Серия «ПРОЛЕТАРИАТ».

Ф. Фей.

Миций, китайский

предвестник ====

христианского ==

коммунизма. ====

Перевод с немецкого.

ИЗДАНИЕ

МАРИИ МАЛЫХ.

[СПб, 1906]

Миций смотрел на окраску шелка и, вздыхая, сказал: выкрашенное в голубое — стало голубым; выкрашенное в желтое — стало желтым. Изменяется краска, — изменяется и цвет, соответственно пяти различным краскам. Поэтому с окрашиванием следует обращаться осторожно. Однако, окрашивается не только шелк — государство имеет также свою окраску.

Всем известно, что Китай располагает древнейшей культурой. Вероятно, менее известно, что еще за столетие до появления Платона, — первого социалиста-утописта Европы, Китай уже имел своего теоретика коммунизма.

Около 500 г. до Р. Х. всеобщее внимание привлек Миций (или вернее Миц Тзи), младший современник Конфуция.

О жизни его мы имеем лишь скудные данные; знаем лишь, что он был всесторонне образованным человеком; что он не только писал философские труды, но был и искусным механиком и гениальным строителем крепостей (он оставил труды по фортификации); далее, что он имел безупречный характер, отличался благородством и самоотверженной любовью. Другого и нельзя было бы ожидать, судя по его трудами, где всюду рассыпаны блестки благородных и возвышенных мыслей. С этими биографическими штрихами и с сущностью учения Миция ознакомил немецкое общество рейнский миссионер Эрнст Фабер.

Однако, в своем труде (Основные идеи древнего китайского социализма, Эльберфельд, 1877) Фабер, к сожалению, довольно подробно излагает и свои собственные взгляды, причем с крайней ненавистью и без всякого понимания нападает на социализм, и даже бросает в лицо немецким социалистам крайне низкие оскорбления.

Что Миций мало или даже почти совсем неизвестен в самом Китае, объясняется двумя причинами. Во-первых, после смерти Миция ученики его, из которых наиболее выдающимся был, по-видимому, Као, распались на три враждовавшие между собой школы; этим они ослабили поднятое им движение; во-вторых, утопические идеи, заключавшиеся в учении Миция, не соответствовали экономическим отношениям современного ему Китая. Неудивительно поэтому, что его сверстнику, философу Мендзе, далеко не столь гениальному мы-

— 3 —

слителю, но лучше сумевшему приспособиться к китайским порядкам, легко удалось одержать верх над идеями Миция и заклеймить его именем „гнусного крамольника". Таким образом, последующие поколения, „преисполненные благочестия, преклонились перед Мендзе, как классическим писателем, и предали забвению его противника. Но успехи современного социализма заставили вновь обратить внимание на Миция.

Социальные бедствия и социальная нужда являются исходным пунктом его исследований и часто служат у него предметом ярких описаний.

Миций резко нападает на тех, кто говорит, что бедность должна существовать всегда; что таковы неотвратимые веления рока.

„Речи о предопределении, говорит он, уничтожают справедливость; уничтожение справедливости — порождает предопределение“. Он же, Миций, не сомневается в том, что есть средство для борьбы с социальными бедствиями, и эту борьбу он делает краеугольным камнем своего учения. С величайшей решимостью и упорной настойчивостью проповедует он своеобразный коммунизм, всеобщую любовь к ближнему и широкую взаимопомощь; он ведет борьбу — с борьбою всех против всех.

„Вор любит свой дом, а не чужой; он обворовывает чужой дом, чтоб принести пользу своему дому. Разбойник любит себя, — не других; поэтому он грабит других, чтобы помочь себе. Почему так? Все происходит от отсутствия взаимной любви. Такова же причина того, что хозяева друг у друга разрушают дома, а властители и государства ведут между собой войны. Каждый хозяин любит свой дом, а не чужой; он наносит вред чужому, чтобы принести пользу своему собственному. Также поступают властители по отношению к чужим государствам. Все бедствия в государстве ведут начало отсюда. Исследуйте, как возникают они, и вы найдете, что вечная причина этого — отсутствие взаимной любви. Если бы на жилище другого (ближнего) смотрели, как на свое собственное, — кто стал бы воровать? Если б к другим относились, как к самим себе, — кто стал бы грабить? Если б на семью другого смотрели, как на свою собственную, — кто стал бы нарушать ее покой? Если бы на чужие государства смотрели, как на свои собственные, — кто стал бы вести войну? Поэтому, страна управляется хорошо там, где безраздельно царит взаимная любовь; и в ней неспокойно, — при взаимной ненависти... Если в стране нет взаимной любви, сильный давит слабого, богатый издевается над бедным, влиятельный высокомерно относится к низшему, хитрый обманывает глупого. Все бедствия, все притязания, все огорчения и недовольства в государстве возникают от отсутствия

— 4 —

взаимной любви. Поэтому, человеколюбивый осуждает такой порядок. Но как изменить его? Закон коммунистической, взаимной любви и дружная работа друг для друга изменят его!"

Коммунизм древнего китайского философа очень близок к первобытно-коммунистическому учению о любви к ближним; часто он с ним вполне совпадает. Подобно христианскому коммунизму, это коммунизм не производства, а потребления; коммунизм добровольный, на практике выливающийся в формы благотворительности. Он может быть формулирован словами: „Люби то, что принадлежит другому, как свое собственное". Из этого ясно, что не надо быть сыном Божиим, чтобы выражать подобные мысли, и что на одинаковой ступени развития различные народы и люди, согласно имманентным законам развития и причинности, присущим человечеству, — часто мыслят и действуют одинаково.

Отличается учение Миция от учения Христа в том отношении, что оно насквозь проникнуто оптимизмом, любовью к жизни и полно надежд на будущее; что оно не проповедует, подобно христианству, проклятия миру, умерщвления плоти и не возлагает своих надежд лишь на загробную жизнь. Где христианство учит самоотречению, Миций учит лишь простоте; где оно призываете к самоотверженному непротивлению, Миций зовет к смелой борьбе. Конечно, это развитие находит себе основание в том, что Китай того времени, несмотря на размеры господствовавшей в нем нужды, несмотря на глубоко коренившуюся в нем нищету, — не был страной, клонившейся к упадку, подобно Святой земле, где возникло христианское учение, подобно римской империи, где оно так быстро распространилось.

Своим противникам, заявляющим, что коммунизм желателен, но трудно осуществим, Миций возражает: „Есть много более трудного, что, однако, уже проведено в жизнь". За устранением социальной нужды, Миций обещает прежде всего нравственный подъем народа, моральный успех. Мысля, как современный человек науки, и этим опережая свое время на тысячелетия, он восклицает: „Если времена хороши, — народ человечен и добр; если времена плохи, — народ подл и преисполнен злобы". Эти слова, которые, как известно, не решается признать ни современная церковь, ни историки Европы из лагеря охранителей, заключают в себе основной принцип материалистического понимания истории, поскольку они подчеркивают зависимость психической конституции людей от экономических факторов.

К сожалению, подобная мысль могла лишь, как метеор, промелькнуть в сознании Миция, но не стать основой его мировоззрения; и это очень понятно: надо принять во внимание ту раннюю эпоху, в которой жил Миций, вспомнить отсутствие научных методов мышления и, главным образом, прими-

— 5 —

тивность экономических условий современного ему Китая. В наших глазах он остается идеологом и утопистом и, как таковой, он легко был опровергнут Мендзе.

Миций полагает, что все беды заключаются в злой воле правителей; если бы их место заняли мудрые и благонамеренные ученые, они могли бы ввести проповедуемый им коммунизм.

„Какие трудности сопряжены с его проведением? Только те, что правители не делают его принципом своего правления, а образованные не проводят его на практике”. Исходя из таких взглядов, Миций, подобно Платону, приходит к требованию аристократии философов, распределенных, конечно, в известном иерархическом порядке. Последний был ничем иным, как идеализацией иерархии мандаринов. „Государство, в котором не уважают ученых, гибнет. Поэтому, не столь похвально обогащать государственную казну, сколько привлекать к правлению замечательных людей и покровительствовать ученым. Средство, чтобы привлечь их, — то же, которое применяется по отношению к хорошим стрелкам из лука и к возницам колесниц: их награждают, их почитают, их восхваляют. Точно так же следует поступать с замечательными, почтенными учеными, которые имеют богатый опыт, как вести добродетельную жизнь, очень осмотрительны в речах и на деле, очень сведущи в нравоучениях.

Они настоящие жемчужины в государственном домохозяйстве, они помощники духов-покровителей. Однако, надо помнить также, что согласно предписаниям государей древности, не следует несправедливого наделять богатством, окружать почетом, облекать доверием, ставить выше других.

Благодаря такому справедливому отношению, стоящие ниже получают уверенность, что и они поднимутся выше и поэтому стараются достичь этого... Из чего познается, что предпочтение, оказываемое лучшим людям, — основной принцип правления? Из того, что если правят знатные и мудрые, — глупые и низшие позволяют им управлять собой; если же, наоборот, правят глупые и низкие, — знатные и мудрые восстают против них“.

Уже из этих слов можно заключить, что Миций, в своей критике существующих порядков, резко нападет на дурных чиновников и на хозяйничание фаворитов. Я приведу только три изречения: „Если приближенные правителя немы, — стонут вдали от него стоящие". „Если правитель не хочет слиться с сердцами своих подданных, если его окружает лесть, и отрезан путь добрым советам, — государство в опасности”. „Если должности занимают родственники правителя, не имеющие необходимых знаний, если фаворитов наделяют ответственными местами, то девять десятых государственных задач остаются нерешенными. Все образованные хотят стать

— 6 —

богатыми и знатными, теперь же никто не может добиться этого, кроме кровных родственников князей и сильных мира сего, да их фаворитов". Одной из причин дурного правления в современном ему Китае Миций считает чрезмерное преклонение перед родителями, учителями и прежними правителями, рабское подражание старине и полное подчинение исконной древности. Он доказывает это следующим образом: „На белом свете много родителей, но истинно-человечных мало; подражать родителям без разбора, значит осуществлять бесчеловечность; она же не должна стать законом. То же самое, — если образцом для себя делают учителей своих или правителей, ибо и среди них больше бесчеловечных. Итак, они не годятся ни в качестве образца, ни в качестве правителей. Кто же тогда? Лучше всего взять за образец небо (природу)... Влияние неба универсально (всеобъемлюще), и в то же время оно не себялюбиво. Оно хочет, чтобы люди любили друг друга, чтобы они помогали друг другу, и не хочет, чтобы люди ненавидели и грабили друг друга. Но откуда это известно? Известно из того, что оно любит всех, без исключения, и всем, без исключения, помогает; это очевидно из того, что оно всем, без исключения, владеет и всех, без исключения, питает".

Другое место гласит: „Правоверные говорят: благородные должны преклониться перед изречениями древности — это человечно. Однако, времена древности были когда-то новыми временами, так что подражают не тому, чему подражать хотят, а противоположному“.

О революционной силе этих мыслей мы получим правильное представление только тогда, когда вспомним, что в Китае детский пиэтизм считается главной добродетелью, и что он вполне заменяет там религиозное смирение и благочестивое послушание других народов. Неудивительно, поэтому, что Мендзе, главным образом, старается отразить эти смелые нападки на безусловный авторитет человека, он инстинктивно чувствует, что тут затрагивается важнейший вопрос, во имя которого идет борьба культурного прогресса против застоя и окаменелости Китая — этой злейшей его язвы.

Другой причиной дурного управления Миций считает отчуждение правителей и народа друг от друга, их взаимное непонимание. Но более обстоятельно и резко Миций критикует другие два фактора, влекущие за собой нужду и нищету: с одной стороны — роскошь, как частную, так и государственную: с другой стороны — войну. Он сурово осуждает мотовство богатых в то время, как народ бедствует. „Работа над колесницами, конями, одеждой, мехами и редкостными изделиями озлобляет челядь. Заводя дворцы и палаты, устраивая театральные зрелища и любуясь ими, сооружая великолепные гробницы и саркофаги для усопших, наделяя их

— 7 —

многочисленными одеждами и махами, воздвигая дозорные башни для живых, украшая гробницы умерших, только озлобляют народ (извне) и опустошают казну (изнутри). Высшие не могут насытиться этими удовольствиями, низшие не могут сдержать своего озлобления против них. Итак, человечный не станет делать того, что нравится его очам, что услаждает его слух, что доставляет сладость его устам, что приятно его телу, если этим самым он лишает народ средств на одежду и пищу и растрачивает их“.

Еще более опасными, чем частная роскошь, Миций считает непроизводительные работы и затраты, предпринимаемые государством. „Расходовать средства, напрягать силы, не принося никому пользы, — этого делать не следует... Если налоги собираются правильно, соразмерно среднему заработку каждого, то народ отдает их без всякого болезненного раздражения. Народ озлобляется не этим. Озлобление вызывается грандиозной работой, не приносящей никому пользы".

Эти слова могут нам показаться весьма современными, в особенности теперь, когда на народ взваливают все большее и большее бремя налогов, идущих на покрытие непроизводительных затрат на армию и флот. Но еще более соответствует переживаемым нами дням тот пламенный протест, который два с половиной тысячелетия тому назад был высказан этим культурным китайцем против ужасов и опустошения войны; именно — нашему времени, когда китайский народ восстал против держав трех частей света, когда желтая раса, возмущенная и озлобленная грубой политикой насилия белых варваров, поднялась против ненавистного ей ига. Все в новых и новых словах, все в новых выражениях клеймит Миций войну, неустанно бичует это величайшее из всех социальных преступлений: „Если находится человек, который пробирается в сад ближнего и там похищает его персики и сливы, и толпа узнает об этом, она его осуждает; попадет он в руки правителей, — они накажут его. Почему так? Потому, что он наносит ущерб ближним, чтобы получить выгоду. Красть собак, свиней, кур и кабанов еще большая несправедливость, чем похищение слив. Почему так? Потому, что тут ущерб, наносимый ближним больше, отсутствие любви к ним — глубже, вина перед ними — сильнее... Если убивают невинных, снимают с них одежду, отнимают оружие, то несправедливость здесь еще больше и т. д. Все благородные люди согласны с этим, клеймят такой образ действий позором и называют несправедливым. Однако, величайшее зло, нападение на государство, они не осуждают, а восхваляют и называют справедливостью. Как же так? Значит ли это, — понимать разницу между справедливостью и несправедливостью? Убийство одного человека называют несправедливостью, и оно влечет за со-

— 8 —

бой смертную казнь. Если быть последовательным, то убийство 10 человек — в десять раз большая несправедливость... Но величайшую несправедливость — наступательную войну против какого-либо государства — они не осуждают, они даже восхваляют ее, называют справедливой... Если б нашелся человек, который, видя немного черных вещей называл бы их черными, но видя много черных вещей, называл бы их белыми, он не умел бы отличать черное от белого... Если несправедливость совершается в малом, — ее все признают и осуждают, если она совершается в крупном, в виде наступательной войны против государства, — ее не признают преступлением и не клеймят позором, а восхваляют и называют справедливостью. Как же понимают различие между справедливостью и несправедливостью? То, что причиняют своими войнами государи, — в тысячи, десятки тысяч раз хуже, чем убийство невинных или кража со взломом, и все-таки это называют справедливостью". В трогательных словах Миций описывает последствия войны; указав на потерю оружия и прочего военного материала во время войны, он продолжает: „Быки и кони, выйдя из дому тучными, домой возвращаются тощими... Выходит весь провиант, ибо войска вынуждены делать дальше походы, много народа умирает. Бесчисленны те, кто лишился своего мирного угла, кто во время не имеет пищи, у кого голод и насыщение не чередуются правильно; народ болеет и умирает по дорогам. Также бесчисленны павшие в бою. Народу наносится такой вред для того, чтобы отдельные люди получили имя победителя. Нужны тысячи низших и высших офицеров, нужны сотни тысяч простых солдат, — только тогда их достаточно для войны; продолжительный поход длится годы, краткий — месяцы. Высшие за все это время не могут заботиться об управлении государством, офицеры не могут управлять своими домами, крестьяне — сеять и жать, женщины — прясть и ткать. Итак, если государи, владетели и сильные мира сего находят удовольствие в войне и ведут ее, то удовольствие это самым жестоким образом уничтожает мириады граждан. Это ли не плачевно!"

Просто и безыскусственно звучат слова китайского мудреца, пережившие тысячелетия; теперь они находят себе громкий отзвук в миллионах чувствующих сердец и мыслящих голов. Он опередил свое время, не сумевшее по достоинству оценить его; он глубоко погружал свой испытующий взор в черную глубину грядущего; его гений провидел цель, его глаза обозревали путь прогресса. Если современники не почтили Миция, мы почтим его, и часто оспариваемый, он, в конце концов, все-таки окажется правым, несмотря все свои заблуждения.

Date: 15 марта 2016

Изд: Ф. Фрей. Миций, китайский предвестник христианского коммунизма. Пер. с нем. Изд. М. Малых. СПб., 1906.

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)