Через четыре месяца после того, как Эйнштейн прибыл в Берлин, разразилась первая мировая война. Ее развязали в первую очередь немецкие империалисты, которые вместе с правыми лидерами социал-демократической партии вели ее под лицемерными лозунгами оборонительной войны, якобы навязанной германской империи, «немецкой народной войны» против «исконного французскою врага», против «коварного Альбиона» и «русских варваров». Искусственно возбуждаемая волна националистического «воодушевления» захлестнула многих немецких ученых, до этого занимавших вполне разумные позиции, и увлекла их за собой. Безудержный шовинистический пыл и слепая ненависть к другим народам распространялись подобно духовной чуме. Берлинские профессора выступали с речами и докладами, в которых это умонастроение выражалось самым неприкрытым образом.
Лживым духом буржуазного «патриотизма» и оголтелого шовинизма был проникнут манифест 93 представителей немецкой интеллигенции, опубликованный в октябре 1914 года. Этот получивший печальную известность призыв «К культурному миру» надолго повлиял на репутацию немецких ученых и деятелей искусства. Манифест представлял собой попытку оправдать противоречившие международному праву действия немецкого генерального штаба, выразившиеся в нарушении нейтралитета Бельгии, а также скрыть или приукрасить преступления, совершавшиеся немецкими войсками на оккупированных территориях. Бряцающий оружием кайзер превозносился в этом документе как «знаменосец мира во всем мире», а германский милитаризм восхвалялся как спаситель немецкой культуры.
Воззвание было подписано такими выдающимися немецкими учеными, как Вальтер Нернст, Фриц Хабер, Вильгельм Рентген, Филипп Ленард, Эрнст Геккель, Вильгельм Оствальд, Пауль Эрлих, Макс Планк и Эмиль Фишер. Даже такие гуманистически настроенные деятели культуры, как Герхарт Гауптман, Энгельберт Гумпердинк и Макс Рейнгардт поставили под ним свои подписи. Однако подписи Эйнштейна под этим документом не было.
С ранней молодости Альберт Эйнштейн был противником войны. Еще во время марокканского кризиса 1911 года, спровоцированного вызывающим поведением германских милитаристов, он в разговорах с Арнольдом Зоммерфельдом крайне презрительно высказывался о немецких поджигателях войны. А теперь в соавторстве с берлинским физиологом Георгом Фридрихом Николаи он в противовес шовинистическому манифесту 93-х составил «Воззвание к европейцам».
В этом обращении, исполненном глубокой заботой о будущем человечества, Эйнштейн призывал ученых Европы использовать весь свой авторитет для прекращения бойни народов и в сознании своей нравственной ответственности выступить за то, чтобы война как средство политики была навсегда изгнана из жизни наций. Европа не должна разделить участи Древней Греции! Правда, до сих пор ученые поступали скорее противоположным образом, пренебрегая тем самым важным долгом по отношению к культуре. В результате бурного развития техники и средств сообщения земной шар стал меньше, народы приблизились друг к другу; поэтому им нужно жить в мире, а не заниматься взаимным истреблением в варварских войнах, которые приносят только несчастия всем их участникам.
Это обращение было первым политическим документом, в составлении которого Эйнштейн принял непосредственное участие и под которым поставил свою подпись. Однако, помимо Николаи и астронома Вильгельма Ферстера, его не подписал ни один сколько-нибудь известный деятель культуры. В таких условиях обращение не могло иметь веса по сравнению с манифестом 93-х. По указанной причине его авторы отказались от публичного распространения своего призыва. Вероятно, в обстановке того времени не нашлось бы и газеты, которая согласилась бы проявить достаточную смелость и напечатать антивоенное заявление.
Письма к голландскому другу ученого Паулю Эренфесту, датированные августом и сентябрем 1914 года, ясно показывают, что Эйнштейн был чужд какому бы то ни было националистическому «воодушевлению». «Европа, — писал он, — в своем безумии совершила нечто невероятное. В такое время каждому становится ясно, к сколь жалкой породе животных принадлежит человек».
Международная катастрофа наложила на Эйнштейна — убежденного интернационалиста — тяжелое бремя. Он желал бы, чтобы где-нибудь существовал остров для людей доброй воли; оказавшись там, он стал бы страстным патриотом этого места!
Эти и другие аналогичные высказывания Эйнштейна обнаруживают, что он, так же как и другие буржуазные ученые тех лет, был неспособен раскрыть «тайну, в которой рождаются войны» (Ленин); однако они свидетельствуют не только об ограниченности великого физика. Они показывают, насколько Эйнштейн опередил своих ослепленных национализмом коллег в моральном и политическом отношении. Их «ура-патриотизм» казался ему рецидивом неандертальской эпохи.
В ноябре 1914 года антивоенно настроенные представители интеллигенции основали в Берлине «Союз нового отечества». Его программа провозглашала борьбу за заключение скорого и справедливого мира без территориальных притязаний и за создание международной организации, которая сделала бы невозможным развязывание войны и будущем. Альберт Эйнштейн был одним из основателей этого Союза, пользовавшегося поддержкой Карла Либкнехта и Розы Люксембург, и вскоре стал одним из его активнейших членов. В начале 1916 года «Союз нового отечества» был запрещен правительством, однако он продолжал существовать нелегально, а осенью 1918 года, за несколько недель до поражения, снова возобновил публичную деятельность. После окончания войны он был преобразован в «Немецкую лигу прав человека», основные усилия которой были направлены на достижение взаимопонимания между немецким и французским народами. Эйнштейн входил в состав Лиги вплоть до ее разгрома гитлеровским фашизмом; он неоднократно выступал на ее собраниях.
Даже в годы войны Эйнштейн стремился поддерживать международные связи между естествоиспытателями различных стран. Его позиция видна из заметок, написанных им вскоре после первой мировой войны и позднее опубликованных под заголовком «Интернационал науки» в сборнике «Мой образ мира». Там, между прочим, имеются такие строки:
«Когда во время войны национальное и политическое ослепление достигло своего апогея, Эмиль Фишер выразительно отчеканил на одном из собраний академии такую фразу: «Вы ничего не можете поделать, господа, науки была и остается интернациональной». Крупные ученые всегда осознавали и остро чувствовали это, хотя такая позиция и приводила их в периоды политических осложнений к изоляции в среде коллег более мелкого калибра. В течение последней войны это большинство предало во всех лагерях вверенное ей святое достояние».
Особенно показательной для политических убеждений Эйнштейна была беседа, имевшая место осенью 1915 года в Швейцарии между ним и французским писателем, гуманистом и пацифистом Роменом Ролланом, с которым уже до этого ученый состоял в переписке. В марте 1915 года он писал Роллану:
«Даже ученые в различных странах ведут себя так, как если бы у них восемь месяцев назад были ампутированы большие полушария головного мозгах.
В своих дневниках Роллан подчеркивает ту откровенность, с которой Эйнштейн говорил о порядках на его родине — Германии; никакой другой немец не мог бы позволить себе проявлять подобное свободомыслие. Макс Борн, который с 1915 по 1918 год занимал в Берлине кафедру теоретической физики и часто, а в какой-то период времени даже ежедневно встречался с Эйнштейном, сообщает в своих «Воспоминаниях об Эйнштейне» некоторые примечательные подробности тех дней:
«Уже тогда начали образовываться партии его сторонников и противников. Он, правда, никогда не скрывал своего мнения, но в то же время никогда не стремился навязать его другим. Однако все знали, что он пацифист, который считает военные решения бессмысленными и не верит в победу Германии. К концу войны группа выдающихся людей, среди которых были историк Дельбрюк, экономист Брентано, Эйнштейн и другие, организовала вечерние встречи, на которые приглашались высокопоставленные работники министерства иностранных дел. Обсуждался главным образом вопрос о неограниченной подводной войне, которую требовало верховное главнокомандование, но которая неминуемо должна была привести к вступлению Америки в войну. Эйнштейн уговорил меня принять участие в этих собраниях, что я, как офицер, собственно, не имел права делать. Я был самым молодым в этом кружке и ни разу не раскрыл рта. Но Эйнштейн выступал неоднократно, говоря спокойно и ясно, как если бы речь шла о проблемах теоретической физики».
С противниками войны Эйнштейн при случае общался и за пределами Германской империи. Так, во время посещения Нидерландов в 1916 году он встречался с пацифистами из других стран.
(...) Полностью одобряя социальные и политические цели Октябрьской революции, Эйнштейн и в более позднее время не мог совершенно безоговорочно принять практические методы их достижения. Будучи безусловным противником насилия в духе Ганди, вождя индийского движения сопротивления против британского колониализма, Эйнштейн не мог понять, что применение революционных мер против врагов молодого государства рабочих и крестьян было в данных условиях необходимым и что «красный террор» был всего лишь ответом на «белый террор». Насилие казалось Эйнштейну недопустимым даже в его революционной форме. Здесь отчетливо обнаружилась ограниченность его буржуазно-гуманистического мышления. Максим Горький, которого Эйнштейн ценил как творческую личность первого ранга, настойчиво обращал внимание великого физика на то, насколько ограниченным и спорным является гуманизм, не учитывающий классовой расстановки сил, не ставящий по поводу понятий демократии и гуманизма вопроса «для кого?».
Тяжелые чувства, переполнявшие Эйнштейна в годы первой мировой войны, нашли отражение в статье, написанной им в связи со смертью польского физика Мариана Смолуховского, его предшественника в статистической интерпретации броуновского молекулярного движения. В этой статье, опубликованной в журнале «Натурвиссеншафтен», Эйнштейн писал:
«Каждый, кто близко знал Смолуховского, любил в нем не только остроумного ученого, но и благородного, тонкого и благожелательного человека. Мировая катастрофа последних лет возбудила в нем чувство неописуемой боли за жестокость людей и за ущерб, причиненный нашему культурному развитию» (* Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т. 4. — М.: Наука, 1967, стр. 38. *).
В аналогичном духе Эйнштейн высказался за год до этого в некрологе, посвященном Эрнсту Маху. Указывая на доброе, человеколюбивое и оптимистическое умонастроение австрийского ученого, он писал:
«Это отношение защитило его от болезни, пощадившей ныне лишь немногих, — от национального фанатизма. В последнем абзаце своей популярной статьи «О явлениях, происходящих при полете снарядов» он не мог не выразить надежду на будущее взаимопонимание между народами» (* Там же, стр. 32. *).
По своим политическим убеждениям Эйнштейн принадлежал к левому крылу демократической немецкой буржуазии. Он был непримиримым противником вильгельмовской монархии. С воодушевлением приветствовал он военное и политическое крушение империалистической и кайзеровской Германии и установление немецкой республики. 11 ноября 1918 года он писал своей матери в Швейцарию, что лишь теперь он стал привольно чувствовать себя в Берлине. Военное поражение привело к чуду. Коллеги относились к нему как к «архисоциалисту».
В то время Эйнштейн был близок по устремлениям к независимым социал-демократам. Политические противники считали его даже членом независимой социал-демократической партии (НСДП). Это, конечно, было неверно: согласно его собственному свидетельству, он никогда не вступал в члены какой-либо политической партии. Однако сообщения о том, что Эйнштейн посещал в ноябре 1918 года собрания «независимых» и выступал на них, представляются вполне правдоподобными.
Отвращение Эйнштейна к немецко-прусской реакции снова отчетливо проявилось весной 1920 года. Так, Эйнштейн ликовал по поводу нового поражения реакции, когда в середине марта единодушное и энергичное выступление рабочего класса привело к провалу путча Каппа. 18 марта он пишет Лоренцу следующее:
«Мы радуемся тому, что недавний реакционный путч потерпел такое жалкое поражение. Под властью этих людей жизнь стала бы невыносимой».
А через несколько недель Эйнштейн сообщает Эренфесту:
«Внешне здесь снова воцарилось спокойствие. Однако зияют необычайно острые противоречия. Военный произвол и вызываемое им ожесточение. В городе страшная нужда и голод. Детская смертность ужасающая. Никто не знает, куда ведет наш политический курс. Государство дошло до состояния полного бессилия».
Эйнштейн был потрясен и возмущен подлым убийством двух умеренных политиков демократического лагеря — Матиаса Эрцбергера и Вальтера Ратенау. Будучи страстным демократом, он сам находился в опасности. 6 июля 1922 года он писал из Киля Планку о том, что его с разных сторон предупреждают, чтобы в течение ближайшего времени он не оставался в Берлине и в особенности чтобы он воздерживался от каких-либо публичных выступлений на территории Германии, ибо принадлежит к группе лиц, «против которых со стороны народа готовятся покушения». Спустя десять дней он сообщает из Берлина своему другу Соловину:
«Со времени гнусного убийства Ратенау здесь настали неспокойные времена. Меня все время предостерегают, я перестал читать лекции и официально считаюсь в отъезде, хотя на самом деле нахожусь здесь. Антисемитизм очень силен».
Под впечатлением этих событий и в связи с ростом в Веймарской республике антидемократических и националистических тенденций усиливаются симпатии Эйнштейна к социализму. С начала двадцатых годов появляется много воззваний и заявлений политического и гуманистического содержания, которые он подписал совместно с такими социалистическими и левобуржуазными политиками и деятелями культуры, как Клара Цеткин, Адольф Гофман, Кэте Кольвиц, Александр Моисеи, Георг Гросс, Генрих Манн и Арнольд Цвейг.
Эйнштейн был одним из первых и активнейших членов основанного в 1923 году «Общества друзей новой России» — организации, которая поставила своей сдачей достижение взаимопонимания между немецким народом и народами Советского Союза и содействие развитию культурных связей между обеими странами. Сохранились фотографии, сделанные во время различных мероприятий этого общества, где Эйнштейн запечатлен рядом с советскими политическими деятелями, в частности с народным комиссаром А. В. Луначарским, и с советскими учеными, например с минералогом и геохимиком А. Е. Ферсманом.
Во время одной из таких встреч Эйнштейн сказал Луначарскому, что он восхищается социалистическим строительством в Советской стране. С точки зрения физика, это строительство представляет собой огромного масштаба эксперимент, проводимый в исключительно неблагоприятных условиях. Успех такого эксперимента явится несомненным доказательством правильности предпосылок, из которых при этом исходили. В другом случае он также одобрительно отозвался о строительстве социализма в Советском Союзе, назвав его «грандиозным опытом».
Альберт Эйнштейн питал особую симпатию к русскому народу. В двадцатые годы, находясь в Берлине, он много общался с представителями советской интеллигенции, в том числе и с коммунистами. Он содействовал организации «Красная помощь», которая была создана Коммунистической партией Германии и целью которой являлась поддержка членов рабочих партий, находящихся в заключении по политическим мотивам, и их родственников. О том, с каким уважением относились к прогрессивному ученому коммунисты и социалисты, говорит тот факт, что его пригласили читать лекции в «Марксистской рабочей школе». В 1931 году в помещении школы, находившейся в северной части Берлина, Эйнштейн разъяснял ее слушателям основные идеи своей теории относительности и вступал с ними в откровенные беседы, не избегая при этом философских и политических проблем.
По своим радикально-демократическим взглядам Эйнштейн далеко опередил всех своих берлинских коллег. Действительно, большинству из них он должен был казаться «архисоциалистом». Характерно, что Макс Планк, высоко ценивший создателя теории относительности как ученого и человека, еще весной 1933 года — в разгар политических дискуссий вокруг «дела Эйнштейна» — писал в одном из своих писем, что в политическом отношении между ним и Эйнштейном пролегает бездонная пропасть.
Из-за страстного сочувствия борьбе угнетенных и эксплуатируемых масс, а также из-за его антифашистских и антимилитаристских взглядов Эйнштейна нередко — и не только его политические враги — считали коммунистом. Действительно, по своим общественным и политическим воззрениям он имел много общего с революционными марксистами. Он солидаризировался с ними в стремлении к созданию справедливого общественного порядка, где были бы устранены нужда и бедность, в борьбе против национализма, фашизма, милитаризации и империалистической войны, в борьбе за взаимопонимание между народами и за длительный мир во всем мире. Однако он не мог принять основное требование учения Маркса — требование диктатуры пролетариата.
Всеми своими силами Эйнштейн хотел служить миру и «чистой человечности». Происхождение, воспитание и окружение мешали ему (как и многим другим ученым и художникам, вышедшим из буржуазной среды) понять, по из-за сопротивления господствующего класса эксплуататоров социализм, к которому он стремился, может быть осуществлен только путем установления революционной власти рабочих и крестьян.
Таким образом, несмотря на свои явно выраженные «красные» склонности, он по своим политическим взглядам оставался радикальным левобуржуазным демократом или — как справедливо заметил один из его товарищей по студенческим годам в Цюрихе — «типичным социалистом по симпатиям».
(...) В начале 1922 года французский физик Поль Ланжевен пригласил Эйнштейна прочитать в Коллеж де Франс несколько лекций по теории относительности. Аналогичное приглашение он получил незадолго до этого от французского философского общества. В своем письме Ланжевен указывал, что эти мероприятия должны будут послужить восстановлению связей между немецкими и французскими учеными. В это время немецких ученых все еще не привлекали ни к каким международным мероприятиям, что не в последней степени было вызвано злополучным «манифестом 93-х», поэтому Эйнштейн сначала вежливо отклонил приглашение Ланжевена. Однако беседа с министром иностранных дел Вальтером Ратенау, с которым он находился в дружественных отношениях, убедила его в том, что в интересах взаимопонимания между двумя народами следует принять приглашение. В марте 1922 года он поехал в Париж, чтобы прочесть доклады, о которых его просили. Эйнштейн был первым немцем, высыпавшим во Франции публично после мировой войны. (...)
Перед возвращением в Германию Эйнштейн посетил некоторые опустошенные войной города и сельские районы в восточной Франции. При виде развалин Эйнштейн снова выразил свое отвращение к войне, которую необходимо любой ценой устранить из жизни народов. Он выступил с обвинениями против милитаризма, угрожающего самим основам человеческой культуры. Немецкие националисты были особенно возмущены этими антивоенными заявлениями, сделанными на театре военных действий бывшего немецкого западного фронта. Они подняли крик об «оскорблении национального достоинства» и вопили о «государственной измене».
Хотя во Франции и не устраивались столь пылкие демонстрации в честь творца теории относительности, какие происходили за год до этого в Америке и Англии, но и здесь выступления немецкого физика прошли с большим научным успехом, что в условиях того времени имело также политическое и моральное значение. По его собственным словам, Эйнштейн хотел быть «посланником мира». Свое посещение Парижа он рассматривал как вклад в дело взаимопонимания между немецким и французским народами, как шаг на пути к восстановлению связей между немецкими и французскими естествоиспытателями, нарушенных империалистической войной. Но как раз именно этого не хотели националистические круги Германии. «Во всяком случае, — сетовала одна влиятельная газета, — соответствующие правительственные инстанции должны были бы ему указать, что для немецких граждан, занимающих официальное положение, время для научного сближения с французами является совершенно неподходящим». (...)
Помимо научных «мудрствований», как их называл сам Эйнштейн, на первом плане его деятельности продолжали находиться вопросы текущей политики. Эйнштейн всегда был решительным и открытым противником империализма. Он понимал зловещую роль монополистического капитала, в особенности в тяжелой промышленности. «Военная промышленность, — писал он, — в действительности представляет собой одну из величайших опасностей для человечества. Она — черная движущая сила, скрытая за повсюду распространяющимся национализмом». Эйнштейн не был оратором; по собственному признанию, он мог приносить больше пользы, сидя за письменным столом. Тем не менее он неоднократно выступил публично на различного рода собраниях и конференциях, целью которых было установление мира и взаимопонимания между народами. Так, в начале двадцатых годов Эйнштейн произнес речь в здании берлинского рейхстага на собрании «Немецкой лиги в защиту прав человека», посвященном примирению между французским и немецким народами.
Некоторое время он принимал участие в работе созданной Лигой наций комиссии по интеллектуальному сотрудничеству, однако вышел из состава комиссии, убедившись в том, что ее рабочая группа ограничивается лишь безответственными разговорами. Он прилагал постоянные усилия к тому, чтобы привлечь работников умственного труда к организованной борьбе за мир. Так, поздней осенью 1932 года он пытался вместе с Ланжевеном создать «Международное объединение ведущих представителей интеллигенции, стоящих на твердых пацифистских позициях», которое должно было через прессу оказать политическое влияние на решение вопросов разоружения, безопасности и т. д.
Под пацифизмом Эйнштейн понимал действенную борьбу за мир, активные выступления против войны и ее подготовки. «Пацифизм, который не борется активно с гонкой вооружений государств, всегда останется бессильным», — заявлял он. Полное разоружение должно, по его мнению, привести к тому, что войны окончательно отойдут в прошлое и грядущие поколения будут знать о них, лишь как о «непостижимом заблуждении предков». Его статья «К вопросу о разоружении» оканчивалась следующими словами:
«От нас самих зависит, найдем ли мы путь мира или будем продолжать идти по прежнему, недостойному нашей цивилизации пути грубой силы. Наша судьба будет такой, какую мы заслужили».
Сначала Эйнштейн выступал за безусловный отказ от военной службы независимо от причин войны. Однако он изменил спою позицию в этом вопросе после первых испытаний, связанных с приходом к власти в Германии фашистского режима. Когда весной 1933 года бельгийские противники поенной службы спросили Эйнштейна, как им вести себя в случае нападения Германии на Бельгию, он ответил, к удивлению безусловных сторонников принципа уклонения от военной службы: «В этом случае каждый, по мере своих сил, должен бороться за свободу своего отечества». Если Эйнштейн отвергал насилие как средство политики, это еще не значило, что он был пацифистом во что бы то ни стало; начиная с 1933 года он уже понял различие между справедливыми и несправедливыми войнами.
«Символ веры» Эйнштейна периода его последних берлинских лет сохранился в виде записи на граммофонной пластинке, выпущенной осенью 1932 года «Немецкой лигой в защиту прав человека». Этот документ позволяет непосредственно слышать голос великого ученого и гуманиста, с трогательной простотой формулирующего свое общее и политическое мировоззрение. Убедительно защищая демократию и социальную справедливость, Эйнштейн в страстных тонах выступает против милитаризма и национализма, даже если этот последний прикрывается личиной «патриотизма». Отвратительный «патриотизм» немецких националистов и гитлеровских фашистов, с которым ученый достаточно много сталкивался в начале 30-х годов, был ему столь же неприятен, как и тупоумный ура-патриотизм «верноподданных кайзера», отвергнутый им еще в 1914 году.
С точки зрения своих антиимпериалистических и антимилитаристских позиций Эйнштейн выступил против планов новой немецкой колониальной политики, которые вынашивались в 20-е годы. Отвечая на анкету одного гамбургского журнала, должна ли Германия стремиться к приобретению колоний и каким образом ей следует проводить «колониальную деятельность», Эйнштейн ответил, что как общее количество полезной земли, так и число занятых в сельском хозяйстве людей можно существенно увеличить в самой Германии за счет освоения еще не возделанных полей, за счет более интенсивной обработки земельных участков и за счет раздела крупной земельной собственности. Эту «внутреннюю колонизацию» он считал «более полезной, надежной и привлекательной, чем государственную колонизацию заморских земель, которую имела в виду анкета».
После того как разразился мировой экономический кризис, Эйнштейн с глубокой озабоченностью следил за развитием политических событий в Германии. Он видел, как Веймарская республика превращается в карикатуру на демократию. С момента передачи правительственной власти милитаристу фон Папену, представителю крупных землевладельцев и промышленников, который тотчас же распустил законное прусское правительство, Эйнштейн потерял последние остатки веры в веймарскую демократию. В этой обстановке он намеревался покинуть Европу, уже летом 1932 года. Поэтому весьма кстати для него оказалось предложение занять должность в недавно организованном Институте фундаментальных исследований (Institute for Advanced Study) в Принстоне. Он, однако, еще не предполагал переселяться в Соединенные Штаты, а собирался проводить в Принстоне лишь зимнее время, весной же и летом хотел, как и раньше, работать на своей даче в Потсдаме и читать лекции в Берлинском университете 1 октября 1933 года он должен был приступить к работе на своем новом месте. Академия была с этим согласна. Была достигнута договоренность, что на время своей работы в Принстоне Эйнштейн будет каждый раз получать неоплачиваемый отпуск.
Захват власти фашистами не был для Эйнштейна неожиданным: он давно видел приближение этой, как он говорил, «революции справа», однако в первое время он не придавал большого значения созданию фашистского правительства. Еще в начале февраля 1933 года, т. е. через несколько дней после назначения Гитлера рейхсканцлером, он вел из Пасадены переговоры с Берлинской академией по вопросам урегулирования своего оклада; форма этих переговоров позволяла думать, что он не собирается выходить из состава академии. Все это, однако, должно было скоро измениться.
Под впечатлением известий о произволе и жестокостях, чинимых гитлеровцами, Эйнштейн в конце февраля 1933 года принял решение больше не возвращаться в Германию. В Пасадене он сделал заявление, вызвавшее, сенсацию. Пока ему предоставляется возможность выбора, сказал ученый, он будет находиться лишь в такой стране, где царствует политическая свобода, терпимость и равенство всех граждан перед законом; в настоящее время в Германии эти условия не выполняются. Эйнштейн заключил свое заявление следующей фразой:
«Я надеюсь, что в Германии вскоре воцарится здоровая обстановка и что великих людей, таких, как Кант и Гете, будут чествовать не только от случая к случаю в дни юбилеев, а основные принципы их учения найдут всеобщее признание как в общественной жизни, так и в сознании людей».
Во время приема, который был дан в его честь 17 марта 1933 года в отеле «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке, Эйнштейн снова в резких словах обрушился на коричневую тиранию.
Антифашистские высказывания Эйнштейна и его отвращение к безудержному нацистскому террору в Германии были всего лишь логическим следствием гуманистических и враждебных любому насилию воззрений, которые лежали в основе всей его политической деятельности начиная с 1914 года. Эйнштейн видел в фашизме «политику авторитарной и безответственной диктатуры». Уже раньше он осудил насильственный режим в Италии. А теперь со всем авторитетом своей славы он выступил против позорных бесчинств, совершавшихся в Германии гитлеровцами.
В заявлении, переданном им Лиге по борьбе с антисемитизмом, Эйнштейн заклеймил «акты грубого насилия и подавления, направленные против всех свободомыслящих людей и против евреев». Следует надеяться, что совместными силами народов удастся уберечь Европу от «впадения в варварство давно прошедших эпох» и что все сторонники цивилизации объединят свои усилия, чтобы побороть фашистскую чуму. Известие об антифашистских высказываниях Эйнштейна с быстротой молнии облетело мировую прессу. Немецкие фашисты источали в своих газетах яд и желчь в адрес великого ученого, который был им ненавистен как откровенный противник войны и как «большевик» и «нежелателен» как еврей. Под впечатлением этих нападок Берлинская академия наук запросила 18 марта 1933 года Эйнштейна, соответствуют ли действительности газетные сообщения о его открытых заявлениях, направленных против немецкого правительства. Если это имеет место, академия «будет несомненно чувствовать себя обязанной выразить со своей стороны отношение к этому делу». Это письмо попало к Эйнштейну лишь через месяц, когда он находился в Бельгии и уже не состоял членом академии.
Во время переезда в Европу Эйнштейн заявил о своем выходе из Прусской академии наук. 28 марта 1933 года он писал:
«Условия, царящие в настоящее время в Германии, побуждают меня отказаться от звания члена Прусской академии наук. В течение 19 лет академия давала мне возможность посвятить себя научной работе без каких-либо служебных обязанностей. Я знаю, в сколь высокой мере я должен быть за это ей благодарен. Неохотно покидаю я ее круг еще и потому, что высоко ценю те стимулы, которые я там получал, и те прекрасные человеческие отношения, которыми я наслаждался в течение всего долгого времени, пока был ее членом. Однако обусловленная моим званием зависимость от прусского правительства стала для меня в нынешних условиях неприемлемой».
Еще до получения этого письма в Берлине фашистское министерство науки, культуры и народного образования отдало академии распоряжение наложить на Эйнштейна дисциплинарное взыскание в том случае, если он действительно принимал за границей участие в «антинемецкой травле».
30 марта 1933 года заявление Эйнштейна было зачитано на пленарном заседании академии. Академия приняла это заявление к сведению и выразила мнение, что тем самым весь инцидент можно считать исчерпанным. Однако нацистское министерство не было удовлетворено. Поздно вечером того же числа оно вручило исполнявшему обязанности секретаря академии правоведу Хейману «настоятельное пожелание», чтобы академия публично выразила свое отношение к делу Эйнштейна. Поскольку трех других секретарей, среди которых был Макс Планк, в тот момент нельзя было разыскать, Хейман самостоятельно составил требуемое заявление от имени академии и передал его министерству, а также газетам для опубликования.
В этом заявлении говорилось, что академия «с возмущением» узнала об участии Эйнштейна в злостной антинемецкой травле в Америке и Франции и незамедлительно потребовала от него объяснений. «Агитационные выступления Эйнштейна за границей, — говорилось далее, — особенно тяжело воспринимаются академией потому, что она с давних времен чувствует себя теснейшим образом связанной с прусским государством и всегда подчеркивает и оберегает «национальную идею» при всей подобающей ей строгой сдержанности в политических вопросах. По этой причине академия не имеет никаких оснований сожалеть о выходе Эйнштейна из ее состава».
В день антиеврейского бойкота 1 апреля 1933 года в немецких газетах появилось позорное заявление Прусской академии наук. В этот день в Берлине орды штурмовиков заняли главное здание университета, а также многие институты и клиники. Студентов, ассистентов и профессоров еврейской национальности изгоняли и подвергали оскорблениям. Государственная библиотека была также осаждена бандитами из штурмовых отрядов, которые отбирали читательские билеты у читателей-евреев. Населению не разрешалось входить в магазины, принадлежавшие евреям. И на фоне этих постыдных действий крупнейшая научная академия в Германии избавилась от самого знаменитого члена!
Далеко не все члены академии одобрили текст заявления, написанного Хейманом. В частности, Макс фон Лауэ сразу же выступил против этого заявления, а также выразил протест против того, что ни один член физико-математического отделения не имел возможности принять участие в его составлении. По его настоянию 6 апреля 1933 года было созвано экстраординарное пленарное заседание академии, которое занялось этим вопросом. Однако протест Лауэ не достиг цели. Большинство членов академии задним числом одобрили текст Хеймана и даже выразили ему благодарность за «надлежащие действия».
В своем ответном письме от 5 апреля 1933 года Эйнштейн заверил, что он никогда не принимал участия в «злостной антинемецкой травле» и что ему о такой травле вообще ничего не известно. Дело сводилось к воспроизведению и оценке официальных заявлений и распоряжений ответственных немецких политиков и их программы, направленной на уничтожение немецкий евреев экономическими мерами. Что касается его самого, то он действительно охарактеризовал состояние Германии в настоящее время как состояние «массового психического заболевания» и высказал свои соображения по поводу причин этого заболевания. В заключение Эйнштейн писал:
«Я отвечаю за каждое слово. В свою очередь я ожидаю, что и академия, в особенности после того как она внесла свой вклад в диффамацию моей личности в Германии, должна будет довести это мое заявление до сведения своих членов и немецкого народа, перед которым меня оклеветали». (* Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т. 4. — М.: Наука, 1967, стр. 178. *)
Академия передала в печать копию письма Эйнштейна, добавив к нему некоторые комментарии, однако письмо было опубликовано лишь немногими газетами. В своем комментарии академия упрекала Эйнштейна в том, что он ничего не сделал для того, чтобы выступить против обвинений и клеветы, хотя, будучи многолетним действительным членом академии, он был обязан сделать это. В том же духе было составлено письмо, которое академия направила Эйнштейну 7 апреля 1933 года. «Какое значение, — говорилось в нем, — могло бы иметь для немецкого народа именно Ваше свидетельство за рубежом в эти дни частично отвратительных, а частично смехотворных обвинений!» Это было написано в тот момент, когда в Германии уже возникли концентрационные лагеря и когда террор штурмовиков против коммунистов, социал-демократов, противников войны и евреев уже принимал самые жестокие формы!
Эйнштейн ответил, что его крайне опечалило то умонастроение, которое отразилось в полученном им послании. По поводу замечания, что он должен был выступить за границей «с свидетельством» в пользу «немецкого народа», он заявил, что такое свидетельство было бы равносильно отрицанию всех тех представлений о справедливости и свободе, за которые он боролся в течение своей жизни. Далее Эйнштейн писал:
«Вопреки тому, что Вы говорите, подобное заявление пошло бы не на пользу немецкому народу, а лишь было бы на руку тем, кто пытается подорвать идеи и принципы, завоевавшие немецкому народу почетное место в цивилизованном мире».
Академия еще раз занялась «делом Эйнштейна» на своем заседании 11 мая 1933 года. Макс Планк, который тогда уже вернулся из зарубежной поездки и впервые высказался по этому вопросу, заявил следующее:
«Я полагаю, что выражу мнение моих академических коллег, а также мнение подавляющего большинства всех немецких физиков, если скажу: господин Эйнштейн — не только один из многих выдающихся физиков; господин Эйнштейн, будучи членом академии, опубликовал работы, которые привели к такому углублению физических знаний в нашем столетии, что по своему значению их можно сопоставить лишь с достижениями Иоганна Кеплера и Исаака Ньютона. Мне это необходимо высказать прежде всего для того, чтобы наши потомки не пришли к заключению, что академические, коллеги господина Эйнштейна еще не были в состоянии полностью осознать его значение для науки».
После этого академия объявила «дело Эйнштейна» закрытым. Члены Берлинской академии, которые хотели быть строго «вне политики», продемонстрировали в своем большинстве политическую позицию, которая фактически — хотя, наверное, и против их воли — оказалась на руку врагам немецкой нации. Планк, по-видимому, это чувствовал и предвидел, потому что еще в марте в одном из своих писем он заметил, что «дело Эйнштейна», как он опасается, отнюдь не будет принадлежать к славным страницам в истории академии.
Выход Эйнштейна из академии, имевший характер политической демонстрации, естественно, вызвал широкий резонанс во всем мире. Нацисты были взбешены тем, что знаменитый ученый стал для них недосягаем. Под предлогом полицейского домашнего обыска банда штурмовиков ворвалась весной 1933 года в городскую квартиру Эйнштейна в Берлине и захватила там все, что им показалось ценным: столовое серебро, ковры, картины. Похищенное имущество было увезено на грузовике, который стоял наготове около дома. Полиции «ничего об этом не знала». Летняя дача Эйнштейна в Капуте была конфискована в пользу прусского государства, согласно нацистским законам об изъятии собственности коммунистов и врагов государства.
Вскоре после своего прибытия в Бельгию — в конце марта 1933 года — Эйнштейн заявил немецкому посольству, что он отказывается от прусского гражданства. Несмотря на это, в 1934 году фашистское правительство задним числом лишило его гражданства. В списке лишенных гражданства лиц его имя стояло в одном ряду с именами Иоганнеса Бехера и других прогрессивных деятелей немецкой культуры. Сначала Эйнштейн жил в качестве гостя бельгийской королевской четы в маленьком курортном местечке вблизи Остенде. Летом 1933 года он прочел несколько лекций в Англии. После этого он отправился и Америку, чтобы с октября приступить к научной деятельности в Принстоне, о чем уже имелась предварительная договоренность.
Эйнштейн был глубоко разочарован бесхребетной позицией большинства его немецких коллег, в особенности в академии. 26 мая 1933 года в письме к Максу фон Лауэ, которого он особенно ценил как человека, Эйнштейн писал, что положение в Германии ясно показывает, к чему приводит молчание ученых в политических вопросах: к беспрепятственной передаче власти в руки безответственных элементов. Пассивность ученых в политических делах является признаком недостаточного чувства ответственности. Он не берет назад ни одного своего слова и твердо верит в то, что своим поведением оказал услугу человечеству.
Разочарование Эйнштейна, вызванное капитуляцией немецкой интеллигенции перед фашизмом, еще больше усилилось в последующие годы. Под впечатлением ужасных преступлений, совершенных немцами в годы второй мировой войны по отношению к миллионам беззащитных евреев, это разочарование переросло у Эйнштейна в негативное настроение по отношению ко всей Германии в целом.
Если в 1933 году Эйнштейн говорил о кучке «помешанных демагогов», которые обманывают политически неразвитый народ, злоупотребляя его доверием, то после 1945 года он уже не проводил различия, за немногими исключениями, между введенным в заблуждение немецким народом и теми, кто его политически развратил. Его антипатия к немцам заходила так далеко, что он осуждал даже своих близких друзей (например, Макса Борна), которые возвращались из эмиграции на свою родину. Из числа видных естествоиспытателей, которые в эпоху гитлеризма продолжали работать в Германии, он признавал, кроме Отто Хана, только Макса фон Лауэ, считая его честным ученым, сохранившим твердость духа и не делавшим никаких уступок коричневым насильникам.
Эйнштейна очень беспокоило развитие политических событий в тридцатые годы. Он справедливо опасался, что гитлеровские фашисты в своем безудержном стремлении к власти используют все средства, чтобы под прикрытием лицемерных мирных лозунгов как можно скорее решить в свою пользу подготавливаемую ими войну за мировое господство.
Открытие деления ядра урана Ханом и Штрассманом преисполнило глубокой тревогой прежде всего тех физиков, которые были изгнаны из Германии. Если бы фашизм использовал это достижение ядерной физики для военных целей, последствия были бы самыми страшными для существования цивилизации. Атомное оружие в руках Гитлера!
Чтобы воспрепятствовать этому, некоторые молодые физики, эмигрировавшие подобно Эйнштейну из Германии в США, решили разыскать своего знаменитого коллегу и посоветоваться с ним по поводу создавшегося положения. Эйнштейн, который до тех пор не занимался этими вопросами, сразу же понял, что в данном случае необходимы быстрые действия. В конце концов было решено, что он изложит в письме к президенту Рузвельту свои соображения о необходимости безотлагательного изучения вопроса о возможности применения атомной энергии для военных целей. Окончательная редакция письма принадлежит венгерскому физику Лео Сциларду, который окончил Берлинский университет и до 1933 года занимал там должности доцента и одновременно ассистента Макса фон Лауэ.
В 1952 году Эйнштейн, отвечая на вопрос, какова была его роль в изготовлении американского атомного оружия, сказал, что его участие в этом деле состояло в одном-единственном поступке: он подписал письмо президенту Рузвельту. Затем он добавил:
«Я полностью отдавал себе отчет в страшной опасности, которую будет означать для человечества успех этого мероприятия. Однако, поскольку существовала возможность того, что над той же самой проблемой и с надеждой на успех могли работать немцы, я был вынужден сделать этот шаг. Мне не оставалось ничего другого, хотя я всегда был убежденным пацифистом».
Опасения Эйнштейна и коллег относительно того, что в гитлеровской Германии ведутся работы по созданию атомной бомбы, оказались, как выяснилось впоследствии, беспочвенными. Гитлеровские фашисты, мечтавшие о «молниеносных войнах» и уверенные в том, что они одержат «окончательную победу» с помощью обычного оружия, не предпринимали в первые военные годы серьезных усилий к использованию открытия Отто Хана для военных целей. Позднее, когда возникла настоятельная потребность в создании «чудо-оружия», для достижения этой цели уже не хватало необходимых средств. Так, по сообщению Гейзенберга, летом 1942 года «ответственные инстанции приняли решение отказаться от попытки создания атомного оружия. Это решение избавило физиков, принимавших участие в работах по атомной энергии, от тяжелой моральной дилеммы, перед которой они были бы поставлены, если бы получили приказ об изготовлении атомных бомб. Таким образом, попыток создания атомных бомб не предпринималось».
Применение американского атомного оружия против густонаселенных японских городов потрясло и возмутило Эйнштейна. Он рассматривал этот акт варварского ведения войны как прямое преступление и неоднократно публично клеймил его. Теперь он глубоко сожалел о том, что подписал письмо Рузвельту. «Если бы я знал, что немцы не работают над атомным оружием, я бы ничего не сделал для создания атомной бомбы», — заявлял он. Как мы теперь хорошо знаем, атомная бомба была бы создана и без его вмешательства.
Эти мучительные переживания побудили Эйнштейна со времени бомбежки Хиросимы и Нагасаки неуклонно и со всей страстностью бороться против подготовки атомной войны. С величайшей убедительностью рисовал он страшные последствия возможного атомного конфликта.
В первые годы после окончания второй мировой войны Эйнштейн решительно выступал против американской «атомной дипломатии», основанной на временной монополии США в области атомного оружия и выражавшейся в попытках шантажа, которые были характерны для американской политики того времени. Он осуждал Соединенные Штаты за то, что они связывали предложенный ими международный контроль над использованием атомной энергии с политическими условиями, которые были неприемлемы для Советского Союза и поэтому отвергались им. В 1947 году Эйнштейн писал:
«Существует мнение, что таким образом можно будет свалить на русских ответственность за провал. Однако вместо того, чтобы обвинять русских, американцам следовало бы лучше подумать о том, что сами они до установления международного контроля, а также в случае неудачи контроля не отказываются от применения атомного оружия в качестве регулярного оружия».
Эйнштейн осуждал все, что каким-либо образом могло привести к обострению политической напряженности в мире и тем самым создать опасную международную ситуацию. Уже в 1946 году он упрекал правительство Соединенных Штатов в том, что оно не предприняло ни одной серьезной попытки добиться «фундаментального взаимопонимания с Россией», а, напротив, сделало многое, чтобы ухудшить политические отношения с Советским Союзом. В качестве примера он указывал на то, что под давлением США Организация Объединенных Наций, несмотря на сопротивление СССР, приняла в ряды своих членов фашистскую Аргентину и отсрочила предусмотренные санкции против франкистской Испании. Согласно его твердому убеждению, которое он неоднократно высказывал, для решения неотложных проблем мировой политики необходимо «взаимопонимание высокого рода» между США и СССР.
Ученый снова и снова открыто клеймил стремление американских милитаристов использовать в военных целях результаты научных исследований в области естествознания и техники. Он выступал против всех форм холодной войны. В письме к Соловину, написанном осенью 1948 года, он осуждает оккупационную политику американцев, направленную на то, чтобы «снова привести в Германии нацистов к власти с целью использовать их против зловредных русских». При этом он добавил с чувством глубокого разочарования: «Трудно поверить, что люди извлекают так мало уроков из самых тяжелых испытаний».
Если в 1930 году в речи, произнесенной в Берлине на открытии радиотехнической выставки, Эйнштейн указал на роль представителей техники в осуществлении «подлинной демократии», то теперь он неустанно предостерегал против грозящей опасности массового самоуничтожения в результате преступного злоупотребления научно-техническими достижениями. Снова и снова он подчеркивал политическую ответственность етествоиспытателей и техников. Так, в 1948 году он писал в своем «Обращении к интеллигенции»:
«Поскольку нам, ученым, уготована трагическая участь — еще более повышать чудовищную эффективность средств уничтожения, наш самый торжественный и благородный долг состоит в том, чтобы всеми силами воспрепятствовать использованию этого орудия для тех жестоких целей, для каких оно было изобретено. Какая задача может быть для нас более важной? Какая общественная цель может быть ближе нашему сердцу?».
Уже за год до этого на торжественном заседании ООН в Нью-Йорке Эйнштейн заявил, что в ближайшие годы судьба человеческой цивилизации будет определяться поведением ученых естествоиспытателей. Люди должны наконец понять, что именно поставлено на карту, и должны направить свои усилия «на установление полного понимания между народами и нациями самых различных убеждений».
Взаимопонимание между народами, мирное сосуществование государств с различным социальным строем, запрещение ядерного оружия, борьба против пропаганды войны — именно эти вопросы занимали мысли Эйнштейна в последние годы и именно на их решение была направлена его общественная и политическая длительность. Ученый не жалел усилий для сотрудничества в деле осуществления этих требований. Как он сам сказал, имея в виду свою ведущую роль в борьбе за устранение опасности атомной смерти, ему не остается ничего другого, как делить свое время «между политикой и уравнениями».
Разумеется, для Эйнштейна, великого мыслителя и физика-теоретика, уравнения стояли на первом плане; однако своим личным примером он доказал, что гуманистически мыслящий ученый — как бы далека ни была область его профессиональной деятельности от проблем повседневной политической жизни — обязан быть и политиком, а именно способствовать делу мира и взаимопонимания между народами.
1 октября 1940 года Эйнштейн стал гражданином США. Однако он не мог привыкнуть к американскому образу жизни и не хотел к нему приспосабливаться. Он был американцем только юридически. «Вот уже семнадцать лет я нахожусь в Америке, — писал он в декабре 1950 года своей старой знакомой в Швейцарии, — но психологически эта страна осталась мне чуждой. Необходимо избежать опасности стать поверхностным в мыслях и чувствах, что, кажется, разлито здесь в самой атмосфере».
В «избранной богом стране», за фасадом статуи свободы, Эйнштейн обнаружил порядки, во многом напоминающие те, из-за которых в 1933 году он был вынужден покинуть страну коричневого насилия. Соединенные Штаты, буржуазная демократия которых сначала казалась ему привлекательной, проявили себя в ходе своего развития как страна неограниченных возможностей для развертывания милитаристической внутренней и внешней политики, враждебной миру и прогрессу.
Эта тенденция стала заметной уже при вступлении Трумэна на пост президента после смерти Рузвельта весной 1945 года. Но особенно отчетливо она проявилась в последние годы жизни Эйнштейна, когда фашиствующий сенатор Маккарти, ставший председателем сенатской комиссии по борьбе с «коммунистической подрывной деятельностью», организовал гнусную политическую «охоту за ведьмами». У Эйнштейна, противника любого духовного принуждения, все это вызывало чувство глубокого отвращения. Враждебное прогрессу политическое развитие, которое ему пришлось наблюдать непосредственно вблизи себя, преисполняло великого гуманиста чувством мучительной тоски, что так явственно видно на некоторых фотографиях, Сделанных в последний период его жизни. В одном из писем к Инфельду, относящихся к этому времени, мы находим такую горькую фразу: «Люди подобны песку, переносимому ветром, и мы никогда не можем быть уверены в том, чтo будет лежать на поверхности завтра».
Особенно «неамериканскими» были высказывания Эйнштейна о необходимости ликвидировать капиталистическую форму хозяйства и установить социалистический общественный порядок. Это было развитие мыслей, высказанных им еще в период ноябрьской революции в Германии, из-за чего он и стал казаться «архисоциалистом» своим академическим коллегам. В опубликованной в 1949 году в одном американском журнале статье под названием «Почему социализм?» Эйнштейн кратко изложил свою точку зрения на капитализм и социализм. При этом он частично использовал аргументы и формулировки, близкие к представлениям и терминологии марксизма или даже точно совпадающие с ними. (...)
B своем рабочем кабинете в Институте фундаментальных исследований Эйнштейн принимал многих выдающихся деятелей науки, культуры и политики. К ним принадлежали: индийский поэт-философ Рабиндранат Тагор, посещавший Эйнштейна еще в Берлине, великий гуманист Альберт Швейцер, с которым ученый также уже встречался в Лондоне, индийский премьер-министр Джавахарлал Неру и его дочь Индира Ганди, физики Нильс Бор и Ирэн Жолио-Кюри, английский математик и философ Бертран Рассел и другие именитые современники Эйнштейна. (...)
Незадолго до своей смерти Эйнштейн подписал воззвание к правительствам великих держав, составленное Бертраном Расселом. Помимо Эйнштейна и Рассела это воззвание подписали немецкий физик Макс Борн, французский исследователь Фредерик Жолио-Кюри, который был в то время председателем Всемирного Совета Мира, польский физик Леопольд Инфельд, американский химик Лайнус Полинг, английский ученый-ядерщик Сесиль Ф. Пауэлл и японский теоретик, специалист по атомной физике, Хидеки Юкава. Ученые предостерегали человечество от попытки самоуничтожения в атомной войне. Одновременно они указывали на то, насколько нелеп и недальновиден антикоммунизм некоторых правительств. «В войне с применением водородных бомб, — говорилось в этом призыве, — погибнут не только люди, но также животные и растения, которых никто не может обвинить, что они являются коммунистическими или некоммунистическими».
Вместе с Бертраном Расселом Эйнштейн предложил ученым-естественникам всех стран периодически собираться вместе, дабы словом и делом содействовать сохранению и упрочению всеобщего мира. Это предложение послужило в дальнейшем стимулом к организации Пагуошских конференций, которые вскоре превратились в значительную силу в научной и политической жизни нашего времени. Первые дискуссии на этих конференциях отражали критические идеи Эйнштейна, как показывает, например, заявление, принятое на 3-й Пагуошской конференции, состоявшейся осенью 1958 года в Китцбюхеле. В этой декларации, которая была подписана наряду с прочими такими выдающимися советскими учеными, как академики Скобельцын и Виноградов, говорится: «Мы полагаем, что наука лучше всего служит человечеству, когда она остается свободной от каких бы то ни было догм, сохраняя за собой право сомневаться во всех положениях, включая её собственные».
В конце жизни Эйнштейн страдал длительным заболеванием и был вынужден подвергнуться операции. В начале апреля 1955 года состояние здоровья семидесятишестилетнего ученого стало угрожающим. Лечившие его врачи настояли на срочной госпитализации. В больнице наступило временное улучшение и пациент потребовал, чтобы ему принесли очки и бумагу для продолжения работы над неоконченной рукописью. В ней речь шла о том, что больше всего заботило Эйнштейна — о предотвращении атомной войны. Последнее, оставшееся незавершенным обращение великого борца за мир, который так часто брался за перо и выступал, призывая к взаимопониманию между народами, заканчивается словами, полными отчаяния: «Повсеместно развязанные политические страсти требуют своих жертв».
18 апреля 1955 года Эйнштейн умер в Принстоне. Его падчерица Марго так рассказывает о его последних часах:
«Он говорил с глубоким спокойствием — даже с легким юмором — о лечивших его врачах и ждал своего конца как неизбежного естественного события. Насколько бесстрашным он был в жизни, настолько тихо и смиренно встретил смерть. Этот мир он покинул без сентиментальности и без сожаления».
Эйнштейн, ненавидевший культ личности, запретил проведение каких-либо погребальных церемоний. Он не хотел, чтобы над его могилой произносились речи, и не желал, чтобы ему поставили надгробный памятник. В зале крематория собрались лишь ближайшие родственники и друзья, чтобы в молчании проститься с ним. Согласно завещанию ученого, его прах был развеян по ветру.
Изд: Фридрих Гернек. Альберт Эйнштейн. М., «Мир», 1984
Пер. с немецкого И.Д.Рожанского
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
Date: июнь 2012