«РАДОВАТЬСЯ РАДОСТЯМ БЛИЖНЕГО И СТРАДАТЬ

ОТ ЕГО СТРАДАНИЙ...»

 

Переписка В. Ф. Булгакова с А. Эйнштейном

 

Осенью 1992 г., благодаря любезному содействию проф. Р. Коэна и д-ра П. Джозефсона, я получил возможность около недели поработать в Архиве Альберта Эйнштейна при Бостонском университете (США). Основная задача сотрудников Архива (фонда) — подготовка к изданию 40-томного собрания сочинений Эйнштейна, его писем, а также всевозможных документов, связанных с его именем. Усилиями сотрудников Архива и его руководства уже довольно давно составлен именной указатель (каталог) лиц, которым Эйнштейн писал или которые писали ему (ксерокопии этих писем хранятся в Архиве в Бостоне; подлинники находятся в Иерусалимском университете в Израиле). Каталог состоит из четырех толстых томов, в которых, в алфавитном порядке, представлены эти имена.

Просматривая его, я вспомнил анекдот про сумасшедшего, читавшего телефонный справочник и удивлявшегося, что в этой «пьесе» так много действующих лиц, а сама она все не начинается. В рамках ограниченного времени, которым я располагал, я выуживал из каталога русские фамилии, имея в виду изучить материалы о контактах Эйнштейна с его советскими коллегами — физиками, а также представителями других профессий — деятелями искусства, политиками и т. д. Среди многих фамилий, которые я и ожидал найти в каталоге, попадались неожиданные и даже совсем незнакомые. Так, я заказал ксерокопию переписки Эйнштейна с Булгаковым, содержащей, говоря архивным языком, три единицы хранения, и обнаружил, что этот Булгаков — не Михаил Афанасьевич (на это я, хоть и немного, но все же надеялся, не имея к тому реальных оснований), не Сергей Николаевич (религиозный философ и экономист, произведения которого у нас недавно стали широко публиковать), а Валентин Федорович Булгаков. Это человек, хорошо известный в истории русской литературы, мемуарист и писатель, личный секретарь Л. Н. Толстого в последний год его жизни, автор ряда книг о нем, в частности издававшихся и в послереволюционные годы. В. Ф. Булгаков (1886—1966), вернувшийся в СССР из эмиграции в 1949 г., работал в качестве научного сотрудника в Доме-музее Толстого в Москве, который он когда-то организовал и возглавил.

Как увидят читатели, в переписке обсуждаются вечные проблемы «преступления и наказания», насилия и защиты от него, в масштабе личности и государства; дискутируются и религиозно-нравственные аспекты этих проблей. Она относится к осени 1931 г. и в какой-то мере, видимо, инициирована посланием Эйнштейна Лионскому конгрессу, обсуждавшему проблемы войны (он упомянут в письме Булгакова). В имеющемся на русском языке собрании трудов Эйнштейна * это обращение отсутствует, хотя, с другой стороны, в нем имеется интереснейший материал, содержащий его соображения о науке в ее взаимодействии с религией и обществом. В рассматриваемое время Эйнштейн продолжал находиться на гребне мировой славы, на который подняла его триумфально завершившаяся в 1919 г. опытная проверка выводов теории относительности. Десятки газет, журналов, издательств обращались к учёному с просьбой об интервью, статьях, книгах. «Ньютон XX века», как называли и называют Эйнштейна, был человеком мудрым и в областях, далеких от его профессиональной деятельности, — об этом свидетельствуют его многочисленные письма, статьи и воспоминания.

Ниже приводится первое письмо Булгакова, затем — ответ Эйнштейна и, наконец, встречное (второе) письмо Булгакова. Я глубоко признателен Архиву Альберта Эйнштейна при Еврейском университете в Иерусалиме (Израиль), который, письмом Куратора Архива г-на 3. Розенкранца, разрешил воспроизвести здесь письмо Эйнштейна. Архивный номер этих документов — 45 — 702 **.

 

В. Я. Френкель

 

* Это четырехтомное собрание сочинений Эйнштейна вышло в 1965—1967 гг. в издательстве «Наука», в престижной серии «Классики науки». Оно и сегодня является наиболее полным собранием его трудов.

** Я искренне признателен И. Ю. Тарасовой за ценную консультацию, полученную при переводе писем с немецкого языка. Я благодарен чл.-корр. Российской Академии наук Р. Ш. Ганелину за большую помощь в разыскании соответствующих сведений.

 

ГОСПОДИНУ ПРОФЕССОРУ А. ЭЙНШТЕЙНУ

 

Берлин, 31 октября 1931 г.

Глубокоуважаемый господин профессор,

Господин Леманн-Руссбульдт ¹ показал мне Ваше письмо, в котором Вы отклоняете мое предложение о встрече. Само собою разумеется, я целиком и полностью Вас понимаю. В этих строчках я хотел бы только немножко оправдаться. В своем желании иметь честь быть Вам представленным я руководствовался не только пустым любопытством.

Прежде всего, я стремлюсь и стремился выразить Вам мои чувства величайшей симпатии и величайшей благодарности как один из русских, как один из учеников Льва Толстого, как один из противников насилия (и один из членов международного совета «Интернационала противников военной службы»), наконец, просто как человек, — за то, что Вы сделали в борьбе против самой идеи войны. Прошу Вас поверить, что не только как представитель Западной Европы, но и как представитель многих других народов, я с радостью и воодушевлением узнал о Вашей позиции.

Я хотел бы еще спросить, отрицаете ли Вы или нет идею насилия вообще, или, иначе, не только идею войны между народами, но также и насильственную революцию и смертную казнь. Последовательные религиозные (не в смысле церковном) идеи должны отрицать все это, — как мы видим непосредственно на примере Толстого. Что говорит об этом высокая и честная наука, выдающимся представителем которой Вы являетесь в глазах человечества?

Для нас, людей с Востока, вопрос представляется ясным. Что же думают об этом лучшие я наиболее прогрессивные люди на Западе?

Ранее я видел в Ромене Роллане великого последователя Толстого. Позднее подробное знакомство с его взглядами на вопрос о насильственной революции определенным образом разочаровало меня. В одном из писем ко мне Ромен Роллан писал, что он различает насилие, которое преследует благую, прогрессивную цель, и насилие, которое имеет цель дурную и реакционную. Этот взгляд напомнил мне аргументы идеологов войны, которые различают «наступательную» и «оборонительную» войны. Фактически, кто может сказать про насильника, что он преследует недобрую, реакционную цель? Александр Македонский, Цезарь, Торквемада, Иван Грозный, Петр I, Робеспьер, Наполеон, Бисмарк, Вильгельм II, Ленин и Муссолини, Сталин и Троцкий, — они все говорили и говорят, что преследуют благородные и добрые цели. Однако где найти критерий?

Когда я читаю о казни 6000 коммунистов в Китае или 48 инженеров в Советской России ², это потрясает меня в равной мере. Кровь есть всегда кровь, жизнь есть всегда жизнь. Человек неприкосновенен, потому что каждый человек должен жить, потому что в каждом человеке живет частичка Бога — как говорил Толстой.

То положение, глубокоуважаемый господин профессор, которое Вы занимаете в борьбе против войны и против несправедливости, столь исключительно важно, Ваше последнее послание нашему конгрессу в Лионе (я присутствовал на нем) является документом такого огромного значения, что Ваша точка зрения на вопросы насильственной революции и смертной казни вызывает естественный интерес у каждого культурного человека, у каждого противника насилия, к числу которых отношусь и я.

Сам я исхожу из позиций Ганди. В 1914—1915 гг. я в течение 13 месяцев находился в заключении за призыв против мировой войны. В 1923 г. я был выслан большевиками из Москвы за границу за свои антимилитаристские воззрения (сам я считаю себя советским подданным, а не беженцем). Я думаю, что мы должны готовить почву для грядущей ненасильственной революции.

Любой Ваш отклик был бы для меня огромной радостью. Но я не хотел бы ни в коем случае беспокоить и обременять Вас.

Я прошу извинения за мой невообразимый немецкий язык. Я сейчас постоянно живу в Чехословакии, в Праге *.

С глубочайшим уважением и преданностью,

Валентин Булгаков, писатель,

бывший директор Музея Толстого в Москве.

 

* Буквально Булгаков пишет так: «живу в чешской Праге», имея в виду, вероятно, что говорят в Праге, в основном, на чешском языке.

 

 

ПИСЬМО ЭЙНШТЕЙНА БУЛГАКОВУ

 

Г-ну Валентину Булгакову

Берлин, Оранненбургерштрассе, 38.

Берлин, 4 ноября 31 г.,

Харберландштрассе, 5.

 

Глубокоуважаемый г-н Булгаков!

 

Очень благодарен Вам за Ваше интересное письмо и прекрасную фотографию. Что я думаю о войне и смертной казни? Последний вопрос — более простой. Я (выступаю) не за наказания вообще, а лишь за меры, направленные на службу обществу и его защиту.

В принципе я был бы не против устранения ничтожных и вредных индивидуумов, я против этого лишь постольку, поскольку не доверяю людям, т. е. судьям. Дело в том что в жизни я в наибольшей степени ценю ее «качество», а не «количество» (Ich schätze nämlich am Leben mehr die Qualität als die Quantität) — подобно тому, как в природе закономерность, будучи высшей реальностью, противостоит отдельному явлению. При этом существенным, с другой стороны, остается вопрос о том, что любовь к живому для меня есть высшее и лучшее в человеке. Проявление этого чувства представляется мне лучшим в религиях.

Понятие «насилия» является столь нечетким и общим, что, в конечном счете, под него подпадает все — потому что мы причиняем вред всему живому, так сказать, всем тем, что мы делаем. Абстрактно говоря, Добро (в этическом понимании этого слова), вообще, думается, вряд ли поддается понятийному определению. Те, что делается с чувством любви к творенью Божьему, — это для меня «хорошо». Радоваться радостям ближнего и страдать его страданиями — вот лучшие ценности, которыми всегда можно руководствоваться. Я неизменно замечаю, что сначала чувствую, что есть «хорошо», и лишь потом, задним числом, пытаюсь это обосновать. Обоснование, как правило, мало на что годится. Нечто схожее имеет место в искусстве, а жить по законам добра — не является ли это тоже искусством?

Теперь о войне! Исходным для меня здесь является то, что я считаю отвратительным, когда кого-то хотят заставить участвовать в ней. Я считаю войну мерзкой хотя бы из-за тех чувств, которые делают ее возможной. Но, в принципе, разве можно обойтись без войны? А как обстоит дело с полицией? Без нее мы едва ли сумеем обойтись, если исходить из того, что миролюбивым людям должна быть предоставлена возможность жить. Итак, полиция нам нужна. Ее деятельность, однако, основана не на ненависти, а на заботе. Существование военных представляется мне оправданным в том же смысле, как и существование полиции: они призваны защищать международные договоры и проводить их в жизнь — против тех, кто нарушает мир, т. е., в конечном счете, (это существование предусматривается) только на переходный период и для реализации действий судебной системы, охватывающей весь мир. Война кажется мне оправданной только как акт исполнения решений международного третейского суда. Иной тип войн я не признаю оправданным и считаю долгом отказать государству в повиновении, если оно требует участия в войне в таком случае.

Революцию я полагаю вредной всегда — в том смысле, что без нее и даже лучше, чем с ее помощью, может быть достигнуто осуществление воли большинства.

С дружеским приветом,

Ваш А. Эйнштейн.

 

 

ГОСПОДИНУ ПРОФЕССОРУ А. ЭЙНШТЕЙНУ

 

Берлин, 6 ноября 1931 г.

Глубокоуважаемый господин профессор,

Позвольте мне выразить Вам мою глубочайшую благодарность за Ваше ценное и всеохватывающее письмо. Это было нечто гораздо большее, чем «несколько строчек», о которых я просил! Но не удивляйтесь, пожалуйста, что я снова пишу Вам. Без сомнения, Вы сами знаете, что часто та или иная мысль держит нас в плену и вынуждает предпринимать шаги, которые в повседневной жизни, возможно, нельзя считать ни допустимыми, ни вежливыми. Так, в моем случае, обстоит дело с проблемой насилия. Поэтому я прошу извинить меня великодушно за это мое второе письмо.

Прежде всего, я говорю о насилии только в определенном смысле, связанном с убиением, убийством. Здесь я не возражаю против Ваших соображений о полиции. Я полагаю также, что именно в смысле мер, направленных на службу обществу для его охраны, полиция на самом деле необходима и должна быть сохранена. По это не значит, что полиция безусловно должна убивать преступника (т. е. повторять и приумножать преступление). Полиция (как и суд) должна вообще быть лишена этого права. Для изоляции преступника будет уже достаточно иметь соответствующие учреждения, скорее (психиатрические) больницы, чем тюрьмы.

Убиение? Смертные казни? 1. Из того, что мы неосознанно убиваем микробов, когда мы дышим, убиваем волков и медведей, защищая себя, не значит, что мы имеем право убивать людей. 2. Кто здесь мог бы быть судьями (это Ваш вопрос)? Один судья приговорил к смерти Петера Кюртена, злодея из Дюссельдорфа, другой — множество коммунистов или антикоммунистов. Но такое осуждение всегда исходит из эгоистически мыслящей партии.

В этом пункте мы не расходимся. Но я задаю такой вопрос: а где найти судей для международных споров? Справедливая война как акт исполнения международного третейского суда? Но где взять гарантии, что даже международный третейский суд будет судить справедливо и по-божески? Вот пример, который на днях был разыгран на наших глазах: решение Гаагского трибунала по вопросу о немецко-австрийском таможенном союзе ³. Такие государства, как Франция и Польша, голосовали против этого таможенного союза, Германия — за. Было ли решение и в самом деле обоснованным? Никто не может сказать об этом определенно.

Сейчас Китай и Япония сражаются друг с другом. И мы видим, в каком «тяжелом» состоянии находится «международный третейский суд» — Лига Наций. Едва ли мы можем наши личные судьбы и судьбы человечества вверять сегодняшней Лиге Наций. Позиция японцев в Лиге Наций более сильна. Здесь снова господствует партия. Здесь господствует, в скрытой форме, насилие.

И далее — самым тяжелым, самым роковым оказывается то, что когда мы в каком-либо случае допустим применение насилия, то какое-либо другое насилие найдет себе оправдание. Вообще, насилие через малейшую щелочку находит себе подходящий выход в мир. В 1793 г. Людовик XVI по приговору суда и парламента был обезглавлен, и в 1918 г. царь Николай II со всей своей семьей, с несколькими друзьями, с врачом и горничной, уже без суда был злодейски убит. И в обоих случаях насильники были совершенно убеждены в том, что было исполнено нечто правильное, законное. И большевики думают, что они действовали в прямом соответствии с «великим» историческим примером Французской революции. Если позволено убивать по приговору суда — почему тогда это не может быть разрешено и без какого-либо суда? Это уже вопрос пустой формальности.

Таким же образом обстоит дело и в случае войн. «Когда мой народ (говорит, к примеру, японец) совершенно убежден в том, что его дело справедливо, какую роль может тогда для него играть решение какой-то Лиги Наций?» И именно так сегодня рассуждает Муссолини, Гитлер и другие.

Но не только сегодня! Перед войной 1914—1918 годов так называемые «жестокие» военные средства * были запрещены на основе международных договоров. И что же показала нам мировая война? Разве какое-либо из государств продемонстрировало верность этим договорам? Нет! К старым «жестоким» средствам были добавлены новые, такие, например, как отравляющие газы, существования которых нельзя было предвидеть.

Да, сражающийся, который убивает или сам боится быть убитым другими убийцами, уже забывает о договорах и решениях третейских судов...

И еще один вопрос. Что можно сказать в случае «справедливой» войны о положении людей, отказывающихся от военной службы из религиозных соображений? Тех, кто не желает принимать участие ни в какой войне? Они будут, естественно, как это уже имеет место сегодня, преследоваться. Будет ли это законным? Нет, еще раз нет!

И тут я подхожу к самой сути вопроса. Истинное, окончательное решение проблемы насилия и его неприменения можно найти только на религиозно-нравственном пути. Да, надо «радоваться радостям ближнего, страдать его страданиями», но в том смысле, что ближний — это каждый другой, без различий в уровне его развития, национальности, рассовой принадлежности. Вопрос о достоинстве здесь не играет никакой роли. Все хороши и все плохи — в глазах Бога. Человек это не только homo sapiens. Сущность человека — в его духовности, следовательно, для каждого человека возможно возрождение. Насилие, т. е. убийство, невозможно, безжалостно, безрассудно, — всегда и везде. Убийство бесчеловечно, говорим мы, и уже одним этим словом наша проблема решается окончательно.

Вот каковы те мысли, которые невольно вызвало во мне Ваше бесценное письмо.

С глубоким уважением и искренними приветами, преданный Вам

Валентин Булгаков.

—————

* Другие средства при этом считаются «не жестокими»! (Примечание автора письма.)

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРЕПИСКЕ БУЛГАКОВА — ЭЙНШТЕЙНА

 

¹ Отто Леманн-Руссбульдт (1873—1964) — писатель и пацифист. Возглавлял Немецкую лигу защиты прав человека. В 1933 г. эмигрировал из фашистской Германии и до 1952 г. жил в Англии.

² О расстреле 48 руководителей пищевой промышленности в сентябре 1930 г. (который упоминается в письмо В. Булгакова) см. статью В. Костикова «Блеск и нищета номенклатуры» («Огонек», 1989, № 1, с. 14).

³ 3 марта 1931 г. между Германией и Австрией был заключен таможенный союз (уния). Фактически это означало воссоединение (точнее — аншлюс) обеих стран, что противоречило договорам Антанты с Германией (Версальский договор) и Австрией (Сен-Жерменский договор). Заключенно этого союза натолкнулось на резкое сопротивление Франции. Вопрос был передан на рассмотрение в Лигу Наций, переадресовавшую его Международному верховному трибуналу в Гааге. В сентябре 1931 г. Трибунал (большинством в 8 голосов против 7) признал унию несовместимой с существующими международными договорами. В результате, под экономическим и политическим давлением Франции и других стран, Австрия и Германия отказались от заключенного ими таможенного союза — особенно в преддверии заключения Общеевропейского союза такого рода. Газеты всего мира в сентябре оживленно обсуждали эти вопросы; репортажи ежедневно помещались и на страницах наших «Известий». См. также А. М. Турок. Очерки истории Австрии 1929— 1938 гг. М., 1962.

 

Публикация и примечания В. Я. Френкеля

 

Журнал «Звезда», № 1 за 1994 год.