежища в Бельгии, я лично сохраню его в моем доме.
Я написал свой протест 26-го, он был опубликован 27-го, а 27-го ночью на мой дом было совершено нападение; 30-го я был выслан.
31 мая г-н д'Анетан сказал:
«Каждый случай будет рассматриваться особо, и если чьи-либо поступки не подпадут под действие закона, то закон не будет применен. Правительство хочет только выполнения закона».
Но ведь это означает открытую границу. Это означает, что принимается принцип проверки, а это именно то, о чем я просил.
Кто же заговорил иным языком? Разве я? Нет, это сделал бельгийский министр.
25-го он закрывает границу, 27-го я протестую, а 31-го он снова открывает границу.
Он меня выслал, но послушался меня.
Убежище, на которое имеют право побежденные политические деятели, я потерял для себя, но выиграл для них.
Это меня удовлетворяет.
Примите, сударь, уверения в моих лучших чувствах.
25 мая 1871 г., в один из последних дней сопротивления Парижской Коммуны, министр иностранных дел Бельгии д'Анетан заявил, что Бельгия не будет рассматривать участников Коммуны как политических эмигрантов, не предоставит им права убежища, если они прибудут на бельгийскую территорию, и выдаст их версальцам. В ответ на это возмущенный Гюго написал свое знаменитое письмо.
После опубликования письма Гюго, в котором он предложил свое жилище в качестве убежища коммунарам, в ночь с 27 на 28 мая его дом подвергся нападению. Это был ответ бельгийских буржуазных католических кругов на солидарность Гюго с побежденными коммунарами. Полиция не предприняла никаких мер ни во время, ни после инцидента, Правительство, вместо расследования обстоятельств нападения, приняло решение о высылке самого писателя из страны. 31 мая 1871 г. этот вопрос обсуждался в сенате и палате представителей Бельгии. Несколько либеральных депутатов выступили с запросом правительству и протестом против высылки Гюго.
…объединения, именуемого Коммуной, в избрании которого Париж принял очень незначительное участие… — Гюго ошибается: в выборах Коммуны 26 марта 1871 г. приняло участие 228 000 человек, то есть активность избирателей была значительно выше, чем до и после Коммуны. Например, в муниципальных выборах после подавления Коммуны участвовало 140 000 человек. Заявление о том, что большинство населения уклонилось от подачи голосов во время выборов в Коммуну, было клеветой, распространявшейся версальским правительством.
…огласил запись какой-то беседы,
«подписанной мною». — Министр иностранных дел Бельгии д'Анетан во время
своего выступления в палате огласил следующее, якобы сделанное Гюго, заявление:
«Против меня буржуазия, но рабочие за меня, ко мне приходила депутация от
рабочих, которые обещали меня защищать».
Изд: В.Гюго. Собрание сочинений в 15 тт., т. 15, М., "ГИХЛ", 1956.
Пер: с французского М.Дмитриевой